Сергей Зенкин - Приключения теоретика (Автобиографическая проза Виктора Шкловского)
В "Zoo" именно от лица Эльзы-Али в одном из первых ее писем сформулирована главная проблема книги:
Нас разъединяет с тобой быт. Я не люблю тебя и не буду любить (с. 277).
В 1934 году Лидия Гинзбург, опираясь на современную литературную теорию и, скорее всего, держа в уме среди прочего "материала" высоко ценимую ею книгу "Zoo", набросала краткую психоаналитическую теорию любовного чувства (эти заметки опубликованы лишь недавно). По ее мысли, любовь всегда изначально сюжетна, нарративна, всегда сочиняет какой-то миф о самой себе. Для объяснения этого мифотворчества Гинзбург предлагает вместо стендалевской "кристаллизации" более конкретный термин, прямо отсылающий к пройденной ею опоязовской интеллектуальной школе, - оформление:
Решающий момент. Если эротическое вожделение не рассосалось на первой стадии, то оно сочетается с какими-либо другими чувствами, отношениями или бытовыми формами. Надо понять, на чем именно, - в каждом случае.
Так возникает концепция. Часто это бессознательно находимый стиль эротического поведения. Для интеллектуальных людей это осознанная символическая структура14 .
Случай Шкловского - конечно, из последней категории. В предисловии к "Zoo" он профессионально-теоретически разбирает собственный сюжет: "...обычная мотивировка - любовь и разлучники. Я взял эту мотивировку в ее частном случае: письма пишутся любящим человеком женщине, у которой нет для него времени" (с. 271). Из нужд этой повествовательной схемы он выводит расстановку персонажей:
Женщина - та, к которой пишутся письма, - приобрела облик, облик человека чужой культуры, потому что человеку твоей культуры незачем посылать описательные письма (с. 271).
Аля - "человек чужой культуры", иностранка, хоть и русская по рождению; с другой стороны, та "своя" культура, которая описывается в письмах к ней, это не русская культура как таковая, а среда русской литературной эмиграции в Берлине. "Спор людей двух культур" (с. 271) - это фактически спор "слишком общеевропейской культуры" (с. 321), солидного европейского быта с эмигрантской безбытностью. Именно так противопоставлены главные герои. "Женщина без мастерства" (с. 303), Аля ведет комфортабельно-буржуазную жизнь - по вечерам танцует с обходительными англичанами и скучает по Лондону, покупает себе вещи в дорогих магазинах и поучает своего обожателя: "Сшей себе новый костюм, и чтобы было шесть рубашек - три в стирке, три у тебя, - галстук я тебе подарю, чисти сапоги" (с. 313). Ближе к концу книги у нее даже появляется автомобиль "Испана-суиза" - как можно понять, вместе с неким человеком, к которому автор "писем не о любви" ее ревнует. Впрочем, не надо упрощать: будь Аля абсолютно благополучной, она бы не вызвала к себе любви. В ее комфортабельной жизни есть изъян - физическая хрупкость: в своих немногочисленных письмах она постоянно жалуется на усталость и хворь, как бы искупая этим чрезмерную благоустроенность.
Напротив того, главный герой "Zoo" чужд бытовому удобству, автомобиль для него не роскошь и даже не средство передвижения, а технический аппарат. В Берлине он на автомобилях не катается, а по старой памяти прапорщика бронедивизиона помогает шоферам заводить мотор рукояткой - и терпит позорную неудачу, столкнувшись с новомодным электрическим мотором, где рукоятки нет... В одежде он тоже нищ и небрежен: свое единственное пальто называет то осенним, то зимним, смотря по погоде, и не желает гладить брюки - ведь они служат не для красоты, а "чтобы не было холодно" (с. 296). Безбытность он переживает как историческую судьбу поколения:
Мы не знали иного быта, кроме быта войны и революции. Она может нас обидеть, но из нее уйти не сможем (с. 294)15 .
Это и есть его "концепция", воображаемый сюжет любовного чувства: нищий, но гордый скиталец, он самоотверженно служит "с прилежанием солдата инженерных войск, плохо знающего гарнизонный устав" (с. 290) обеспеченной даме-иностранке. Сюжет не самый оригинальный - в любви вообще все сюжеты давно проиграны, - но Шкловский строит вокруг него мощную символическую конструкцию, основанную не на примитивной оппозиции "голодная Россия - сытый Запад"16 , а на более глубоком противопоставлении онтологической пустоты и полноты, где "быт" (и его отсутствие) обнаруживает свою этимологическую и сущностную связь с "бытием".
