Александр Горянин - Россия. История успеха. После потопа
Россия начала XX в. – страна хоть и динамичная, но еще достаточно консервативная, – едва ли была способна на перемены такого размаха и такой быстроты, какие дались ей с относительной легкостью на пороге века следующего. Сто лет назад она слишком крепко держалась за свое – и за то, за что необходимо было держаться, и за то, что следовало отбросить. Другой ее сделали пережитые в XX в. потрясения и страдания.
Уцелело ли что-нибудь от российского самоощущения начала века? Новый российский народ не сохранил и не мог сохранить веру в незыблемость окружающего его мироздания – XX в. отнял всякую надежду на незыблемость. Бесповоротно расколото и единство прежней русской нации, о чем позаботились советские коммунистические вожди, проведя «украинизацию» и «белорусизацию». Обратное слияние с теми, кто осознал себя в качестве украинцев, и только украинцев, уже невозможно. Хотел бы ошибиться, но боюсь, то же относится и к белорусам.
Вера в Бога, боюсь, уже не станет в России частью драгоценной триады «За Веру, Царя и Отечество» («за Царя» – означает, если вдуматься, «за незыблемость государства и его устоев») – не станет, ибо нет больше тех, кто ощущал эту триаду сердцем, без рефлексии и сомнений. Уже видны пределы российского религиозного возрождения, одного из самых отрадных явлений посткоммунистической России. Эти пределы кладет нравственный релятивизм. Он воцарился у нас вместе с высоким образовательным уровнем населения. Для начитанного и эрудированного человека грех, увы, не всегда табуирован и к тому же относителен. Вместе с тем у наблюдаемого ныне возврата людей к вере есть одно замечательное достоинство. Оно состоит в том, что сегодняшние «новые верующие» пришли к вере в результате личного решения. Они наполняют сегодня храмы по доброй воле. Зрелище высокого чиновника, неумело крестящегося перед камерами, не может это обесценить.
Крепость веры в старой России непротиворечиво уживалась с тем фактом, что молитва и исповедь были прежде всего воспроизведением образа жизни отцов и дедов. Люди соблюдали праздники (в первую очередь праздники), общались в церкви, поскольку церковь в какой-то мере выполняла функции клуба (для людей, даже не знавших этого слова). Помня об этом, мы должны ценить сегодняшних «новых верующих», для которых молитва и исповедь – сознательный акт.
Чувство слитности с Россией у населяющих ее нерусских народов сегодня подвергается испытанию, так что оценивать его преждевременно. Видимо, пройдет не одно десятилетие, прежде чем оно вновь определится более или менее четко.
В сознании сегодняшнего усредненного россиянина не осталось и следа от былого образа молодцеватой и неустрашимой империи, причем не по одним лишь объективным причинам. Эквивалент веры во всемогущество «белого царя» исчез. У людей больше нет горделивой уверенности (и в прежние-то времена часто иллюзорной), что за их спиной – держава, которая не даст в обиду, они сегодня уверены попросту в обратном. Потребуются долгие годы и немалые усилия, чтобы восстановить былую веру. Не возникает у сегодняшнего российского человека и ощущения привлекательности своей страны для внешнего мира – даже при виде потока законных и незаконных иммигрантов, переселенцев, беженцев, гастарбайтеров, ежедневно вливающегося в нее через прохудившиеся границы. И дело не только в его личных наблюдениях и сопоставлениях – над созданием негативного образа современной России много и плодотворно поработали отечественные СМИ и отечественный кинематограф (кто-то недавно пересказал типовой сюжет российского фильма о современности так: «В одном маленьком городке все было ужасно»).
Конечно, народ, населяющий новую Россию, является культурным наследником народа 1917 г. (как и советских лет), но это уже другой народ. Можно ли сказать, что новый человек в целом хуже? Этически – скорее да. И все же однозначный ответ невозможен, хотя мало кто из пишущих на эту тему удержался от соблазна предположить, что новый народ много хуже – и даже никудышнее – того, ушедшего (не удержались даже те, кто рисует историческую Россию грязно-серыми красками), но действительность не так проста. Не могут быть плохи люди, совершившие чудо. Они обнаружили немало неожиданных и замечательных качеств.
Надежду на то, что новый народ в чем-то и лучше, вселяет как его постсоветская эволюция, так и сама способность к столь быстрой эволюции, вселяют такие ярко проявившиеся его свойства, как вольнолюбие, социальная мобильность, гибкость, прагматизм, предприимчивость, здравый смысл, никуда не девшийся (слава Богу!) патриотизм, политический инстинкт. Наши люди бесконечно далеко ушли и от себя самих образца 1986 г. О том, чтобы вернуть их в прежнее состояние, не может быть и речи. Но все это не отменяет того факта, что дух нации сегодня непозволительно низок.
