Газета День Литературы - Газета День Литературы # 136 (2007 12)
Проблема противостояния традиционного, наполненного национальным русским духом художественного творчества декадансу и модернизму решается Меньшиковым в статье "Императорская сцена" (1908). Речь в работе идёт прежде всего о Мейерхольде и его постановках на сцене ведущего театра России.
Возникает вопрос: какое отношение имеет Мейерхольд – театральный деятель начала ХХ века – к литературным взглядам М.О. Меньшикова? Оказывается, самое непосредственное. Ведь публицист "Нового времени", определяя сущность творческого метода театрала-реформатора, говорит о характерных чертах всего декадентско-модернистского течения, началом которого стали декаденты, а естественным итогом – постмодернисты.
Неприятие Меньшиковым режиссёрской и актёрской работы Мейерхольда в первую очередь связано с неприятием посредственности, претендующей на гениальность. Публицист обрушивается на тех, кто, не имея таланта, выступает перед публикой с пустыми претензиями, прикрытыми фразами о новом, непостижимом искусстве исканий: "Подделка под талант … думает, что публика дура, и не заметит подделки – стоит ошеломить её … ловко закрученными фразами о новом, неведомом, небывалом, непостижимом искусстве исканий". Деятельность Мейерхольда-режиссера определена критиком как стилизация, "выкручивание убогих эффектов", "погружение в пучины декадентской философии и парение на верхах упадничества". Декаденты и модернисты, по справедливому замечанию М.О. Меньшикова, утверждают себя через подлог, то есть выдают низкое за высокое и наоборот.
Меньшикова интересуется, как посредственный "сын Израиля" попал в русский театр Гоголя и Грибоедова? И вообще, как эти пронырливые сыны проникают в русскую литературу, в академию, в администрацию? Разбирая случай с Мейерхольдом, он приходит к выводу, что "множество русских простаков прожектируют этим господам", а последние, достигнув своей цели, тащат за собой вереницу соплеменников.
Тема еврейства и его влияния на жизнь в России затрагивается во многих статьях М.О. Меньшикова. Сразу оговоримся, что для него кровная принадлежность человека не имела решающего значения. Главное – духовная суть личности. В статье "Императорская сцена" Меньшиков подчёркивает: "Дело, конечно, вовсе не в том, что г-н Мейерхольд еврей". Публициста возмущает ничем не подкреплённая претензия новоявленного режиссера театра на гениальность.
Исследуя работы так называемых "черносотенцев", В.Кожинов в книге "Россия. Век ХХ" доказал, что ни один из крайне правых не был антисемитом, не выражал "непримиримость к евреям как таковым, то есть любым людям, родившимся на свет в еврейской семье". Убедительным подтверждением этой мысли стало наличие евреев по крови в руководстве русских правых сил начала ХХ века – И.Я. Гурлянда и В.А. Грингмута. В своей работе В.Кожинов обращается к исследованию современного историка В.Сироткина, который постоянно клеймил "черносотенцев" И.Я. Гурлянда, Б.В. Никольского, М.О. Меньшикова, А.И. Дубровина, В.А. Грингмута, и других, называя их антисемитами, но в книге "Вехи отечественной истории" отмечал: "Для идеологов черносотенства (тогда и сейчас) "евреи" – категория не национальная, а политическая". Таким образом, национальной ненависти, антисемитизма и ксенофобии у названных и не названных руководителей правого движения не было.
В анализируемой работе Меньшикова заурядные, бесталанные, примитивные "представители юго-западных местечек", пробивающиеся в жизни шарлатанством и одурачиванием, противопоставлены Ротшильдам и Рубинштейнам – людям иной, талантливой ветви израильского рода. Меньшиков никогда не говорит об ущербности всех евреев, а рассматривает поведение лишь той части еврейства, которая стремится жить по "кочевому принципу" разрушения всего старого во имя чего-то нового. Такой принцип является их постоянным руководством к действию, поэтому новый стиль, пришедший на смену старому, "во всём хорош лишь на один момент – пока отрицает старый, а затем подлежит отрицанию во имя новейшего". Непрерывное разрушение "кочевники" объявляют главной составляющей эволюции жизни, "им кажется, что разрушение есть миссия всего человеческого рода". По сути, так Меньшиков предвидит дурную бесконечность декадентского новаторства, вечного модернизма, отрицающего старое ради самого отрицания.
