Газета День Литературы - Газета День Литературы # 82 (2004 6)
В.Б. И какие претензии предъявляете вы миру?
П.К. Лично меня угнетает та мера меркантильности, та меря стяжательства и алчности, которая, точно лихорадка, который год уже трясет Россию. Едва только Россию покрыла своей тушкой, как наседка, прагматическая "американская мечта", вокруг тут же расплодились давящиеся за копейку чудовища. Это скверно. Так быть не должно. С пандемиями гриппа можно бороться только одним способом — убивать вирус в колыбели, прямо в каком-нибудь лаосском болоте, или где он там живет. Так и тут. В назидание миру надо самый меркантильный человечник разрушить. На сегодняшний день самый меркантильный человечник — Америка. Мне бы хотелось, чтобы в той действительности, с которой я был бы согласен мириться, этот человечник был наказан. Причем, не путем атак на нью-йоркские высотки, а иным способом — порок должен высечь себя сам. Новый роман, который я сейчас пишу, называется "Американская дырка", это по-своему веселая история, где Америка, как источник алчной заразы, уничтожается величием жеста и поэзией поступка.
В.Б. Это опять смешение исторических пластов и фантасмагории, утопии и антиутопии?
П.К. Здесь действие происходит в ближайшем будущем — в 2011 году. Реалии те же, и герои — наши современники, только на восемь лет старше. О том, что еще не завершено, рассказывать грешно, поскольку мы лишь предполагаем, а Кто располагает — известно. Но, так или иначе, Америка будет наказана.
В.Б. Посмотрим, свершится ли это в реальности. Предпосылки к этому есть.
Сами Вы, Павел, думали о том, в каком жанре вы работаете? Историческая фантастика, мистический роман, имперский сверхреализм?
П.К. Сам для себя я определений не даю, потому что — а какая разница? Пусть голову ломает тот, кому важен жанровый ярлык, а я теоретизировать на эту тему не собираюсь. Что выросло, то и выросло.
В.Б. А фантастикой в юности не увлекались?
П.К. Нет. Хотя в поздние советские годы подобное увлечение носило едва ли не эпидемический характер. Меня оно почему-то обошло. Даже не знаю, хорошо это или плохо.
В.Б. Кого ценили в советские годы из современных писателей?
П.К. Мне нравился Виктор Астафьев. С удовольствием читал Маканина, Юрия Давыдова, Битова.
В.Б. В каком году вы кончили школу?
П.К. В 1978-м. Потом поступил в Ленинградский педагогический институт имени Герцена на факультет географии и биологии. Был он тогда такой сдвоенный. Так что по образованию я естественник. Летом собираю коллекции жесткокрылых. С детства к жукам питаю слабость — на них Господь не пожалел всех своих красок. К тому же, они не такие субтильные, как бабочки.
В.Б. Есть какие-нибудь увлечения, кроме коллекционирования жуков?
П.К. Сейчас нет. Если не считать увлечением литературу. Но в своё время я здорово был увлечен музыкой. Играл, сочинял песни. До сих пор остался круг знакомых музыкантов. Майк Науменко вообще свою свадьбу у меня на квартире справлял, мы дружили. С Цоем были хорошо знакомы, а с бывшим его гитаристом Лешей Рыбиным до сих пор иногда пьем пиво. Но игра в музыкальной команде, вообще в любом коллективе, приводит к диффузии ответственности. Кто же, в конце концов, отвечает за конечный результат? Меня такое размазывание ответственности всегда раздражало. Хотелось отвечать за всё самому.
В.Б. Это и привело в литературу.
П.К. Может быть. С Сергеем Курёхиным и Андреем Левкиным мы вместе делали журнал "Ё". Вышел, к сожалению, только один номер. Курёхин довольно забавные тексты писал. Чего, к примеру, стоит одно его либретто для драматической оперы "Пять дней из жизни барона Врангеля". Странный был, конечно, человек. И чудовищно талантливый. Очень значимая для Петербурга фигура. Его место в здешней культурной иерархии до сих пор свободно. Некому заменить.
В.Б. Вы родом из Питера?
П.К. Да. Отец мальчишкой еще до войны сюда из Галича приехал. А мать — коренная петербурженка. Вернее ленинградка.
В.Б. Есть ли в литературе питерский стиль? Чем-то отличается питерская проза, вся целиком, от московской и общероссийской?