Внешний мир, за редкими (приятными) исключениями, хочет видеть нас строго определенным образом. Газета «Suddeutsche Zeitung»: «Пьяные, как всегда, лежали втроем на одной кровати одноногий инвалид войны Андрей, его друг Сергей и Майя, жена Сергея, – у всех по синяку под глазом, – и собака, питбуль Рэм, мирно спящая между ними». С питбулем, боюсь, вышел прокол: для придуманной троицы собака слишком дорогая. Еще цитата, из «Die Zeit»: «Государственное телевидение [России] начинает новости непременно с Путина и свежих сообщений о щенках его лабрадора». Не верите? Вот оригинал: «Das staatliche Fernsehen beginnt die Nachrichten in aller Regel mit Putin und berichtet Neuigkeiten von seinen Labrador-Welpen». Заголовок в польском журнале «Wprost»: «[Газовый] договор Путина – Шредера звучит куда агрессивнее, чем пакт Риббентропа – Молотова» (Umowa Putin-Schreder brzmi bardziej agresywnie niz pakt Ribbentrop-Mo+otow). Вот еще: «Закутанные в лохмотья пенсионеры ползают по полу в поисках кусочков угля, чтобы поддержать огонь в печке» («Liberation»). «Жестокость всегда царила в этом евроазиатском обществе» – это расхожее мнение о России преподносит, что трогательно, английская «The Guardian». Для непонятливых уточняется: дело в российском «до сих пор, в широком смысле, азиатском рассудке» («Russia's still broadly Asian mindset») – что бы сие ни означало.
Почему эти и им подобные СМИ, вроде бы свободные и плюралистические, вещают о России единым голосом – типологически голосом газеты «Правда» 1950 г.? Отчего им так важно снова и снова находить в России только плохое? Едва ли это беспричинное зложелательство, скорее какая-то более сложная потребность, комплекс или психологическая зависимость[72]. При личном общении иностранный журналист после четвертой стопки немного кается: будь, мол, его воля, он бы освещал совсем другие темы и под другим углом зрения, но – что делать! – редакционная политика это исключает. Хотя в заданных рамках он, честное слово, старается быть объективным. То же самое, слово в слово, всегда говорили о себе ветераны советских газет.
Доля «белых воротничков» в Российской Федерации давно превысила долю рабочего класса (сильно сократившуюся за последние годы) – уже одно это полностью меняет страну, хотя мы еще по-настоящему не осознали значение этой перемены. Удельный вес женщин с высшим образованием, по данным переписи 2002 г., в России превысил аналогичный мужской показатель. Россия лидирует по числу женщин, занимающих высокие посты. По данным немецкой газеты «Die Welt», 42 % управленцев в России – женщины, в Англии – 33 %, Германии – 16 %, Японии – 8 %. Только в США эта доля чуть выше, 44 %. По данным газеты, вероятность встретить на предприятии женщину-менеджера наиболее высока в России. Женщины занимают высокие должности в руководстве на 89 % российских предприятий, тогда как в Германии женщину-руководителя можно найти лишь на каждом третьем предприятии. Данные немецкой прессы подтверждаются статистикой организации малого бизнеса «ОПОРА России». Согласно ей в малом и среднем бизнесе процент женщин, занимающих руководящие должности, колеблется от 35 до 50 % – в зависимости от сектора экономики[73].
Всегда важно уяснить, что сплачивает ту или иную нацию. В России не все понимают, почему для армян так важна память о геноциде 1915 г., для евреев – о холокосте, для поляков – о Катыни, почему бывший украинский президент В. А. Ющенко так настойчиво внедрял идею голодомора. Если народ по тем или иным причинам недостаточно сплочен, его сплачивают памятью о Великой Жертве. Французский историк Эрнест Ренан объяснял это так: «Общее горе объединяет больше, чем радость. Когда речь идет о национальной памяти, страдания ценнее триумфов, потому что они налагают на всех обязательства и требуют общих усилий…
Нация – это широкая солидарность, основанная на памяти о жертвах, принесенных в прошлом, и готовности принести их в будущем». Данный рецепт годится не для каждой нации, хотя тяжких потерь не избежала ни одна. Ирландцы, многократно подвергавшиеся геноциду со стороны Британии, могли бы построить на этом всю свою государственную мифологию, но не стали. Точно так же и в России народ, не забывая о своих потерях, сплочен памятью о Победе. Не знаю, что скажут об этом психологи, но, на мой взгляд, это верный признак душевного здоровья нации.
