Владислав Корякин - Нас позвали высокие широты
С интересной ситуацией столкнулись мои товарищи — мнимая «морена», явно связанная с ледником Паула, нашпигована морской фауной, причем существовавшей в гораздо более благоприятных условиях по сравнению с современными на морском дне. Не могла же она, в конце концов, переползти на сушу, чтобы осваивать совершенно не свойственные ей условия обитания? В общем, по этому поводу в скромном брошенном поселке можно было созывать международную конференцию научного сообщества арктических государств по проблемам четвертичного времени. Пока мои коллеги сошлись на следующих моментах: первый — возраст образования этой подозрительной морены может быть установлен по возрасту фауны, второе — условия существования этих гребешков известны по аналогии с современными. Определенно можно утверждать, что в ту пору на Шпицбергене было гораздо теплее, что подтверждается еще и торфами, удивившими Норденшельда по соседству, в долине Рейндален. Оставалось их только найти и сравнить с условиями существования морской фауны. В любом варианте, в пору формирования торфяников и обитания пектен в прибрежных водах было гораздо теплее, и, таким образом, на повестку дня в изучении прошлого архипелага вставал вопрос о возрасте его современного оледенения… Оно могло оказаться современным, а не реликтовым, но для решения этой проблемы нужна была новая информация, причем по многим направлениям. Главным могло стать положение ледников в зависимости от высоты границ питания и количества выпавшего снега. Пока снегосъемки на плато Ломоносова и леднике Норденшельда ложились в эту схему, что было уже значительным достижением сезона, но это лишь первое, хотя и необходимое звено в решении проблемы. Тем не менее бодрое начало настраивало нас на дальнейший поиск.
Свеагрува часто посещается туристами, совершающими круговой маршрут Лонгирбюен — долина Адвент — Свеагрува — с пересечением долины Рейндален с последующим возвращением по узким долинам в горном узле между долинами Колс, Рейн и Адвент в Лонгьир, общей протяженностью около двухсот километров, причем весь этот путь обеспечен хижинами с запасом всего необходимого, включая топливо, а часто и провиант. Для любителей «экстрима» чем не вариант, благо пребывание на Шпице (это сокращение быстро входит в наш язык) не требует виз, а суда из Европы посещают его довольно часто. Уже одно это, не считая местной природы, так не похожей на европейскую, делает архипелаг привлекательным для многих наций, в чем мы убедились уже в ближайшие дни.
Первыми, к нашему удивлению, появились два финна из Хельсинки, строитель и геолог по специальностям, со знанием английского, не слишком отличающегося от нашего, что облегчило контакты. Именно финны во многом ввели нас в происходящее на Шпицбергене, в частности, рассказав о маршруте по долинам Земли Норденшельда. За ними последовал вертолет с канадской буровой в устье долины Рейн. Не только информацией охотно делятся, но и картами (особенно после завершения полевых работ), на которые наша Академия наук не отпустила денег. Затем ненадолго заглянул немецкий корреспондент, специализирующийся по Северу. Потом с научного судна Норвежского полярного института высадили группу геологов. Такие контакты значительно расширили наш кругозор по Шпицбергену, помимо чисто книжного. Завидно, как иностранные экспедиции используют небольшие моторные лодки, иногда с парусным вооружением, тогда как иностранцы завидуют нашим вертолетам — у норвежцев они меньше и дороже… При этом при работе на ледниках норвежцы используют какое–то новое канадское изобретение: что–то вроде снежного мотоцикла под названием сноускуттер, то, что позднее в России было названо снегоходом. По рассказам, очень подходит для Арктики, причем для небольших отрядов. Есть чему позавидовать и чему поучиться без ущерба для советской власти.
