Альфонс Эскирос - Эмиль XIX века
Воспитаніе Эмиля заканчивается въ нѣмецкомъ университетѣ. Юноша становится лицомъ къ лицу съ таинственными вопросами такъ страшными для незрѣлыхъ умовъ и съ практическими вопросами: что дѣлать, чѣмъ быть. На эти вопросы своего Эмиля деистъ и мизантропъ Руссо указалъ на обоготвореніе великаго творящаго духа природы и на мирную семейную жизнь, вдали отъ ненавистнаго ему общества, на лонѣ природы, наполненную филантропіей, любовью и восторгами. Эта жизнь должна обновить человѣчество — по мнѣнію женевскаго мечтателя. Въ этой аркадіи измученное больное человѣчество XVIII вѣка искало спасенія отъ всѣхъ золъ, и не нашло его, потому что этой аркадіи не существуетъ нигдѣ.
Въ XIX вѣкѣ Эскиросъ же могъ указать на сентиментальный мистицизмъ Руссо; этотъ мистицизмъ привелъ Францію къ товіанизму, мессіанизму, къ богу Ма-Па и наконецъ къ религіи позитивистовъ съ непогрѣшимымъ папой во главѣ, въ образѣ первосвященника О. Конта. Государственная религія Франціи — католицизмъ велъ въ застою и порабощенію и онъ указалъ сыну единственный выходъ возможный для него — скептицизмъ. На вопросы сына что дѣлать, чѣмъ быть — онъ отвѣчаетъ будь честнымъ гражданиномъ Франціи. И образъ дѣйствія, который онъ указываетъ ему вполнѣ понятенъ и практиченъ для француза. Онъ въ горячей діатрибѣ противъ чиновничества отсовѣтываетъ сыну «идти увеличивать собой несчетную армію чиновниковъ». Чиновники для него — паразиты, которые добиваются синекуръ, торгаши совѣстью и честью, тупоумные рабы. Въ этой діатрибѣ высказался дальновидный политикъ предвидѣвшій гибель, въ которую ввергла Францію централизація съ ея арміей чиновниковъ. Настоящее положеніе Франціи вполнѣ оправдаетъ эту діатрибу противъ чиновниковъ и тѣ совѣты противъ государственной службы, которые докторъ Эразмъ давалъ своему сыну. Каждый честный человѣкъ, также ясно понимавшій положеніе дѣлъ какъ онъ, долженъ былъ сказать сыну: «Если ты не хочешь продавать честь и свободу, если не хочешь губить отечество, то не служи правительству, которое губитъ его, а ступай въ ряды оппозиціи». И совѣтъ этотъ былъ вполнѣ практиченъ въ отношеніи императорской Франціи. Современныя событія доказали, что служить правительству, продажное интендантство котораго не заготовило средствъ для обороны страны, полуторастотысячныя арміи котораго сдавались съ оружіемъ въ рукахъ и императоромъ во главѣ — значило готовить позоръ и гибель своей страны.
Но разумѣется то, что справедливо въ отношеніи одной страны не можетъ быть принято безусловнымъ правиломъ, которое должно лечь основаніемъ воспитанія веденнаго при другихъ условіяхъ. Еслибы напримѣръ въ то время, когда Іосифъ II дѣлалъ свои реформы, какой нибудь австріецъ также горячо служившій прогрессивнымъ идеямъ какъ докторъ Эразмъ, вздумалъ отсовѣтывать сыну идти въ чиновники, то это было бы въ высшей степени неразумно, это было бы измѣной интересамъ своей страны и всего человѣчества. Удерживая молодежь отъ службы прогрессивному правительству, онъ ослаблялъ бы его и лишалъ бы ее возможности служить своему отечеству. Но Франція была поставлена въ исключительное положеніе. Непрочность смѣенявшихся правительствъ указывала на возможность служить Франціи помимо правительства и потому то, что говоритъ Эразмъ сыну въ главѣ II послѣдней книги, справедливо только по отношеніи къ Франціи. Въ другихъ странахъ, гдѣ государственная служба главное и почти единственное поприще открытое для образованныхъ членовъ общества, было бы въ высшей степени непрактично возстановлять противъ нея молодыя силы, представляя неизбѣжныя во всѣхъ человѣческихъ учрежденіяхъ темныя стороны ея всесильными втянуть и поглотить все, что есть хорошаго въ стремленіяхъ молодости. Молодости слѣдуетъ указать на эти неизбѣжныя темныя стороны, но для того чтобы она внесла въ нихъ свѣтъ всего того, что въ ней есть хорошаго и честнаго, чтобы подъ вліяніемъ постояннаго притока ея свѣжихъ силъ, старыя злоупотребленія исчезали, старая неправда умирала и общество, по закону прогрессивнаго развитія, поднималось бы на высшую ступень.