П.К. Мне кажется, в последние годы существовавшие ранее различия стираются. Когда-то, если вспоминать времена андеграунда, было очень чёткое различие — был московский концепт, и был петербургский постмодернизм. Совершенно разные эстетические установки. Сейчас, как мне кажется, в силу открытости и доступности практически любых текстов и легкого обмена информацией происходит нивелировка культурного рельефа. На данный момент я бы не смог назвать характерные отличия петербургской литературы от современно русской литературы вообще и от московской в частности. Возможно, старые различия стерлись, а новые еще не проявились. Кто знает? Ну а пока — сидит в Новосибирске Олег Постнов и пишет так, будто живёт в Петербурге. И часто именно о Петербурге и пишет.
В.Б. Значит, чем-то покоряет Петербург и приезжих литераторов, если они пишут о вашем городе. Но влияет же и климат ваш, и архитектура. И всё пространство. Тот же Михаил Шемякин со своими уродцами — точно вылез из питерских трущоб. С другой стороны Москва с её расхлябанностью и мощью, с новой архитектурой и хаотичными застройками. С эклектикой новых русских и автодорожными кольцами, опоясывающими Кремль. Совсем разное видение и города и мира. Петербург более стильный город. Что для вас значит понятие стиля? Есть ли общий питерский стиль?
П.К. Стиль подразумевает и некую внутреннюю гармонию предмета. Собственную географию вкупе с собственной мифологией. Есть некое пространство, где происходят будничные дела, есть мистические пространства. Они иногда сходятся, иногда не сходятся. Если их надолго свести вместе — это и будет гармония. А гармония — это и есть то, что всем нам надо, будь ты хоть петербургский фундаменталист, хоть портной Юдашкин.
Эдуард Лимонов ПИСЬМО В “ДЛ”
8 мая 2003 года.
Приветствую тебя, старый друг Володя!
С Днём Победы!..
Написав твой адрес на конверте, вспомнил, как я у тебя жил. Как я приехал с войны в Приднестровье ночью, а тебя выносили на носилках, белого. 11 лет прошло с тех пор.
О вечере в ЦДЛ знаю. Читал из газет. И статьи твои читал. О "Нацбестселлере" не беспокойся, Бог с ними! Какие мне теперь премии нужны? Мне наше государство дало священную премию тюрьмы и гонений. Выше любого Нобеля. (Они осудили меня по 222-й ст.,ч.3, но и там, если разобраться, только подозрения и показания слизняка одного подсудимого.) Я сижу третий год и, в известном смысле, чувствую себя как рыба в воде. Привык нести крест. Тут такие сроки дают, ой! Мой-то срок, в сравнении, — меркнет. Попав во внутренности государства, я только и понял, какое оно у нас чудовище. Внимательно слежу за событиями на воле, рад, что замутил такую организацию как НБП. При всех недостатках получилась очень живая и трудоспособная партия, которую ещё чуть-чуть довести до ума и цены ей не будет. В тюремные дни и ночи мне светло, потому что там нацболы волну гонят. В опросах спрашивают обо мне писателей, политиков, — и часто, ревнивые, они говорят всяческие глупости. Но эти люди — суть Россия уходящая. А обо мне следует спрашивать поколение рождения 80-ых годов. Вот они меня любят и чтят, и делают то, что я им говорю. Потому будущее за мной. То есть оно всецело мной оккупировано. (А ими — нет.)
Читаю я и статьи твоего сына Олега. Скажи ему, что у писателя Лимонова, как и у некоторых больших писателей, есть ещё и мистическое, метафизическое измерение... Если я написал в "Анатомии героя" про прогулку с Дьяволом, то она была, и стихотворение "Саратов" в 1968 году написал, и ещё сотни кусков предсказаний и предчувствий разбросаны в моих книгах. С этим нужно считаться. Передай это своему юному дарованию.
Наташка умерла. Жалко. Я был с ней слишком жесток "В плену у мертвецов". А умерла она в ночь на 2 февраля, а 31 января прокурор запросил мне 14 лет. Я думаю, это связано. Думаю, она восприняла этот приговор, как доказательство трагедии жизни, и ушла... Я здоров и чувствую себя, как в 30 лет.
Надеюсь, скоро увидимся.
Твой Эдуард.
P.S.Стал очень любить буддийские притчи. Какой класс! Правда, ещё не левитирую, но может скоро и повисну над полом.
