Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6474 ( № 31 2014)
А сегодня сей сборник и сам можно уподобить некоей глыбе, лёгшей в фундамент диссидентского концепта, изменившего судьбу России. «Большое видится на расстоянье», и ныне, пожалуй, можно судить об этом документе эпохи непредвзято, отделяя сиюминутное от вневременного.
Оценка сборника никогда не была единодушной. Одних он вдохновлял, других удручал. Кого-то покоробили рассуждения о характере советской интеллигенции, многим не близки оказались религиоцентричность авторов и их вера в самобытность России и её особый путь. Даже и сегодня, к примеру, директор Московского бюро по правам человека Александр Брод полон скепсиса: «Сборник «Из-под глыб» оказал влияние на своих читателей, поставив столь важные вопросы общественной жизни. При этом, разумеется, не надо преувеличивать его значение. Даже и до сегодняшнего дня прочитало его не так много людей, да и содержание его порой было далеко от общественных настроений».
Ну а политические предтечи Брода сразу же обвинили организовавшего сборник Солженицына в русском национализме, шовинизме и желании построить автократическое государство (весь Запад тогда смаковал интервью Ольги Карлайл и Андрея Синявского под заглавием «Опасности национализма Солженицына»). C годами либеральное крыло диссидентства усилило критику сборника по мере того, как русский патриотизм его главных авторов - Солженицына и Шафаревича – проявлялся всё более отчётливо и убедительно.
Между тем, если пытаться оценить значение сборника с высоты прошедших лет, то можно подчеркнуть следующее.
Первое . Это был своего рода вызов не только советской власти и коммунистической доктрине (это уж само собой очевидно), но и диссидентскому мейнстриму, который, мягко говоря, не отличался русофильством. Здесь же мы видим именно национально-патриотический взгляд на вещи, с акцентом на православие и народность. Да к тому же явный отсыл к русской немарксистской философской традиции. Принято считать, что том «Из-под глыб» являлся логическим продолжением знаменитых сборников статей, сыгравших роль рубежных маяков ХХ века: «Проблемы идеализма» (М., 1902), «Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции» (М., 1909) и «Из глубины. Сборник статей о русской революции» (М., 1918), «Россия и евреи» (1924) и др. Таким же маяком стал и он сам.
Особенно это связано с позицией лично Солженицына, который не только позволил себе вступить в открытую полемику с бывшим и настоящим кумиром либеральной публики Андреем Сахаровым, чего ему и до сих пор не простили, но и продолжил критическое интеллигентоведение в чисто веховском ключе своей статьёй об образованщине.
Однако и общий настрой почти всех авторов, приверженных христианской доктрине, оказался своего рода цементом книги, её связующим началом. Особняком стоит лишь один автор – Мелик Агурский, который также был известен статьями о положении русской церкви, но тут выступивший как экономист. Уже и сам этот подбор авторов был своего рода вызовом диссидентскому движению. Таким образом, сборник сыграл роль своего рода межевого столба.
Почему так важно на этом остановиться, заострить внимание? Сам Солженицын, затевая сборник, писал ещё в 1971 году: «Незримо для меня уже пролегла пропасть между теми, кто любит Россию и хочет её спасения, и теми, кто проклинает её и обвиняет во всём происшедшем». В скором времени эта пропасть стала вполне зримой, разделив две наиболее заметные фигуры в лагере диссидентов: Сахарова–Боннэр (эту пару приходится считать за целое) и Солженицына.
И вот в 1973 году, предвосхищая свою критику в сборнике «Из-под глыб», Солженицын написал Сахарову наихарактернейшее письмо, подчеркнувшее глубокое различие двух лагерей: «Неужели же право эмиграции (по сути бегства ) важнее прав постоянной всеобщей жизни на местах. Права немногих тысяч – важнее прав миллионов? Право эмиграции – частный-частный случай всех общих прав. Я прошу Вас, убедительно: не сводите вопроса к эмиграции, не акцентируйте её на первом месте выше всего – ведь почву под собственными ногами сжигаете».
Писатель ещё не понимал тогда всю глубину несовпадения ценностей, целей и задач: своих и тех, чьи интересы выражало настойчивое первоочередное требование свободы эмиграции – вперёд всех гражданских свобод. Не понимал, что взывает к глухому, с которым к тому же и говорит-то на разных языках. Не понимал, чьим рупором давно стал житейски наивный Сахаров. Но в поздней автобиографии, всё уже понявший, он признаётся: «Что я "великорусский националист" – кто же пригвоздил, если не Сахаров? Всю нынешнюю эмигрантскую травлю кто же подтолкнул, если не Сахаров, ещё весной 1974 года?» И припечатает, как калёным железом: «Дождалась Россия своего чуда – Сахарова, и этому чуду ничто так не претило, как пробуждение русского самосознания!»