Теперь, быть можетъ, инымъ придетъ въ голову вопросъ: къ чему же переводится книга, которая требуетъ въ предисловіи столькихъ оговорокъ. Но дѣло въ томъ что еслибы выбирать для перевода только тѣ книги, съ которыми переводчики безусловно во всемъ согласны — то пришлось бы не выбрать ни одной. Полнаго безусловнаго согласія во всемъ не можетъ существовать между людьми, какъ бы близко ни были ихъ взгляды и убѣжденія. Лишать публику книги, которая заключаетъ въ себѣ много истинно полезнаго, потому только что въ этой книгѣ попадаются мысли, съ которыми нельзя безусловно согласиться, было бы въ высшей степени нелѣпо. А что книга Эмигль XIX столѣтія заключаетъ въ себѣ много истинно полезнаго — неоспоримо. Система воспитанія, которую авторъ указываетъ родителямъ вполнѣ разумна и подтверждается доказательствами науки. Эскиросъ, наравнѣ съ Спенсеромъ и немногими учеными занимавшимися вопросомъ воспитанія, сказалъ обществу, что ребенокъ самостоятельная личность — и въ этомъ его великая заслуга. Если общество проникнется этой истиной — человѣчество сдѣлаетъ великій шагъ на пути развитія. Тогда съ первыхъ годовъ не будутъ гнуться и ломаться его живыя силы — силы, которымъ принадлежитъ будущее. Кромѣ этой великой истины онъ указываетъ на многія практическія мѣры, которыя должны имѣть благодѣтельное вліяніе на развитіе дѣтства и юношества, напр. устройство выставокъ, панорамъ — и того что онъ называетъ храмовъ науки. Все это можно устроить очень дешевыми средствами, и даже еслибы дорогими, то всѣ подобныя траты производительны и сторицею откупятся обществу. Наконецъ Эскиросъ своей книгой указалъ идеалъ къ которому должно стремиться воспитаніе. Идеалъ Руссо былъ — воспитать добродѣтельнаго человѣка, идеалъ Эскироса — честнаго гражданина на службу обществу. Онъ могъ понимать эту службу по своему, сообразно съ условіями своей страны, но изъ этого не слѣдуетъ чтобы идеаль воспитанія на который онъ указываетъ, былъ ложенъ.
М. Цебрикова.
ЭМИЛЬ ДЕВЯТНАДЦАТАГО СТОЛѢТІЯ
КНИГА I
Мать
I
Докторъ Эразмъ*** своей женѣ
3 января 185…
Цѣлую долгую недѣлю я не былъ въ состояніи писать тебѣ, милая Елена. Не нахожу словъ выразить тебѣ все, что я выстрадалъ въ это время. Ужасъ тюремнаго заключенія не въ лишеніи свободы идти куда вздумается, а въ томъ уныніи, которое подавляетъ душу. Глазъ устаетъ видѣть все тѣ же своды, тѣ же столбы, тѣ же корридоры; голова кружится въ этой живой могилѣ, среди этихъ камней становишься камнемъ и самъ. Безъ голоса, почти безъ движенія, безъ мыслей я сидѣлъ истуканомъ въ своей тюрьмѣ. Мнѣ казалось, что у меня отняли мою собственную личность; что не я жилъ, а жила эта тюрьма, которая захватила меня какъ добычу и заключила меня въ кругъ безвыходнаго и механическаго существованія. Нужно много работать надъ собой, увѣряю тебя милая Елена, для того, чтобы снова стать самимъ собой. Я пережилъ дни этой работы, и теперь я снова тотъ же, чѣмъ былъ.
Не жди отъ меня описанія ***. Заключенный въ тюрьмѣ не знаетъ мѣстности гдѣ живетъ. Меня вывезли изъ *** при заходѣ солнца и ночь уже наступила, когда мы прибыли сюда. Я едва могъ разглядѣть на черномъ небѣ еще болѣе черные силуеты каменныхъ башенъ, шпилей и остроконечныхъ крышъ: тюрьма казалось выстроенной изъ мрака. Мы вышли изъ кареты и поднялись пѣшкомъ по узкому проходу, высѣченному ступенями въ скалѣ; онъ оканчивался у тюрьмы для государственныхъ преступниковъ. Я шелъ какъ во снѣ, но не смотря на то, меня поразила величественная красота зданія, вѣнчающаго вершину мрачнаго утеса, и море, волны котораго съ ревомъ разбивались другъ о друга. Этотъ утесъ сплошная масса гранита, которая поднимается надъ песчаной степью.
Берегъ пустынный и печальный тянулся къ океану, который я узналъ издали по дрожавшему блеску его зыби. Но не всегда такъ бываетъ. При высокомъ приливѣ океанъ заливаетъ песчаную пустыню, съ ревомъ поднимается выше и окружаетъ утесъ своими неизмѣримыми клокочущими волнами.
Моя келья, изъ которой видно море, освѣщена узкимъ окномъ, прорубленнымъ въ толщѣ стѣны. Это даже не окно, а какъ говорятъ инженеры, бойница — и эта жалкая щель для меня открываетъ безграничное. Это окно такъ высоко, что я долженъ встать, чтобы видѣть вѣчно бѣгущія волны, и даже приподняться на носки. Когда я сижу — я вижу одно небо. Все равно и у меня есть свой уголъ въ природѣ. Я по цѣлымъ часамъ наблюдаю цѣлый рядъ явленій, которыя до сихъ поръ не останавливали мое вниманіе: смѣняющіеся переливы свѣта и тѣни, громъ, градъ, туманъ — словомъ мрачную и величественную красоту метеоровъ. Пусть другіе любятъ смотрѣть на отраженіе неба въ поверхности воды, въ которую глядятся проносясь облака; для меня эта картина оборочена. Я вижу море въ небѣ.