В центре внимания публициста некий еврейский тип кочевников-разрушителей, покинувший юго-западные местечки и выступивший на историческую сцену в начале ХХ века. Изображение подобного типа в художественной литературе рубежа XIX-XX веков одним из первых дал А.П. Чехов еще в 1888 году в первом большом произведении "Степь". Один из героев этой повести – жид Соломон, улыбка и поза которого выражают всегда лишь явное презрение ко всему. Соломону своя вера не нравится, а все чужое омерзительно. Мойсей Мойсеич, старший брат Соломона, так характеризует его: "Никого он не любит, никого не почитает, никого не боится… Над всеми смеётся… … Он и меня не любит". Чеховский Соломон ещё не вышел из дома своего брата, он пока "домашний философ". Мейерхольд Меньшикова – это Соломон в развитии, сделавший себе известность на презрении ко всему. В чеховском рассказе "Степь" отец Христофор, православный священник и носитель христиански-сострадательного взгляда на жизнь, показательно характеризует Соломона: "Если тебе твоя вера не нравится, так ты её перемени, а смеяться грех; тот последний человек, кто над своей верой глумится".
В 1927 году Л.П. Карсавин в работе "Россия и евреи" на основании отношения к национальным традициям выделил три типа евреев. Карсавин различал, во-первых, "религиозно-национальное и религиозно-культурное еврейство", во-вторых, "евреев совершенно ассимилированных тою либо иною национальною культурою" и, в-третьих, "евреев, интернационалистов по существу и революционеров по природе".
Именно этот, последний тип евреев, исповедующих интернационализм и абстрактность, являются врагом "всякой живой органической культуры". Представители этого типа, с точки зрения Карсавина, по природе своей революционеры, так как любая национальная культура им мешает, теснит их, и они всё сделают, чтобы быстрее разложить ту традиционную органическую культурную среду, в которой находятся (в том числе и еврейскую).
Если Мойсей Мойсеич – представляет тип оседлого еврея, живущего традициями предков, то Соломон и Мейерхольд – это "кочевники", революционеры, утратившие всё родное и ничего, кроме презрения, высокомерия и стремления к разрушению, не приобретшие. Третий тип евреев, оставивших свои традиции и усвоивших инонациональные ценности, представляют евреи-черносотенцы Грингмут и Гурлянд.
Всей душой ощущая опасность разложения русской культуры деятелями типа Мейерхольда Меньшиков предупреждает своих читателей: "…теперешние наши просветители, г-да еврейчики, из всех сил стараются помочь нам растратить – не найти, а путём "исканий" именно размотать наше древнее наследие".
Думается, что и сегодня продолжатели дела Мейерхольда – Швыдкой, Познер и им подобные – издеваются над русской национальной культурой, разлагают её.
Другой образчик национального ренегатства, предательства своей культуры ради революционно-интернациональных устремлений Меньшиков обнаруживает в босяцкой среде и пишет об этом статью "Борьба миров" (1907). "Нашествие" босяков во главе с Горьким, которое в последние годы ХIХ воспринималось в богатых салонах Петербурга и родовых дворянских гнёздах с восторгом и умилением, ко времени смуты 1905-1907 годов обернулось для гостеприимных хозяев погромами, насилием, грабежом. В М.Горьком и его последователях Меньшиков видит обманщиков, сознательно втиравшихся в доверие к весьма обеспеченным, но и весьма беспечным аристократам и сановникам, не догадавшимся, что, привечая босяков, они принимают троянского коня. Благодаря гостеприимству "за одно десятилетние писатели-босяки обулись, а восторженная публика разулась". Сам певец "безумства храбрых" сделался важным барином, путешествует за границей, "живёт в восхитительном уголке Средиземного побережья".
Меньшиков задаётся вопросом: чем же восхищалась образованная публика? Восхищалась и покорена была удивительными картинами из произведений Горького, в которых людей насилуют, душат и соблазняют, растлевают малолетних, секут голую девицу на снегу и т.п. Такие картины многим богатым слушателям и читателям "казались каким-то откровением, озарением свыше". Меньшиков в обилии приводит крылатые слова из произведений Горького, которые запорхали по салонам: "Времена переменчивы, а люди – скоты"; "Человек на земле – ничтожная гнида"; "Клюнуть денежного человека по башке – что ни говори, приятно". По свидетельству публициста, в этой новой босяцкой морали никто, даже начальник управления по делам печати, "не находил ничего такого". Для пропаганды и рекламы апостола "безумства храбрых" использовалась и денационализированная печать и фотокарточки Горького с Толстым и Чеховым. Но в 1905-1907 годах босяки стали подбивать мужиков к экспроприациям барского добра, и многие из обожателей босяков стали их жертвами. Именно эта борьба миров – босяцко-революционного, с ницшевской моралью "сильный – значит правый", и мира традиционного с моралью христианской – находится в центре статьи Меньшикова. В обществе, замечает Меньшиков, произошла перемена: лаковая обувь с ног простодушной публики перешла к босякам, посвятившим себя "освободительному (от чужих сапог) движению".