Именно этого – пробуждения русского самосознания, начавшегося с «Августа Четырнадцатого», – и не мог простить Солженицыну противный лагерь.
Появление сборника «Из-под глыб», в котором расхождение с Сахаровым и его лагерем было выражено спокойно, но твёрдо, стало, таким образом, заявкой на «другое диссидентство» – на русскую патриотическую оппозицию, которая только сегодня поднимается в полный рост и во всеоружии актуальной аргументации.
Второе. 16 ноября 1974 г. в Цюрихе на пресс-конференции по поводу выхода книги только что высланный из СССР Александр Солженицын дал ей такую общую характеристику: «Я хотел бы подчеркнуть, что направление нашего сборника и программа соавторов нашего сборника ни в коем случае не политическая. Наша программа лежит в другой плоскости, не в той плоскости, где спорят демократы (у нас там направления: демократы, социал-демократы, либералы и коммунисты допотопные), а в плоскости нравственной[?] Это мужественный поступок бесстрашных людей, которые рискуют высказать своё мнение, как оно сложилось независимо от марксизма-ленинизма».
Действительно, сборник дал заявку на весьма высокий нравственный и умственный уровень обсуждения важных общественных тем. А две статьи из него – Солженицына об образованщине и Шафаревича о сущности социализма – стали хрестоматийными, вошли в состав классического наследия русской публицистики всех времён, породили долгий интеллектуальный шлейф.
В целом же перед нами попытка набросать вчерне, в условиях тотального господства коммунистической доктрины, новую, немарксистскую концепцию истории. Попытка была неудачной (в отличие от, например, появившейся в те же годы блистательной «Метаполитики» Андрея Московита), поскольку представляла собой шаг не вперёд, а назад: возврат к дореволюционной и эмигрантской философской традиции, густо замешанной на христианстве, на православной морали.
Но давно известно: идти вперёд с головой, повёрнутой назад, – дело гиблое… Как русский националист с более чем двадцатилетним стажем могу засвидетельствовать: данное направление не получило серьёзной перспективы в русском движении. Скорее, консерватизм с сильным клерикальным оттенком стал приметой современного официоза. А у нас, националистов, православный монархизм и сопутствующие ему воззрения ярче всего выразились в деятельности маргинального общества «Память», а потом изжили себя: само время потеснило их и выдавило на периферию движения и в провинцию.
Третье. Одним из лучших и наиболее актуальных доселе достижений сборника я считаю его принципиальную не просто антикоммунистическую, но антиленинскую направленность – и именно в те годы, когда главной политической модой среди советской интеллигенции – тут-то как раз уместно бы употребить словцо «образованщина» – стал «возврат к ленинским нормам». Когда в связи с ленинским столетним юбилеем (1970) по экранам и страницам стартовало победное шествие мощной ленинианы, в коем не преминул участвовать стар и млад: от Мариэтты Шагинян и Михаила Шатрова (о нём Фаина Раневская недаром обронила крылатое: «Шатров – это Крупская сегодня») до Андрея Вознесенского и Евгения Евтушенко. Тогда ленинизм как образец политического поведения повсеместно и истерично стали противопоставлять сталинизму. Этот своего рода «ленинский психоз» длился долго, до самого распада Советского Союза и краха КПСС, да и сегодня ещё не сошёл на нет. А тут вдруг – откуда ни возьмись – «Из-под глыб», где именно Ленин и ленинизм становятся одной из главных мишеней критики.
На той же цюрихской пресс-конференции 1974 года Солженицын отметил это примечательное и важное обстоятельство, причём вновь в контексте своей полемики с Сахаровым:
«Сахаров снова настаивает, что коммунистическая идеология уже не имеет ни значения, ни силы, что суть советской системы уже не в идеологии.
Вот это одно из самых принципиальных разногласий между нами. Здесь можно много сказать. Я, для того чтобы не нарушать последовательности, – правда, Сахаров называет в своей брошюре сталинизм – возразил бы тут. Тот, кто сказал бы слово «сталинизм» вслух в 40-м году или в 50-м – да, действительно, сделал бы очень решительный шаг в разоблачении советского общества, советской системы. Но после 56-го года, но в 68-м году уже говорить о сталинизме несерьёзно. Если мы беспристрастно посмотрим на развитие советского общества, мы должны будем признать, что никакого сталинизма вообще не было и нет. Это очень удобное понятие для тех, кто хочет выручить порочную идеологию. Это очень удобно для тех, кто с Запада аплодировал Сталину за его жестокости, а теперь надо свалить на Сталина то, в чём виновна идеология. Для всех коммунистов на Западе это совершенно необходимое понятие – сталинизм, для того, чтобы спасти себя сегодня. И все компартии, которые не стоят у власти, употребляют этот термин. А те, которые стоят, те из осторожности не употребляют.
