Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6294 ( № 39 2010)
Только тогда, наверное, стоит задуматься, не слишком ли лицемерно звучит ставший риторическим вопрос: «Как приучить ребёнка к чтению»?..
Наталья ГАМАЮНОВА
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 2 чел. 12345
Комментарии:
«Пытаюсь совершенствоваться»
Портфель "ЛГ"
«Пытаюсь совершенствоваться»
ИНТЕРТЕКСТ
Романа Сенчина принято считать одним из самых талантливых молодых прозаиков, заявивших о себе в «нулевые» годы. Однако это нисколько не сказывается на его поведении. Он не страдает «звёздной болезнью», не занимается самопиаром, подобно иным модным писателям, не старается угодить вкусам издателей и читающей публики. Довольствоваться нужно тем, что имеешь, полагает он.
– Как ты думаешь, почему твой последний роман «Ёлтышевы», наделавший немало шума, не получил ни одной премии, хотя стабильно входил в различные шорт-листы?
– Это уж точно не у меня надо спрашивать. Вообще-то я не очень надеялся, что мне присудят какую-нибудь премию за этот роман. Сам факт публикации, реакция критиков, читателей – это уже огромный плюс и, можно сказать, по сегодняшним меркам, даже чудо. Столько источников информации, столько книг, а вот, оказывается, находятся люди, которые читают написанное мной, обсуждают. А премия – это всё-таки нечто находящееся рядом с литературой, а не в ней самой; о премиях думать постоянно нельзя, тем более ждать их…
– К какому литературному направлению ты бы себя отнёс? Сейчас вот много разговоров о новом реализме…
– Разговоры о том новом реализме, к которому я бы хотел свои вещи причислять, ведутся уже давно. С 2001 года примерно. У каждого, кто считает себя новым реалистом или идеологом этого направления, своё о нём мнение. Мне новый реализм представляется реализмом предельно достоверным и свободным. Предшественников такого реализма можно найти и в ХХ веке, и ранее. Даже в истоках русской литературы – протопоп Аввакум написал своё «Житие» свободно и честно. Там есть и физиология, и мистика, и бытовуха, и пафос, который не может не заразить читающего… В 90-е годы произошло освобождение русской литературы от соцреализма, начался праздник свободы. Мне он очень нравился, но сам я такое писать не могу и не хочу. Я пишу так, как мне представляется важным для меня самого. В начале 2000-х я открыл для себя других, близких мне по стилю и возрасту писателей, которых я бы отнёс к новым реалистам. Они разные, но в них есть нечто общее. Но это не значит, что существует какая-то оформленная группа под названием «Новые реалисты» – со своим манифестом, правилами, идеологией, собраниями, спорами. Поэтому появившиеся голоса, что вот, мол, новые реалисты всё захватили, мне непонятны. Просто, наверное, некоторым людям хочется считать кого-то своими противниками, с кем-то бороться. Я предпочитаю просто писать, править, перечитывать написанное, преодолев обычный для автора стыд, относить написанное в редакции, через некоторое время выслушивать приговор. Когда мне говорят, что рукопись будет опубликована, я радуюсь. Ни с кем воевать не хочу и не собираюсь, но иметь своё мнение о происходящем в литературе считаю необходимым.
– Что не нравится в современном литературном процессе?
– Ну отчасти я ответил на этот вопрос выше. Но если подумать, то литературный процесс не может нравиться или не нравиться, им невозможно управлять. Его или нет, или он есть. На мой взгляд, в 1940–1950-е его не было, и я ничего стоящего из того времени вспомнить не могу. «Мастер и Маргарита», «Тихий Дон», домученное окончание «Хождений по мукам», а дальше – два десятилетия тьмы, освещённой единичными вспышками.
Конечно, жаль, что не все достойное того, что могло бы оказаться в центральных журналах или выйти в издательствах, действительно публикуется. Что-то талантливое, а может, и гениальное остаётся на листочках и в компьютерах авторов. Но так было всегда, с этим ничего не поделаешь.
– Но у издательств и редакций журналов свои критерии при отборе материалов, одного авторского таланта тут мало, а вот формат имеет значение. Да и потом, ну нельзя же публиковать всё подряд.
