Юрий Мухин - Отцы-командиры Часть I
Еще два события оставили свой след в воспоминаниях моего раннего детства. Случилось это в 1927 году. Я играл во дворе, когда услышал грохот, доносившийся из переулка. Сначала мне показалось, что кто-то палкой ведет по плетню и издает этот грохот. Я прильнул к щели в заборе и увидел двигавшийся по улице неведомый мне предмет, не имевший упряжки и выпускавший из трубы дымок. От него и исходил весь этот грохот. Я удивился, почему отец на это не обращает никакого внимания, и закричал ему: «Батько, батько, тпруак едет, дым есть, а быка нету». Конечно, лексика была иной, но смысл такой. Отец принялся мне объяснять, что это трактор, но в мое сознание не могло вложиться понятие езды без волов или лошадей в упряжке. А вторым событием было посещение школы, куда меня захватил двоюродный брат Сергей, который был старше меня натри года. Я смиренно высидел все четыре урока, не нарушив классного режима. Все было новое в жизни: большая классная комната, учительница, дававшая объяснения ученикам, книги, тетради, классная доска и картинки на стенах комнаты.
На хуторе
Население станицы в те годы составляло, видимо, тысяч шесть, а земельные угодья отдаленных участков находились в десяти и более километрах. Езда на такие расстояния на волах занимала по два часа в одну сторону. Община решила предоставить молодым семьям возможность построиться в двенадцати километрах южнее станицы, чтобы быть ближе к земельным участкам, к выпасам скота и кошарам. Уже в 1926 году по весне переселились с полсотни молодых семей. Построили хаты и стали обживаться на новом месте. На следующий год еще добавилось двадцать хат, а в 1928 году и отец купил у хуторянина хату, в которую мы на двух телегах перевезли несложный домашний скарб. Урожай перевозился с поля на новое местожительства. Так мы оказались хуторянами. Поля были рядом, речка в ста метрах от двора, сенокосы примерно в одном километре от усадьбы. В эту же осень приехала на хутор учительница Евдокия Григорьевна Скорякова. На южной окраине хутора арендовали крестьянскую хату под школу. Строение имело две комнатки с открытой верандой. Там и собрала учительница первых своих питомцев-первоклашек в возрасте от восьми до двенадцати лет. Их оказалось человек десять.
В 1929 году переселенцы работали каждый на своем поле и не подозревали о грядущих изменениях в вековом сельском укладе. Урожаи в наших предгорных местах отличались стабильностью из-за близости Главного Кавказского хребта, где почти всегда выпадало достаточное количество осадков. Наши тучные черноземы способствовали выращиванию почти всех зерновых культур, корнеплодов, фруктов, кроме бахчевых культур и винограда. Все предгорья изобиловали выпасами для скота и сенокосными угодьями. В отличие от дореволюционного времени, крестьяне сдавали налог натурой и делали денежные выплаты, но они еще не были столь обременительными, как это стало в колхозную эпоху.
Приобретенную нами хату только условно можно было назвать жильем, ибо это была такая убогая хижина, какую можно увидеть в теперешней кинохронике только в захудалых регионах Африки. На шести столбах, вкопанных в землю, возводилась крыша из жердей, которую покрывали соломой или камышом. Стены заплетались хворостом с проемами для двери и двух-трех окон. Плетни промазывались замесом глины с соломой и половой. После высыхания делалась побелка с обеих сторон, ставились окна и двери — и жилье готово. Одну четвертую часть жилья занимала русская печь, на которой спасались обитатели в зимние ночи, обогреваясь снизу прогретыми кирпичами, а сверху укрываясь всеми шубами, поскольку в январе выдавались периоды с ночной температурой до двадцати градусов мороза. Стены внутри покрывались инеем. На русской печке обычно всю зиму сушилось сырое зерно пшеницы, кукурузы, проса, ячменя. Наиболее плохим для спанья являлась гречиха, так как ее грани оставляли следы на открытых частях человеческого тела.
В сельском быту работа была круглый год. В зимнее время, казалось бы, можно было отдохнуть от летней напряженной страды, но короткий и холодный день быстро проходил в заботах со скотом, его кормежкой, уборкой, подвозом сена с луговых стогов, заготовкой топлива, помолом зерна на мельницах и многими другими делами.
