Дмитрий Новоселов - Форс-мажор
На улице стемнело, заметно похолодало. Только что светило солнце, но какой-то сумасшедший художник заштриховал картинку, и получились сумерки. В этом черно-белом мире я чувствовал себя значительно увереннее. Это было мое время. Переходное состояние, полная неопределенность, когда прошлое уже кончилось, а будущее еще не наступило. Период ожидания всегда лучше свершившегося события. Если что-то уже произошло, то нужно делать выводы, а выводы - вещь неблагодарная, они всегда не в твою пользу.
Нашу торговую точку было видно издалека благодаря высокой куполообразной крыше. Когда-то это был обыкновенный киоск отечественного производства, обозначенный в приходной накладной артикулом К-2, но близость к мэрии ко многому обязывает, поэтому вначале нас заставили поменять деревянную раму на стеклопакет, затем настойчиво предложили обшить корпус пластиком. Последнее, что мы сделали - произвели замену съемных металлических ставней на бронированные жалюзи и возвели остроконечную крышу, покрыв ее еврочерепицей. По мнению торгового отдела в таком виде наш киоск полностью отвечал требованиям европейских стандартов и не только не портил окружающего пейзажа, но и служил украшением города. Проект этого высокохудожественного сооружения в целях экономии я разрабатывал сам, но в итоге нам все равно пришлось заплатить немереные деньги за печать архитектурного управления.
Я остановил машину у обочины, прямо на проезжей части, отсюда до киоска было метров пять. Подъехать ближе не было никакой возможности потому, что со всех сторон стояли запрещающие знаки, а въезд на тротуар грозил серьезными неприятностями. По два ящика за раз, в четыре захода, я перетаскал водку к дверям киоска, при этом усиленно звенел, пыхтел и вообще всячески давал понять обитателям торговой точки, что снаружи что-то происходит. Внутри горел свет, но никто не выглянул в окно, дверь оставалась закрытой. Когда я постучал, внутри послышалась возня и, наконец, на крыльце нарисовалась Таня с книгой подмышкой и огрызком яблока в руке.
- Ой, привет, - сказала она густым грудным басом, который совсем не соответствовал ее миниатюрности, сверкнув на меня красными глазами из-под треснутых очков.
- Читать книги вредно. В наше время - это непозволительная роскошь. Лучше читай газеты, они не дают расслабиться, всегда будешь начеку и не пропустишь приезд шефа, - я слегка оттолкнул ее с прохода и начал заносить товар в помещение, при этом наступив Тане на ногу. Бесхозная дверь больно стукнула меня по спине. - Таня, держи дверь!
Она схватилась за дверь, при этом уронила книгу, но яблоко из рук не выпустила, потом наклонилась за книгой, отпустив дверь - та немедленно стукнула ее по голове. Наконец, она выбросила яблоко, одной рукой взялась за дверь, в другой зажала книгу и смущенно заморгала на меня глазами. На ней, от подбородка до колен, неряшливо болталась старческая кофта с деревянными пуговицами, из-под кофты виднелись потрескавшиеся черные сапоги, под всем этим нарядом нельзя было угадать и намека на фигуру. “Сопля на чистом кафеле жизни”, - так называл ее Серега Тихонов.
Закончив перетаскивать груз, я взял из ее рук книгу и прочитал название: «Женщина в песках».
- С сегодняшнего дня твоя новая кликуха будет «женщина в песках». Будешь откликаться на нее неделю, потом посмотрим. Это - приказ, - я очень строго посмотрел на нее, хотя сам едва сдерживал смех. - Давай выручку.
Она улыбнулась, дав понять, что оценила шутку и достала деньги. С грехом пополам пересчитав выручку, мы разложили деньги покупюрно, произвели необходимые операции с кассой и составили список товара для закупа. Эта девочка ничего не могла делать самостоятельно. Ее попросила устроить на работу какая-то Сережина тетя. Поэтому просто так выкинуть на улицу мы ее не могли. Да и поводов особых не было: опозданий нет, недостач нет, прогулов - тоже. Так, слегка тормозит. Пустяки.
- Таня, ты где живешь? - спросил я ее, пытаясь заглянуть в глаза.
- На новостройках в Пахомово, - ответила она, опустив голову.
- Да нет, ты не поняла. Я спрашиваю: ты где живешь - на земле или в песках?
Она посмотрела на меня так, как будто я сделал ей непристойное предложение.
- Ну, ладно. За чистотой следите особо. Весна, - мне почему-то расхотелось подшучивать над ней. - Кто с тобой в паре?
- Андрей.
- Передай Андрею, чтобы вовремя выбрасывал мусор из урны. Два раза, утром и вечером. Во дворе пятьдесят первого дома установили еще один контейнер. Теперь дворники гонять его не будут, мы заключили с домоуправлением договор на вывоз, вот копия, - я протянул ей свернутый вчетверо листок. - Один литр в день вам выделяется для найма алкашей. Пусть они расчистят от снега мостовую и дорожку до остановки и каждый день подметают. Тару заберем завтра. Пока.
- До свидания, - сказала она без интонаций. Я был ей полностью безразличен, она меня даже не боялась.