– А я бы публиковал всё подряд. Выпускал бы любой текст книгой в тысячу экземпляров. Девятьсот предлагал бы читателю, а сто рассылал по специальным хранилищам. Современникам не всегда ясно, талантлива вещь или нет, случается, по-настоящему новое, грандиозное заносится в разряд бреда и графомании.
Я вообще не признаю термин «графомания» в том значении, в каком его чаще всего употребляют. Даже в самом слабом тексте обязательно найдутся две-три фразы, словесный оборот, которые у меня лично вызывают зависть и желание их украсть. Я считаю, что каждому человеку есть что сказать, и каждый, на мой взгляд, должен написать свою книгу. А уж читатель разберётся, стоит она того, чтобы жить, или ей суждено пылиться в архиве. Конечно, и критики какую-то лепту в это внесут. Но книга должна так или иначе существовать в природе.
Сегодня очень много книг, очень много авторов. Одни модные, другие почти незаметны. Но их много, и это отлично.
– Ты удовлетворён вниманием к своей персоне или считаешь, что о тебе недостаточно пишут критики?
– Да, удовлетворён. Внимания даже чересчур много. Критики в последнее время ругают не так часто и резко, как это было, например, после выхода моей первой книги или после публикации повести «Вперёд и вверх на севших батарейках». То ли я сам как-то меняюсь, подстраиваюсь под критику, то ли это критики ко мне привыкли. И в том, и другом случае это для меня, конечно, минус. Человек редко ощущает в себе изменения, почти никто из заболевших душевной болезнью не понимает, что сходит с ума, «Наполеоны» в психиатрической клинике искренне считают себя Наполеонами. Поэтому сложно оценивать себя и отношение к себе.
Встречаясь с собратьями по перу, мы редко говорим о литературе, о текстах друг друга – есть много других тем. Иногда кто-нибудь укажет на ляп, нестыковку или скажет, что написал «мощную вещь». За это я им благодарен.
– На твой взгляд, современные русские писатели отражают действительность? Будут ли по их книгам впоследствии судить о прошедшем времени так, как по произведениям, допустим, Чехова, Куприна, Бунина?
– На мой взгляд, писатели всё сильнее забиваются в свои кабинеты и потому пишут или по мотивам своей дописательской биографии, или абсолютно из головы. Появляется много действительно талантливой молодёжи, которой есть что сказать, но чаще всего материала хватает лишь на одну книгу, на две-три повести. Затем человек вливается в писательский цех, устраивается в газету или журнал (ради прокорма) и пишет уже слабее в плане достоверности, хотя его слог, стиль нередко оттачиваются… Писателей, которые бы оставались внутри реальной жизни, я не знаю. Разве что Михаил Тарковский…
У нас нет художественно убедительных вещей ни о современных рабочих, ни о крестьянах (или, точнее, о жителях сёл и деревень), ни об офицерах, милиционерах, врачах, учёных. Даже о бизнесе пишут общими словами, без деталей, которых попросту не знают. Большинство произведений современной прозы – на отвлечённые темы. Бывают исключения, но их очень немного. А мир вокруг меняется стремительно, язык обновляется чуть ли не ежегодно так, что людям из разных сфер деятельности становится трудно друг друга понимать, возникают совершенно новые отношения между людьми, писатели же топчутся на месте – те, кто стал писать в 60-е, пишут так, как писали тогда, те, кто в 70-е, – так же, как в 70-е… И я тоже пишу так, как в 90-е, когда стал относиться к писательству всерьёз… Такого старичка, который бы написал свою «Крейцерову сонату» или «Воскресение», я, к сожалению, не вижу. У тех, кто пришёл в литературу в последние десять лет, встречаются, на мой взгляд, очень точные штрихи нашего времени, но это лишь штрихи. Впрочем, кто знает, что увидят в нашей литературе будущие поколения. Может быть, вообще ничего, а может, по силе передачи – нечто схожее с 20-ми годами прошлого века…
– Можешь ли ты сказать, что достиг пика своей формы, или же совершенству нет предела?
– Писатель – не спортсмен, который может вывести себя на пик формы. Да и у спортсменов пик формы – понятие относительное, то и дело мы наблюдаем срывы с этого пика. У меня случаются периоды, когда и двух слов на бумаге связать не могу, а иногда большой рассказ пишу за три дня. С крупной вещью чаще бывает проще – долго готовишься, но потом, когда включаешься в неё, пишешь почти каждый день: один эпизод тянет за собой следующий…