К сожалению, наших коллег–гляциологов в тот сезон так и не встретили, хотя узнали о работе польского гляциолога Седлецкого в Хорсунне и о продолжении работ гляциолога из Норвежского Полярного института из Осло Листоля по вещественному балансу на горных ледниках. Однако после Новой Земли и Северной Земли хочется мыслить оледенением архипелагов в целом. Листоль интересен тем, что собирает сведения о колебаниях ледников Шпицбергена, то есть тем же, что интересует и меня. На этом польза от контактов не исчерпана. Норвежцы на своей моторной шлюпке перебросили нас к леднику Паула, на котором мы получили представление об изменениях подобных ледников на протяжении XX века. Совсем иная картина отступания, чем на Норденшельде. Естественно возникает вопрос почему? Ответ пока на уровне догадок, поэтому не стоит торопиться… Думаю, что со своим подходом мы вырвались вперед, и потеря приоритета (чем нередко озабочены начинающие исследователи) нам не грозит. Интересная эта штука, загадка оледенения Шпицбергена, даже если она обнаружена шведом Норденшельдом, сформулирована шотландцем Тирреллом, а на ее разгадку нацелились мы. Это ли не пример преемственности в науке и ее международного характера? С точки зрения отъявленного патриота наша позиция безупречна. Конечно, «не боги горшки обжигают», но окажемся ли мы достойны наших предшественников, оправдаем ли мы надежды нашего шефа члена–корреспондента Академии наук Григория Александровича Авсюка, мнением которого мы так дорожим? Пока сделано немного на намеченном пути, который по интуиции может оказаться самым коротким и наиболее верным…
Покидаем Свеагруву с ощущением перегрузок от физических (маршрутных) и языковых (от многочисленных встреч). Если бы продолжили здесь пребывание и дальше, возможно, встретились бы с перуанцем или таиландцем, только этой экзотики и не хватало… А в целом показательно и полезно со многих точек зрения. Оставалось завершить наблюдения на ледниковом плато Ломоносова, а также (если останется время до наступления зимы) продолжить знакомство с горными ледниками в самом центре Земли Норденшельда ближе к Лонгьиру.
Только 12 августа была проведена смена исследователей на ледниковом плато Ломоносова. За полтора месяца своего пребывания в самой высокой части Шпицбергена Зингер и Маркин выполнили большой объем метеорологических и актинометрических наблюдений, одновременно пробив 8–метровый шурф в снежно–фирновой толще, определив особенности питания оледенения за несколько лет. Правда, им не пришлось выкладываться на износ в изматывающих маршрутах, как нам, но, думаю, и им была тяжела повседневная монотонность, тем более в условиях ограниченной видимости, когда от КАПШа до метеоплощадки в сплошном тумане, напоминающем порой сгущенное молоко, добраться можно было с трудом. Необходимость рутинных наблюдений требовала немало душевных и физических усилий, особенно в метель, когда часто летящий снег чередовался с моросью. Увы, радио при этом не заменяло им живого человеческого контакта. Кроме того, отсутствие третьего человека на стационаре, несомненно, затрудняло выполнение важнейшего раздела программы — проходки шурфа в снежно–фирновой толще, который нашим товарищам пришлось начинать вдвоем В эти полтора месяца, когда они оставались одни посреди ледяной пустыни, им пришлось непросто, но они выдержали.
Хотя КАПШ гарантировал относительно сносные условия существования и защищал первожителей плато от непогоды, Арктика обращалась с ними достаточно сурово, что подтверждают строки научного отчета: «В июле отмечено три полностью ясных дня, 16 полностью пасмурных и 23 дня с туманом.. В июле средняя суточная температура воздуха только 6 раз поднималась выше нуля, оставаясь в основном отрицательной (—1,5 °С)… Скорость ветра в среднем за июль на высоте одного метра была равна 4,5 м/сек. Трижды за время наблюдений ветер достигал ураганной силы».
По описанию Зингера, в такие моменты «казалось, что КАПШ вот–вот покинет своих постояльцев и бросится наутек. Тонкие стенки надувались и приподнимались, деревянные дуги–стрингера, на которых держался палаточный шатер, трещали и стонали. Печные железные трубы предпринимали не одну попытку сорваться с места, но, крепко притянутые проволокой специальными креплениями, лишь понапрасну осатанело колотились о печку и крышу. Можно было подумать, что метель забивает в КАПШ гвозди». Но в такую погоду Слава не пропустил ни одного срока наблюдений, когда, казалось, небо и ледяная твердь смешались в первозданном хаосе. На помощь начальника он рассчитывать не мог — такая погода была не для Зингера с его очками минус 12, с которыми он прошел более полувека полярной службы в непростых условиях частой смены погоды, с изматывающими ветрами и проникающей повсюду сыростью, от которой было невозможно избавиться.
Об их трудностях можно было догадаться по характеру информации в эфире. Зингер, который начинал свою полярную карьеру радистом в 1944 году на Чукотке, поддерживал регулярную радиосвязь с Пирамидой и Баренцбургом, и поэтому мы были в курсе происходившего на ледниковом плато, искренне сочувствуя нашим товарищам. От продолжительности их ледовой вахты в сопоставлении с наблюдениями в Баренцбурге и Пирамиде зависело многое. Несомненно, они испытывали жестокое разочарование от наших неудачных попыток пробиться к ним пешком. В конце концов стало ясно, что эта задача под силу только вертолетам, причем в условиях приличной видимости. С конца июля в радиограммах с ледникового плато Ломоносова стали проскальзывать понятные нам признаки нетерпения.
