Преступный разум: Судебный психиатр о маньяках, психопатах, убийцах и природе насилия - Тадж Нейтан
В ее деле было два заключения от психиатра, сделанных во время судебного процесса. Одно подготовлено по просьбе ее адвокатов, другое заказано обвинением. Не считая незначительных расхождений, психиатры были единодушны. Они сошлись в диагнозах «пограничное расстройство» и «истерическое расстройство личности». Была упомянута также третья патология: синдром Мюнхгаузена по доверенности.
Название синдрома происходит от имени барона Мюнхгаузена, литературного персонажа, прототипом которого стал немецкий аристократ, печально известный своими выдумками о военных подвигах. В 1785 г. была опубликована книга «Рассказы барона Мюнхгаузена о его изумительных путешествиях и кампаниях в России», и ее автор Рудольф Распе, бежавший в Англию в 1775 г. после обвинений в обмане работодателя, не мог предвидеть, что книга будет иметь столь оглушительный успех, послужит основой для нескольких фильмов, а именем его главного героя назовут диагноз для людей вроде Нарин.
Первым описал этот синдром лондонский врач Ричард Ашер в статье в журнале Lancet в 1951 г., рассказав о своих пациентах, имеющих триаду общих черт. Они были склонны рассказывать о себе невероятные истории, обращаться к врачам с неправдоподобными медицинскими жалобами и постоянно наведывались в больницы, как бы далеко те ни находились. Ашер писал, что «подобно знаменитому барону фон Мюнхгаузену, больные всегда много путешествовали, а их истории, как и те, что приписывают ему, были одновременно драматичными и неправдивыми». Далее он продолжил: «… соответственно, этот синдром я с уважением посвятил барону и назвал в его честь». В 1970-х гг. врач, работавший на севере Англии, заметил, как подобную схему выдуманных болезней навязывают детям родители. Для описания этой проблемы Рой Мидоу, профессор-педиатр из Лидса, ввел диагноз «синдром Мюнхгаузена по доверенности». В конце концов имя барона исключили из диагноза, и был введен более буквальный термин: симулятивное расстройство, навязанное другому.
Когда я впервые увидел Нарин, мне пришлось перепроверить дату ее рождения. Пока она подходила к кабинке для беседы, я удостоверился по записям, что ей около двадцати лет. Она выглядела моложе. Держалась неловко и застенчиво. Ее волосы были собраны в тугой хвост. Даже цвет лица казался подростковым. Когда я представился и рассказал о цели своего визита, она нервно хихикнула и часто повторяла это во время встречи.
Хотя она охотно рассказывала свою историю, мне было трудно следить за событиями. Ее рассказ не был сбивчивым, я просто не мог ухватить всю информацию, которую она выдавала. Обычно я предпочитаю, чтобы пациенты иллюстрировали проблемы реальными примерами, но Нарин представила слишком много примеров. Она постоянно вводила новых персонажей, не объясняя, кто они и каковы ее отношения с ними. Похоже, она не понимала, как трудно слушателю за ними уследить. Я поймал себя на том, что сижу, подпирая лоб рукой, и вздыхаю. Показательно, что ей это не помешало. Тогда я прибег к другим жестам, намекая на свое недоумение. И это не возымело никакого эффекта. Когда стало ясно, что тонкие намеки неэффективны, я стал перебивать ее, спрашивая, кто эти люди и какое отношение имеют к ее рассказу. Ничуть не растерявшись, она с готовностью принялась объяснять. Так продолжалось до тех пор, пока не стало очевидно, что это уже слишком. Когда я сказал об этом, она извинилась, но все равно продолжила в том же духе. Я неоднократно прерывал ее на полуслове и пытался перевести разговор в другое русло.
Из ее отрывистых и слишком расплывчатых ответов я понял, что в детстве Нарин взяла на себя заботу о матери, которой было трудно самостоятельно передвигаться из-за ожирения и плохого здоровья. Обычно раздел моего отчета, посвященный детским заболеваниям, бывает кратким. Если речь шла о серьезном заболевании, я проводил дальнейшее расследование, в противном случае переходил к вопросам о важных этапах развития, таких как ходьба и речь. Вкратце услышав об истории Нарин за неделю до встречи, я сделал пометку посвятить больше времени ее ранним проблемам со здоровьем. Нарин рассказала, что ее всегда мучили боли в животе и головные боли. Она часто чувствовала себя недостаточно хорошо, чтобы ходить в школу. Официально диагноз не поставили, но она признала, что иногда преувеличивала боль, а порой даже симулировала. Меня заинтриговала связь между ее детскими болезнями и попытками вызвать недомогание у дочери.
