Владислав Шурыгин - Как воюют на Донбассе
Через их руки прошли уже сотни людей. Сотни спасенных жизней. Уникальность группы Рубана в том, что он не боится переходить за линию фронта и совершать обмен на территории Донбасса. Так проще для всех. Не где-нибудь на нейтральной территории, а так — приехали, привезли, отдали. Потом попросили, забрали. При этом как такового обязательного «человека на человека» обмена не существует. Пленных фактически привозят и освобождают по мере продвижения переговоров.
— …Я думаю, нет смысла его пересаживать, — говорит Рубан. — Перед выездом его врачи осмотрели, обезболили, но на ямах могло растрясти. Давайте сразу в больницу…
Он открывает дверцу багажника, за ней зачем-то еще одна. «Бронекапсула», — вдруг соображаю я. Внедорожник бронирован. Для донецких фронтовых дорог это просто необходимо. И хотя броня эта максимум от пуль, но это все же лучше, чем ничего. Рубан открывает бронедверь, оттуда сразу бьет в ноздри запах аптеки. На подушках полулежит исхудавший молодой парень в спортивном костюме, левая нога вытянута. Бледное лицо, мутные от боли глаза.
— Артем, ты как себя чувствуешь? — спрашивает Рубан раненого.
— Ничего. Нормально… — еле слышно бескровными губами отвечает парень. Видно, что ему плохо, но знание того, что его везут к своим, заставляет держаться.
«Ташкент» осторожно треплет его по плечу:
— Держись, Артем, немного осталось. Сейчас доставим тебя в госпиталь. Там врачи быстро на ноги поднимут…
Бронедверь снова закрывается.
— Тогда я вперед, а вы за мной, — говорит он Рубану.
Рубан кивает и идет к двери.
И вот мы уже мчимся в сторону Донецка. На блокпостах притормаживаем, чтобы постовые успели рассмотреть сидящих в кабине, но чувствуется, что эти машины тут знают хорошо. Приветственный взмах руки, и мы снова ускоряемся. В Донецке заезжаем в военный госпиталь. У внедорожника с раненым сразу собирается несколько врачей, привозят каталку. Его прямо в кабине осматривает начальник отделения хирургии. Потом поворачивается к Рубану и «Ташкенту».
— Его нужно сначала в травму, чтобы там врачи его хорошенько посмотрели. Я сейчас позвоню, чтобы вас встретили. Если потом они скажут, что есть что-то по нашей линии, то мы его уже сами перевезем…
И снова мы петляем по улицам Донецка, наконец въезжаем во двор травматологической больницы. Нас уже ждут. К внедорожнику подъезжает каталка. Раненого осторожно извлекают из кабины, укладывают на каталку. К нему подходит Рубан, у уха телефон:
— Да, Татьяна Павловна, доехали. Артем в травматологической больнице, даю ему трубку… — протягивает трубку раненному. — Это мама, поговори с ней.
Артем осторожно берет трубку.
— Алле! Да, мама… Все хорошо, не волнуйся. Я здесь, в больнице…
Еще несколько ничего не значащих, но таких важных для них двоих фраз.
— Пока, мама…
Он возвращает Рубану трубку. От уголков глаз к вискам бегут строки слез…
Совсем еще мальчишка…
Санитары ловко «впрягаются» в каталку и направляются к дверям приемного отделения, на ходу разворачивая каталку, как и полагается, вперед головой…
В полупустом кафе неподалеку от больницы все рассаживаются вокруг стола, заказывают кофе. Перед Рубаном и «Ташкентом» блокноты и телефоны. Сейчас это справочники по пленным. «Ташкент» заглядывает в блокнот:
— Есть просьба: поищите у ваших экипаж танка из аэропорта. Два дня назад был подбит. В танке их нет, и рядом нигде тел не нашли, есть вероятность, что взяли в плен.
Рубан что-то помечает у себя в телефоне.
— Поищу. Гвардеец, которого вы прошлый раз отдали, поплохел. Попал в психиатрическое отделение…
— Били?
— Не ясно. Когда его привезли, врачи осмотрели. Следов побоев не было. Может быть, просто напряжения не выдержал…
— А что там со Смирновым?
— Трудно с ним, — вздыхает «Ташкент». — Он доброволец. Пока не соглашаются его отдать.
— Может, попытаться через деда?
…Оказалось, что дед пленного украинца — Герой Советского Союза, сражавшийся здесь, на Украине. Дед сражался против фашистов, а внук добровольцем пошел служить в один из батальонов нацгвардии. Деда давно уже нет в живых, но его имя и память, возможно, выручат непутевого внука из плена. Странная штука жизнь…
— Буду вести переговоры. Пометьте себе — Андрей Кириченко.
Рубан набирает строку в телефоне и убирает ее в память. Там длинный столбец фамилий. За каждой — трагедия. Слезы и горе родных, бессонные ночи, надежды, ожидания, боль…
Здесь, за этим столом, быстро понимаешь, как же страшно по живому сплетению судеб ударил нож гильотины этой войны. Сослуживцы помогают вчерашним сослуживцам вытаскивать из плена детей, сидящих в плену у их детей. Племянников разменивают друг на друга. Один воевал за Украину, другой за Донбасс. Но, слава богу, здесь меняют живых на живых. Значит, у них есть будущее, есть время понять, что же с ними случилось и как оказалась их страна в таком жутком кровавом тупике. На линии фронта идет и другой страшный обмен — мертвых на мертвых…
На выходе из кафе мы прощаемся.
Рубан возвращается к себе, но скоро он снова приедет сюда. Война не останавливается. Конвейер войны работает без выходных.
