Газета Завтра Газета - Газета Завтра 992 (49 2012)
"ЗАВТРА". Как складывалась ваша карьера? Была ли поддержка?
В.Ф. Как ни странно, но моё имя создал Запад. Я ведь много лет руководил Оркестром русских народных инструментов, и пускать в сферу симфонической музыки меня не хотели. На должность главного дирижера Большого симфонического оркестра, тогда он назывался Большой симфонический оркестр Центрального телевидения и Всесоюзного радио, меня назначил Лапин Сергей Георгиевич. Он не музыкант, но по чувству доверял мне. И началось на меня сильнейшее и агрессивное наступление. Против меня боролись такие киты… известные дирижеры, композиторы, я просто не хочу называть сейчас их имена. "Пусть продолжает руководить балалайками", — говорили. Кампания была мощная. Были мгновенья, когда хотелось бросить всё и уехать куда угодно. Доходило до срывов колоссальных. Однако я продолжал работать с оркестром. Мне, наверное, Господь помог тем еще, что у меня были защитники. Их было немного, но они были с именами. Это был Георгий Васильевич Свиридов, это был Евгений Александрович Мравинский и это был Михаил Васильевич Зимянин, секретарь ЦК КПСС. А в 1997 году меня пригласили руководить Венским филармоническим оркестром, и контракт продлили. Таким вот образом Запад освободил меня от ненавистников. "Значит, вот он такой необходимый", — уже так заговорили у нас.
"ЗАВТРА". Не получается ли так, что Запад ценит талантливых русских людей, а мы у себя на родине своих же талантливых людей едва ли ни анафеме предаем?
В.Ф. По-моему, это наша национальная черта. Нет? Русское исполнительское искусство очень ценят в мире. В лучших оркестрах мира сегодня часто встречаешь музыкантов из России, увы, не концертирующих в наших залах.
"ЗАВТРА". С другой стороны, сегодня в Россию приезжают зарубежные руководители музыкальных учреждений перенимать советский опыт обучения музыке.
В.Ф. Да, в советское время государство держало искусство на высоте. Советское обучение так поставлено было, что весь Запад завидовал. Прекрасное было обучение. Были в общеобразовательных школах всевозможные кружки: хоровые, театральные, был институт детского художественного воспитания, он так и назывался "Институт художественного воспитания детей". Сегодня мы потеряли и теряем уровень образования во многих профессиях. Если говорить о музыкальном образовании, то недавно была опасность его перевода на двухступенчатый уровень. Сразу после школы — в консерваторию, минуя училище. Так дешевле. Раньше мы могли гордиться своим образованием. И это необыкновенно влияло на всё. Какие люди тогда учили! Титаны!
"ЗАВТРА". О чём вы думаете, вспоминая Евгения Мравинского, Сергея Лемешева?
В.Ф. Это были мои учителя, и я им благодарен вечно. Эти люди полностью посвящали себя искусству, служили искусству. Я видел у Лемешева клавир "Онегина". Он весь исписан карандашом, Лемешев записывал замечания, свои размышления о партии Ленского. У нас даже дома очки хранятся, с которыми Лемешевым были прочитаны последние строки в жизни… У Евгения Мравинского я присутствовал на репетициях, это были уроки по таинству мастерства. Он приглашал меня играть с его оркестром, оркестром Ленинградской филармонии, чем помог мне состояться, конечно.
"ЗАВТРА". От Николая Голованова, легендарного дирижера Большого театра, дирижера Большого симфонического оркестра с 1937 по 1953 годы, вам перешла в наследство его иконка.
В.Ф. Это был знак такой. Я решил, что это знак судьбы, который я должен учесть. Николай Голованов был человеком верующим. Он ведь еще в Марфо-Мариинской обители великой княгини Елизаветы Федоровны регентом служил. Эту иконку — Голованов с ней всегда дирижировал — мне передала его сестра. Я много слушал Голованова, но с ним, к сожалению, знаком не был. Конечно, Голованов — это столп... Его несколько раз выгоняли из Большого театра, потом возвращали. Да, и вот эта иконка — она небольшая, деревянная — всегда в моем кармане. Я всегда с ней.
"ЗАВТРА". Владимир Иванович, есть мнение, что русской школы дирижирования нет. Но есть великие русские дирижеры.
