Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №11 (2002)
Однако в период выборов обострение палестино-израильского конфликта накалило обстановку во Франции. В Марселе была сожжена синагога, другую — в столичном пригороде Гарж-ле-Гонесс забросали бутылками с зажигательной смесью. А 23 мая в Париже дотла сгорело израильское посольство! В этой ситуации оказалось, что Ле Пен не столь уж плох. В интервью израильской газете “Гаарец” Роже Кюкьерман, президент Совета еврейских институтов Франции, выразил надежду, что успех Ле Пена в первом туре “поможет обуздать мусульманский антисемитизм и антиизраильское поведение, ибо полученный им результат адресован мусульманам, советуя им держаться тихо” (“Новые Известия”, 24.04.2002). Правда, уже на следующий день Кюкьерману пришлось отказаться от своих слов. Выразительный штрих — видимо, неприятие чужого национализма в рядах еврейских организаций столь велико, что даже в условиях жгучего (в прямом смысле слова) противоборства с мусульманской уммой они не в состоянии поддержать патриота той страны, в которой проживают.
В мае 2002-го еврейско-французский диалог велся в столь резких тонах, что могло показаться, будто стороны и не слыхали о пресловутой толерантности. Американский еврейский конгресс в специальном заявлении сравнил современную Францию с режимом Виши и призвал к бойкоту знаменитого Каннского фестиваля. Позднее председатель конгресса Джек Розен в интервью Би-би-си уточнил, что не призывал “бойкотировать Францию или Европу в целом” (ого, до каких высот взлетели эмоции! А мы-то в России ничего не ведаем и продолжаем считать, что только русским суждено получать регулярно тычки за “врожденный антисемитизм”). Розен заявил, что хотел, чтобы “каждый, кто отправляется на Каннский фестиваль, не молчал, а потребовал от французских властей срочных мер для обуздания антисемитов, прекращения нападений на евреев и посягательств на их имущество” (BBC Russian.com).
В ответ Клод Лелюш и Клод Лансман выступили в газете “Монд”. Они с гневом отвергли сравнение современной Франции с режимом Виши и выразили сожаление, что Американский еврейский конгресс призвал бойкотировать Каннский фестиваль. Любопытно, что в полемике прозвучало имя Ле Пена. По словам режиссеров, проголосовав подавляющим большинством против лидера крайне правых на выборах 5 мая, “французский народ выразил свое неприятие расизма и антисемитизма” (там же).
На этом скандал в благородном семействе закончился. А противостояние? Не крикливая разборка элитарных тусовок — мучительное рядом-жительство нескольких огромных национальных общин, со старыми счетами и свежей кровью, праведниками и злодеями (зачастую они же — праведники для других!), с надеждами и страхами и одной — на всех — землей. Родиной — для французов и “этой страной” для иудеев, мусульман, буддистов, вплоть до приверженцев каких-то африканских культов, объединенных лишь тем, что все они приехали сюда вкусить сладкой жизни, а значит, потеснить у праздничного пирога изготовившихся к трапезе хозяев.
Разве не безумие полагать, будто результат выборов, а тем более совместная декларация самоуверенных киношников способны разрешить давние споры?*
Но дело не только в национальной проблеме. Как ни важна она сама по себе, людей, поддержавших Ле Пена, волнует не одно лишь засилье иммигрантов. Пяти миллионам французов, отдавших ему свои голоса, неуютно в мире, где властвует г л о б а л и з а ц и я.
Что такое глобализация для жителей промышленного Севера или Юго-Востока Франции — основы электората Ле Пена? Это поистине дьявольский насос. Он не только втягивает орды “цветных” работяг, дешевые руки из Африки или Азии, которые становятся конкурентами в борьбе за место под солнцем — и на производстве, штрейкбрехерами, сбивающими цену на рынке труда. Насос глобализации работает и в обратном направлении. Он втягивает в ненасытное чрево завод где-нибудь в Тулузе и выплевывает его на тихоокеанском побережье Китая, в Южной Америке или в Восточной Европе — там, где труд дешевле, налоги ниже, местное сырье почти ничего не стоит, а производственные площади предоставляются даром.
Из Европы, завоевавшей социальные гарантии в ходе вековых классовых битв, производство уходит на Юг, на Восток и на Север. Уводя с собой зарплаты, не выплаченные европейским рабочим, налоги, не пополнившие местные и государственные бюджеты, ломая отлаженную систему социального обеспечения, — ведь для ее поддержания нужны немалые деньги.