Человеческие дети более зависимы от своих родителей, чем потомство большинства других видов. Жеребенок может самостоятельно ходить уже через несколько часов после рождения. Для сравнения, человеческому младенцу требуется в среднем одиннадцать месяцев, чтобы научиться делать первые шаги, и еще около шести месяцев, чтобы он смог уверенно ходить. Но, несмотря на очевидную уязвимость, зависимость ребенка от родителей в долгосрочной перспективе приносит значительные выгоды. Мы рождаемся с потенциалом для развития зрелого разума, но он не является неизбежным следствием выросшего мозга. Внимательный родитель реагирует не только на физические потребности ребенка. Мать успокаивает ребенка, если тот испытывает дискомфорт. И наоборот, в моменты радости ребенок смотрит на лицо и слышит мать, отражающую его радость в преувеличенном виде. Благодаря этим регулярным взаимодействиям на длительной стадии зависимости ребенок развивает способность испытывать целую гамму эмоций.
В случае Нарин я задумался о том, не была ли нарушена ее способность испытывать эмоции. В детстве общение с матерью часто касалось проблем со здоровьем. Приняв на себя родительскую роль по уходу за матерью, Нарин рано повзрослела и стала подавлять собственные эмоции прежде, чем научилась их правильно понимать.
Наложило ли внимание к телесным, а не эмоциональным переживаниям отпечаток на ее эмоции? Эмоции переживает и наше тело, и наша психика: бурчание в животе – это известный признак тревоги; печаль может сопровождаться отвращением к пище. Возможно ли, что по мере взросления эмоции Нарин перенаправились в сторону физических, отдалившись от психических? В этом сценарии изменения в ее чувствах имели бы сильный физический компонент. Эти ощущения также стали бы важным способом для передачи эмоций другим.
Мы перешли к ее школьным годам.
– Расскажите о своих друзьях, – попросил я.
В начальной школе все было отлично, ответила она. А потом начались издевательства.
– Не могли бы вы пояснить?
– Это было ужасно.
– Не сомневаюсь… Но что конкретно происходило?
Мне было интересно, с чего она начнет, и не хотелось ее подталкивать в определенном направлении.
– Никто не хотел находиться рядом со мной. Наверное, меня считали странной.
– А вы были странной?
– Не знаю. Не знаю, что сказать… Когда я шутила, никто не смеялся. Но все смеялись, когда я не собиралась быть смешной.
– Вас обзывали?
– К тому же я была крупной. – Она имела в виду избыточный вес. – Меня называли Носатой.
Ее нос был вполне обычного размера. Пока я пытался сформулировать тактичный вопрос, она начала объяснять:
– В начальной школе мне говорили, что у меня во-о-от такой нос, – сказала она, проведя рукой от кончика носа вперед. – Так я стала Носатой.
Кажется, я начал понимать, в чем дело, но решил проверить.
– Вы многое выдумывали?
– Да.
– И что именно?
– Да все. Например, я целый год говорила, что у меня лейкемия. Это было в старших классах.
– Помните, когда именно вы начали выдумывать?
– Сколько себя помню. Учителя говорили, что у меня живое воображение. Я грезила наяву о другой жизни.
– В каком смысле другой?
– Во всех.
Позже, размышляя над результатами беседы, я подумал, что это показательно. Возможно, это не активное бегство, а скорее предпочитаемое состояние.
Нарин уже рассказывала о своей жизни дома. По стандартам тех биографий, которые я часто выслушиваю, ее детство не было откровенно жестоким. Ее родители до сих пор жили вместе. Она не припомнила, чтобы они ссорились. Они не обижали ни ее, ни сестру. Нарин не считает, что родители как-то выделяли одну из сестер. Отец был более внимательным. Она вспоминала мать как немного холодную, не проявлявшую интереса к ней. В целом жизнь дома была вполне обычной.
Когда другие дети начали высмеивать ее за то, что она сочиняет истории, она не остановилась. Выдумки стали еще более нелепыми. Через многие проходила тема болезни.
– Вам трудно было общаться с другими людьми?
– Да… Я даже не знала, что означают слова, которыми меня обзывают. Одна девочка назвала меня напыщенной. Я до сих пор не знаю, что это значит.
В старших классах Нарин изо всех сил старалась наладить отношения со сверстниками. Она не прекращала попыток привлечь их внимание, несмотря на контрпродуктивность своей тактики. Конечно, не случайно, что во время наших бесед она не следовала обычным правилам взаимодействия и не