В.Ф. Русской школы дирижирования как таковой, мне кажется, нет. Есть русская пианистическая школа, еще от Зилоти. Можно сказать, русская скрипичная школа тоже есть. От Давида Ойстраха, никто до сих пор Ойстраха переиграть не может. Школу дирижирования мы получили из Германии. Мой педагог Лео Гинзбург, к примеру, школу получил в Германии. Он был замечательный педагог. В Россию приезжали многие немецкие дирижеры, и русские у них учились. Русский человек, русский музыкант отличается вообще в культуре, не только в музыке. Георгий Свиридов написал на стихи Роберта Бернса целую сюиту, "Шотландские песни". Так шотландцы говорят: "Да это не русский написал, это наш". Точно так же: "Это испанец написал, это не русский", — испанцы говорили про "Арагонскую хоту" Глинки. А "Песни западных славян" Пушкина?! Он из России и не выезжал никуда, а как написал проникновенно! То есть у нас, у русских, есть это определенное великое качество проникать в любую нерусскую сферу и воссоздавать ее в еще более значимых масштабах.
"ЗАВТРА". Исполнение вашим оркестром Моцарта, Брамса, Дебюсси зритель встречает овациями. При этом зрителю оказывается вдвойне важно, когда вы исполняете музыку русских композиторов. Почему?
В.Ф. Потому что я — русский. Я весь напоен русской поэзией, русской природой, русским общением. Это говорит во мне и выливается в музыку. Свою русскую музыку я чувствую печенкой, можно так сказать. Хотя я проникаю и в другую музыку и беру от нее что-то для своей. На Западе можно было услышать: "Он играл, конечно, это скерцо по-русски". Как это понять? С их точки зрения, "по-русски" — ругательно. Это так, если ты играешь по-русски Моцарта. Это плохо. Ты должен войти в моцартовский стиль.
"ЗАВТРА". Сказывается ли ваша дружба с Георгием Свиридовым при исполнении его музыки?
В.Ф. Нельзя сказать "дружба". Мы в разных, так сказать, весовых категориях. Он был для меня учителем, даже каким-то провидцем. Он ведь великий провидец. Он про сегодняшний день мне давно рассказал. Умнейший человек, нахождение рядом с ним было школой. Свиридов — композитор русского народа. Мы были раз в деревне, на Валдае, и пришли в сельпо искать валенки Свиридову. У него были больные ноги, он и летом в валенках ходил. Встали в очередь: "Валенки есть?" — а лето было. Впереди нас выпившие мужички. Один услышал про валенки, "Вы кому?" — спрашивает. Я говорю: "Свиридову". "Пошли! У меня дома валенки есть". Вот такой полупьяненький мужичок, представляете? Знал, что есть Свиридов.
"ЗАВТРА". Вы дали в Вене монументальный цикл "Все симфонические произведения Бетховена", и это стало событием в музыкальной жизни Европы. Есть мнение, что с Бетховена началось падение музыки, что он привнес в музыку нервозность, и эту нервозность назвали душой.
В.Ф. Это неверно. Бетховен — композитор колоссального духа. Он ворочает глыбами человеческого духа. Бетховен — это новатор. Как каждый великий художник, он открыл свой путь в музыке. Нередко таких художников бьют. Я вот вам приведу пример. Гектор Берлиоз — великий французский композитор. Его во Франции били и не принимали, а вот Россия его признала. Бах — гений, выше всех! И его тоже били. Бетховен… это особый композитор. Он вообще не немецкий композитор, он — всемирный. Композитор на все времена. И самый, с моей точки зрения, современный.
"ЗАВТРА". Великая музыка рождает великую поэзию или наоборот?
В.Ф. Трудно сказать. Гёте еще говорил: "Там, где кончается слово, начинается музыка". Так что музыкой, вероятно, можно выразить больше и глубже, чем словом. Музыка вызывает чувства. Ну а музыка и слово — тем более. Так родился русский романс: великие стихи и великая музыка. Георгий Свиридов выбирал только высокую поэзию. Так родились немецкие Lieder.
"ЗАВТРА". Владимир Иванович, бывая на ваших концертах, сейчас вот беседуя с вами, наполняешься ощущением, что для вас совершенно естественно находиться в мире высокой музыки, высоких стремлений, поисков. Говорят, это — мука страшная.
В.Ф. Конечно, служение искусству, музыке — это мука. Верно, есть два взгляда. Одни говорят: "Мой каждый выход на сцену, как на эшафот". Другие: "Выход на сцену — это праздник". Для меня — на эшафот, по ответственности.
"ЗАВТРА". Вы вспоминаете в себе мальчика, который играл в военном Ленинграде?
В.Ф. Конечно, вспоминаю… Я на своём баяне играл в госпиталях для раненых. Маленький, тащить баян не мог, у меня не хватало сил, но мне его притаскивали, и я играл. Помню, как во время войны был включен репродуктор, тарелка, которая играла с утра до ночи, а играла она классическую музыку. Мы слушали и Шостаковича, и Бетховена, и Чайковского… Постичь Бетховена в пять лет только гений может, но прослушивание этой музыки становилось неосознанным опытом жизни, он оказывал культурное влияние на тебя.