Кроме этого, в зимние праздники хуторян одолевали родственники-станичники своими визитами на колбасы, индюшатину, гусятину и другие сельские деликатесы. И мать старалась всех принять, обласкать, накормить и организовать ночлег. Приходил, прежде всего, дед Онуфрий, племянники матери Георгий и Тихон, которых она выходила в детстве у сестры и, конечно, родственники отца. Поедалось много мяса птицы, свиных домашних колбас, вареников, всевозможных квашений и других зимних заготовок из погреба и чердака. Правда, нас, малышей, не особенно баловали ни сами родные, ни гости. Нам на печь подавались шейки, головки да лапки птицы. Но мы бывали рады зиме. И дни проводили на самодельных санках, скатываясь на них с горок или катаясь на льду речушки. Во время праздников и мать иногда выезжала в станицу, чтобы посетить богослужение в церкви и принять причастие. Чаще всего она брала и меня с собой. Читатели уже увидели, как рано нас приучали к труду, а чем старше мы становились, тем больше возникало обязанностей по дому: летом в огороде, зимой в базу. Удовольствия и радости в те годы проходили мимо нас стороной.
Запомнилась мне осенняя поездка с отцом на базар в станицу Невинномысскую с картофелем на продажу. Расстояние было не менее восьмидесяти километров. Везли мы ее на телеге в воловьей упряжке трое суток в один конец, готовя в пути в котле еду утром и вечером и выпасая быков на обочинах дороги или у речки. Обычно выезжали несколько хозяев, чтобы легче было сторожить быков во время ночного выпаса, и на каждом возу ехал такой же «счастливец», как и я. Это бывали незабываемые дни — увидеть совершенно другой мир. Помню, что одному из покупателей понравился наш картофель сорта «американка» и он решил закупить сразу весь воз. На радостях отец купил мне золотогривого керамического коня-копилку и почти в поларшина карамель, завернутую в крашеную стружку. Да, ради этого можно было перенести недельные неудобства сна на картофеле, тряску на телеге и присмотр за волами на лужайках. Но самым необыкновенным было для меня увидеть вблизи не трактор, а настоящий паровоз, вагоны и железную дорогу! Необычными для моего понимания были и телеграфные столбы с проводами, которые издавали гул, а мы прикладывали к ним ухо и пытались уловить телефонный разговор. Точно не могу вспомнить, но, видимо, тогда я впервые ел мороженое между двумя круглыми вафельками. Разве такое забудешь, хоть и происходило все это семьдесят лет назад?
На обратном пути отцу пришла идея поменять нашу воловью упряжку на конную. Нашлись и желающие из попутчиков. Присмотрелись, ударили по рукам, перенесли с телеги на телегу пустые мешки и разъехались. Нам досталась пара серых лошадей со сбруей и почти новая бричка. Я радовался вместе с отцом до той поры, пока отец не полез в мешок за хлебом и салом. Тут и выяснилось, что мой самый лучший на свете конь превратился в пригоршню черепков. Сохранилась только голова. Никакая удачная замена волов на лошадей не могла скрасить моего горя. Что редко бывало со мной, но рыдал я, пока не уснул. Наш обмен понравился и матери, так как она была с детских лет неплохой наездницей. Тогда мы еще не знали, что нашим коням предстояло только перезимовать в нашем дворе, а к весне оказаться в колхозной конюшне. Но тем не менее за ними навсегда закрепилась кличка «Захар» и «Марфа».
Начало учебы и коллективизации
Отец зимой закупил несколько кубометров досок и перевез их на санях в надежде начать строительство новой хаты. Но все планы были нарушены в связи с началом коллективизации. Пару лет спустя доски были использованы для постройки хорошего хлева, сарая и дворовой ограды. А в холодной и неблагоустроенной хате мы продолжали жить до ее продажи в 1938 году. Во время дождя соломенная крыша протекала в нескольких местах. На чердаке стояли миски и тазики в местах протечек. Впрочем, такое было у многих, а не только у нас. Слабое утешение, но факт.
Летом 1929 года по хутору прошла учительница, записывая детей в первоклашки. Она внесла в список соседскую девочку Веру Попову 1920 года рождения. Справилась о моем годе рождения и сказала матери, чтобы готовился в следующем году, но я начал умолять ее и она уступила. 18 сентября этого года мне исполнялось только семь лет. Мать пошила мне сумку, и я со сверстниками отправился в школу. В проходной, меньшей комнате, размещался второй класс, а мы, первоклашки, в большей, так как нас было четырнадцать человек, а второклассников — десять. От учительницы мы получили на руки «Букварь», «Арифметику», «Книгу для чтения» и тетради. Так мы начинали в те годы свое образование. Учительница справлялась одновременно с двумя классами. Объяснение нового материала делала тогда, когда другой класс писал или решал примеры. Зимы бывали снежными, морозными. Домашнее задание я выполнял чаще всего на печке при свете керосиновой лампы. Отец иногда проверял мои тетради, слушал чтение.