Выйдя на улицу, я натолкнулся на Андрея, который явился на работу на полчаса раньше, принимать смену. Одного взгляда на этого парня было достаточно, чтобы понять, что это студент. Я всегда безошибочно определял студентов, независимо от того во что они были одеты и как причесаны. Просто по выражению глаз. У всех студентов в них читалось: « У меня все впереди». Я это точно знаю, я сам был таким. Это очень опасное выражение глаз, оно может остаться на всю жизнь, а вылечить его, как близорукость, практически невозможно. Я видел глубоких стариков, искалеченных этой печатью наивности. Ужасное зрелище.
Мы всегда старались принимать на работу в ночную смену именно студентов потому, что та зарплата, которую мы платили, для нормального мужика была слишком маленькой, а студенту, особенно приезжему, особой разницы где ночевать не было, да и к деньгам к этим все они относились не серьезно, а как к халяве, как к чему-то временному. Они практически не воровали и среди них еще не было алкоголиков. Правда, пивком баловались, но все мы не без греха.
Я повторил Андрею все, что сказал Тане, он понимающе кивнул, снисходительно посмотрел на меня и исчез в будке.
Холодный ветер играл на струнах троллейбусных линий, облизывая со стен домов остатки дневной влаги. Асфальт покрылся тонкой корочкой льда, но лужи по обочинам, сохранив накопленное за день тепло, уже не замерзнут, они останутся источником грязи и напоминанием того, что машину мыть не имеет смысла, пока не растает снег.
Я ехал с открытым окном, с наслаждением вдыхая сладкий запах будущего. Я думал об Андрее, о том, что он, по всей видимости, считает меня тупым барыгой, для которого затаривать продуктовые ларьки - вершина карьеры. Я вспоминал, как окончив институт, я мечтал строить города, к тридцати годам стать начальником отдела в проектном институте или главным инженером строительного управления. Только добившись такой должности в этом возрасте, мужчина может себя уважать, считал я. С тех пор критерии самоуважения значительно изменились. Я вез водку в полу разбитом «москвиче» и был доволен собой. Фары, несмотря на то, что были забрызганы грязью, светили непривычно ярко и довольно нагло для скромного «москвича», мимо которого проносились хозяева жизни в авторитетных джипах и вальяжных Мерседесах. В моем маршруте осталась последняя торговая точка, киоск номер три на центральном рынке. Я всегда оставлял его напоследок потому, что там работала Света и потому, что он находился ближе всего к моему дому.
Этот киоск был самым маленьким по размеру, но зато самым прибыльным. В свое время мы дали очень приличную взятку за то, чтобы получить место для его установки и с тех пор ни разу об этом не пожалели.
Когда я подъехал к западным воротам, шлагбаум был, разумеется, закрыт, да и на самих воротах висела цепь с огромным амбарным замком. В будке охранника горел свет. Я остановился под тусклым фонарем и выключил фары, чтобы сторож мог увидеть номера.
На крыльцо вышел растрепанный мужик лет сорока пяти по имени Эрнст. Он был абсолютно трезв и поэтому полон энергии. Несмотря на звучное имя, Эрнст не был интеллигентом. Он сообщил мне о том, что я и мой долбаный друг вконец его затрахали, шляясь по ночам, что пускать нас в такое время он не имеет права и что в один прекрасный момент он скажет Николаю Михайловичу, директору рынка, и тот выгонит нас к чертям собачьим. Излагая эти угрозы, он поднял шлагбаум, открыл ворота и пропустил меня внутрь безо всяких условий. Его слова, гордо взметнувшись в небо, потеряли свою силу, многократно отразившись от низкого козырька рыночного покрытия, смешались с шумом мотора и упали на асфальт шелухой от семечек.
Эрнст был, несомненно, прав. Рынок закрывался в шесть часов, торгашам давали час на сборы, а потом менты с собаками обыскивали все вокруг и выгоняли запоздавших. Только одни мы имели право торговать всю ночь. Такое положение дел возникло случайно. Два года назад, при реконструкции рынка, когда с улицы убирали открытые прилавки и всем торгующим выделяли места во вновь отстроенном павильоне, свободную площадь на рыночной площади решили отвести под установку торговых киосков с обязательным применением кассовых аппаратов. Желающих, разумеется, было хоть отбавляй, но мы вовремя подсуетились и сумели выбить себе место. Правда, блат у нас был довольно хилый: всего лишь начальник пожарной охраны района и поэтому место нам досталось в самом углу, далеко от центрального входа и людских потоков. Наш киоск был единственным, который своей задней стенкой примыкал не к бетонной стене, а к железной решетке с колючей проволокой, на месте которой раньше был еще один въезд на рынок. С точки зрения торговли внутри рынка место, как мы вскоре поняли, было самое беспонтовое, но железная ограда, причинявшая нам столько неудобств в самом начале, выходила на довольно оживленную улицу, рассекающую надвое огромный жилой массив и мысль перевернуть киоск и работать витриной на улицу не давала нам с Серегой покоя. Мы терпеливо ждали, заводили новые знакомства, покупали телевизоры и газовые плиты многочисленным чиновникам и, наконец, после того, как сменился директор рынка, настал наш час. За одну ночь, имея на руках разрешение от милиции и лицензию на ночную торговлю спиртным, мы прорезали автогеном окно в заборе, перевернули киоск и стали самыми привилегированными торгашами на всем центральном рынке, поздороваться за руку с которыми считал за счастье даже старый еврей Давид Моисеевич, который всю свою жизнь торговал книгами, имел к тому времени тридцать две торговые точки по всему городу и подавал руку только тем людям, которых считал умнее себя. В первый же день выручка составила штуку баксов. Мы ходили обалдевшие от счастья.
