Теофиль Готье - Клуб Гашишистов
– Эта лестница, верно, пробуравливает насквозь всю землю, – говорил я, машинально подвигаясь вперед, – я достигну нижней площадки после страшного суда.
Лица на картинах сочувственно глядели на меня, по некоторым из них пробегали судороги, как по лицу немого, который хочет сообщить что-то важное, но не может этого сделать. Можно было подумать, что они хотят предупредить меня о какой-то опасности, но какая-то инертная, неумолимая сила гнала меня вперед. Ступеньки лестницы оседали вместе со мной, точно в испытаниях франкмасонов. Липкие и мягкие камни опускались, как животы жаб. У меня под ногами появлялись все новые ступеньки и площадки, те, что я уже миновал, вдруг сами собой оказывались передо мной.
Это длилось, по моему счислению, ровно тысячу лет.
Наконец я достиг вестибюля, где меня ждали новые испытания.
Химера со свечой в лапах, которую я заметил при входе, с явно враждебным намерением преградила мне путь; ее зеленые глаза сверкали насмешкой, рот свирепо ощерился. Она почти на брюхе подползла ко мне, влача в пыли свою бронзовую попону. Это не была покорность, кровожадные содрогания колебали ее львиный круп, а Давкус Карота дразнил ее и натравливал:
– Куси, куси, мраморное мясо – лучшее угощенье для бронзовой пасти!
Но держа себя крепко в руках, я заставил себя перешагнуть через страшного зверя.
Порыв холодного ветра ударил мне в лицо, и передо мной засияло ясное небо, похожее на огромную глыбу ляпис-лазури с золотой пылью бесчисленных звезд.
Чтобы передать впечатление, которое произвела на меня его мрачная архитектура, нужна игла, с помощью которой Пиранези бороздил блестящую чернь своих чудесных гравюр. Расширившийся до размеров Марсова поля, этот двор окружился за несколько часов гигантскими зданиями, которые вырисовывались на горизонте кружевом шпилей, куполов, башен и пирамид, достойных Рима и Вавилона.
Моему удивлению не было границ, я даже и не подозревал, что на острове Святого Людовика столько архитектурных богатств, что они могли бы занять в двадцать раз большую площадь. И я не без страха думал о могуществе волшебников, которые могли в один вечер воздвигнуть подобные громады.
– Ты во власти иллюзий, – снова прошептал прежний голос, – этот двор совсем невелик. В нем двадцать семь шагов в длину и двадцать пять в ширину.
– Да, да, – проворчал ужасный выродок, – ты забыл прибавить: семимильных шагов. Тебе нипочем не успеть к одиннадцати часам. Уже полторы тысячи лет прошло с тех пор, как ты вышел. Голова твоя наполовину поседела. Вернись назад, это самое разумное.
И гнусное чудовище, видя, что я не хочу ему повиноваться, схватило меня своими гибкими ногами, и, помогая себе руками, как крючками, потащило меня назад. Оно заставило меня подняться по лестнице, где я только что натерпелся страхов, и к моему горю снова водворило в гостиную, откуда я с таким трудом выбрался.
Разум мой помутился. Безумный бред охватил меня.
А Давкус Карота, подпрыгивая до потолка, говорил:
– Вот дурак, ведь я, прежде чем возвратить ему голову, вычерпал из нее ложкой весь мозг.
Я ощупал свою голову и почувствовал, что она открыта, и пал духом.
Затем я потерял сознание.
Не верьте хронометрам
Придя в себя, я увидел, что комната полна людей, одетых в черное. Они печально пожимали друг другу руки, как люди, разделяющие общее горе.
– Время умерло, – говорили они. – Больше уже не будет ни годов, ни месяцев, ни часов. Время умерло, и мы должны его похоронить.
– Правда, оно было уже очень старо, но я не ожидал такой скорой развязки: оно чувствовало себя великолепно для своего возраста, – прибавил господин, в котором я узнал одного художника.
– Вечность уж слишком одряхлела. Должен же был прийти конец, – подхватил третий.
– Господи, – воскликнул я, пораженный внезапной мыслью, – если времени больше не существует, когда же будет одиннадцать часов?
– Никогда, – загремел Давкус Карота, бросая мне в лицо свой фальшивый нос и показываясь наконец в настоящем виде. – Никогда… Теперь навсегда останется девять часов с четвертью. Стрелка будет стоять на той минуте, когда умерло время, и твоя казнь состоит в том, что ты вечно будешь приходить смотреть на нее и не успокоишься, пока тебе будут повиноваться ноги.
И действительно, я раз пятьсот подходил к часам, точно меня толкала какая-то невидимая сила.
Давкус Карота, сидя верхом на часах, делал мне ужасные гримасы.
Стрелка не двигалась.
– Негодяй, это ты остановил маятник, – закричал я, пьяный от бешенства.
– Ничего подобного, он качается, как всегда, но солнца рассыпаются в прах, прежде чем стрелка подвинется хотя бы на одну миллионную миллиметра.
– Однако я вижу, что пора заклясть злых духов, настроение переходит в сплин, – сказал ясновидец. – Нужно еще музыки. На этот раз Давидову арфу заменит рояль Эрара.
И он заиграл веселую мелодию.
Человеку-мандрагоре она показалась не по вкусу, он стал уменьшаться, сплющиваться, обесцветился, испуская невнятные стоны, затем, потеряв человеческий облик, повалился на паркет, превратившись в испанский козелец с раздвоенным корнем.
Чары рассеялись.
Но что это; детские радостные голоса кричали: – Аллилуйя, время воскресло! Посмотри-ка на часы!..
Стрелка показывала ровно одиннадцать часов.
– Сударь, карета вас ждет, – сказал слуга. Сон был кончен.
Гашишисты расходились по домам, словно офицеры после погребения Мальбрука.
Я тоже легким шагом спустился с лестницы, причинившей мне ночью столько мучений, и через несколько минут был у себя в здравом уме и твердой памяти; последние пары гашиша рассеялись.
Мой рассудок (или то, что я называю этим именем, за неимением другого термина) снова возвратился ко мне, и ясность его была такова, что я мог дать полный отчет о какой-нибудь пантомиме, или водевиле, или же сочинять стихи.