Авторитетный знаток французского общества Юрий Рубинский так характеризует типичных сторонников Национального фронта: “...Это прежде всего наименее обеспеченные, не уверенные в своем будущем люди, чувствующие себя лишними в холодном и неуютном глобализированном мире. Наибольший процент голосов Ле Пен получил в восточной половине страны, где сосредоточена основная часть ее промышленного потенциала, подверженного особенно глубоким и болезненным структурным сдвигам, высок уровень безработицы, значительно присутствие иммигрантов” (“Независимая газета”, 28.06.2002).
Традиционная русская этика побуждает в данной ситуации к выражению хотя бы минимального сочувствия к “наименее обеспеченным”. Редчайший случай — с ней в данном вопросе не расходится и традиция марксистской социологии. На ниве которой, надо заметить, Юрий Ильич Рубинский изрядно потрудился в советский период.
Но нет — для описания националистического электората Рубинский использует сплошь негативные характеристики — “маргинальные категории”, “люмпен-пролетариат”, “архаические”, “обреченные”. В его словах звучит нескрываемое презрение и даже злоба. Эмоции явно берут верх над аналитикой, иначе исследователь не поспешил бы ограничить круг приверженцев Ле Пена только торговцами и ремесленниками — представителями “архаичных, обреченных на упадок секторов” (да и откуда, замечу попутно, этакая жестокость к огромным сферам хозяйства, где заняты миллионы людей).
Противореча себе, Рубинский тут же относит к симпатизантам Национального фронта работников “текстильной, металлургической промышленности, тяжелого машиностроения”. Выходит, не архаичные маргиналы — наиболее квалифицированные работники французской индустрии “обречены на упадок”.
Подчеркну — точка зрения Рубинского х а р а к т е р н а. И дело не только в том, что, возглавляя Центр французских исследований Института Европы РАН, он имеет возможность серьезно влиять как на освещение ситуации, так и на отношение к ней. Подавляющее большинство политиков, финансистов, манипуляторов общественным мнением т о ч н о т а к ж е относятся к “обреченным” людским множествам, внезапно — и не по своей вине! — выпавшим из современной жизни.
Ну, положим, от пяти миллионов можно как-то “отмахнуться”. Попытаться списать со счетов, вычеркнуть из жизни. Хотя это занятие исключительно для высоколобых интеллектуалов — ни один реальный политик не позволит себе игнорировать столь многочисленный электорат.
Однако издержки глобализации, как догадывается читатель, проблема отнюдь не сугубо французская. Тут не о пяти (и не о пятидесяти!) миллионах речь. Бегство капиталов (а в последние годы и технологий) за рубеж, рост безработицы, уменьшение зарплат — ОБЩАЯ ПРОБЛЕМА ЗАПАДА.
И на первом месте — засилье иммигрантов. Волны нового переселения народов, сокрушающие устои “прекрасной Франции”, перекатываются через весь европейский континент, грозя захлестнуть и смыть тысячелетнюю цивилизацию белого человека.
В объединенной Германии в 2000 году проживало 8 млн иностранцев (10 процентов населения). Добавьте 2,4 млн переселенцев на “историческую родину” (главным образом из стран бывшего СССР) и 16 млн “осси” — жителей прежней ГДР, до сих пор не вполне интегрировавшихся в западное общество, — и вы поймете остроту проблемы. Но не ее глубину: дело не только в том, сколько чужеродных ментально и этнически групп приняла Германия сегодня, еще важнее — сколько их будет завтра. Тут картина и вовсе удручающая. Из 27 млн семейных пар одна треть бездетна, а еще треть имеет одного ребенка. А число иностранцев только за счет рождаемости увеличивается на 71 тыс. в год. К тому же 23,5 процента браков в ФРГ смешанные. Приводя эти данные, профессор С. Лебедев делает вывод: “Из страны белокурых тевтонов ФРГ превратилась в многорасовую, многонациональную страну, в которой доля иммигрантов в населении была такая же, как в США” (“Славянское братство”, №1, 2002).
Даже страны с южноевропейской периферии, вчера еще считавшиеся относительно бедными и неперспективными для иммиграции, сегодня испытывают давление огромных масс переселенцев. Испанская пресса пишет о 1,5 млн легальных иммигрантов и 3 млн нелегальных (при численности населения 38,6 млн). В десятимиллионной Португалии 335 тыс. иностранцев проживают легально и еще около 300 тыс. нелегально (“Время новостей”, 17.06.2002).