"...Сейчас живу среди эмигрантов и сам обращаюсь в тень среди теней", писал Шкловский в самом конце "Сентиментального путешествия", в последнем из возвращений в "точку письма" (с. 266). Те же мотивы звучат и в "Zoo": очерки русского Берлина - это сплошные вариации на тему нереальности. Русские литераторы в Берлине - это кочевой "народ дезертиров от жизни", придуманное Алексеем Ремизовым "обезьянье великое войско", которое "живет, как киплинговская кошка на крышах - "сама по себе" (с. 282, 283). Здесь изображают деловую активность, как издатель Зиновий Гржебин, который с авторами торгуется "сильно, но больше из приличия, чем из кулачества. Ему хочется показать себе, что он и дело его - реальность" (с. 289). Здесь сам влюбленный автор чувствует себя "занятым человеком", потому что любимая дала ему "два дела: 1) Не звонить к тебе, 2) Не видать тебя" (с. 290). Здесь даже "метод", предмет гордости Шкловского-теоретика, выступает в каком-то бесплотно-отчужденном смысле:
Был верх и низ, было время, была материя.
Сейчас нет ничего. В мире царит метод.
Человек придумал метод.
М е т о д.
Метод ушел из дому и начал жить сам (с. 291).
Пространство "метода" - холодное и пустое, это пространство эстетической самоцензуры, самоограничения, поэтому не ведающая таких сложностей Аля вызывает к себе легкую зависть:
Письмо твое хорошее. У тебя верный голос - ты не фальцетируешь.
Мне немножко даже завидно.
Ты была на Таити, и тебе, кроме того, легче писать.
Ты не знаешь - и это хорошо, - что многие слова запрещены.
Запрещены слова о цветах. Запрещена весна. Вообще все хорошие слова пребывают в обмороке (с. 320)17 .
Опять хемингуэевская ситуация кризиса ценностей: "хорошие слова" воспринимаются как неприличные, захватанные, и именно сознанием их "обморока" автор "Zoo" превосходит (по крайней мере в собственных глазах) свою литературно неискушенную корреспондентку. В эмигрантской безбытности он ощущает свою силу и свободу, залог профессионального художественного достоинства:
Я не отдам своего ремесла писателя, своей вольной дороги по крышам за европейский костюм, чищеные сапоги, высокую валюту, даже за Алю (с. 284).
Нищий, но верящий в свое признание художник - еще один штамп постромантической литературы, однако в "Zoo" его не только провозглашает главный герой, но и косвенно признает героиня в словах, за которые любой влюбленный дорого даст, чтобы услышать или прочитать их в письме от любимой: "Ты нужен мне, ты умеешь вызвать меня из себя самой" (с. 288). Его непричастность к плотному миру "быта", его легкость - которую он сам признавал за собой в "Сентиментальном путешествии" и к которой Аля призывает его в "Zoo" - дает ему силу небытийного, отрицательного, "промежуточного" начала, властную над душой "общеевропейской" женщины, способность добираться до глубинной истины ее личности, недоступную ей самой без помощи извне. Однако эта власть существует только на письме, в ситуации литературного эксперимента вдвоем, на эпистолярной дистанции; ее недостаточно для взаимной любви, и в конечном счете в "Zoo" разыгрывается традиционный для русской литературы сюжет о любовном фиаско умного, тонкого и совестливого мужчины. Первая автобиографическая книга Шкловского была "сентиментальной" повестью о политических неудачах, вторая - повестью о собственно сентиментальной неудаче, которая ведет к политической капитуляции. В финале ее герой поддается низкому чувству ревности и на резкое ответное письмо Али реагирует обращением уже не к ней, а в совсем иную инстанцию. Главная метафора книги оказывается перевернутой: в предисловии автор представлял дело так, будто эмигрантская тоска - это такое условное художественное выражение любовной фрустрации, но в итоге все выходит наоборот. Формальный замысел, заявленный в предисловии к книге, вывернулся наизнанку, ностальгический "материал" исподволь подмял под себя эротическую "функцию". Современный критик подводит итог: "Я тебя люблю" расшифровывается как "Я хочу вернуться в Россию". Письма к Але оборачиваются письмом во ВЦИК"18 .
История с биографией
Веселые времена обнажения приема прошли
(оставив нам настоящего писателя - Шклов
ского). Сегодня такое время, когда прием
нужно прятать как можно дальше.
Лидия Гинзбург, 1927
Уже в первых автобиографических книгах Шкловского время от времени по контрасту с остроумно-парадоксалистским, нарочито бесстрастным стилем начинает звучать другой, патетически-возвышенный. Такова в конце "Сентиментального путешествия" дважды повторенная (от лица рассказчика и от лица одного из участников событий) почти библейская повесть об исходе народа айсоров из охваченной резней Персии в 1918 году, а также о подвиге "странного" американского консула доктора Шеда, подбиравшего и спасавшего детей, которых беглецы были вынуждены оставлять на своем пути. Деятельное милосердие христианина-американца к христианам-айсорам - заключительный аккорд первой автобиографической книги Шкловского; мольбой о милосердии заканчивается и вторая книга - только эта молитва названа "заявлением" и адресована в далеко не христианский ВЦИК:
