Птицы, искусство, жизнь: год наблюдений - Кио Маклир
Жизнь и смерть. Выживание и вымирание. Виды обычные и виды редкие. Жизнеспособные и исчезающие. Мне открылось, что бёрдинг – это про то, как держать противоположности в состоянии напряжения. Он навевает двоякие чувства – и обнадеживает, и обескураживает – особенно в городе, где только маленькие клочки природного ландшафта выжили под натиском современности. В этой двоякости – промежуточное пространство между отчаянием и надеждой.
В странствиях с музыкантом я узнала, что красота может существовать в самых изувеченных, феноменально загаженных местах. Узрела собственными глазами, как типичную историю урбанизации и отдаления человечества от природы удается обратить вспять благодаря ревайлдингу[35]. Познакомилась с городскими бёрдерами и местными защитниками природы, которые говорят об окружающей среде по-своему – их голос (процитирую Наоми Кляйн) «способен говорить с тем, что изранено, а не только с тем, что красиво и лишено изъянов». Этот голос звучит при виде самых испохабленных и раскуроченных мест в городе: «Тут еще осталось что любить».
Я обнаружила, что бёрдинг – не благодушное или мимимишное занятие. Он не приглашает взглянуть на природный мир сентиментальными глазами или увильнуть от активной гражданской позиции. Собственно, в реальности бёрдинг часто – полная противоположность сантиментам и аполитичности. Порой, в тихие минуты ожидания или прогулок по безлюдным местам, по городским пустырям, где уже невозможно отрицать урон, нанесенный мегаполисом, и не замечать омерзительность его подбрюшья, я чувствовала одиночество, пронизывающее до глубины души. Разве кто-то станет напрашиваться на такие переживания по доброй воле? И всё же было что-то бесспорно воодушевляющее в том, как замечаешь проблески жизни, как делишься увиденным с незнакомыми. Есть своя благодать в том, чтобы наблюдать своими глазами беспрестанное движение в воздухе и нервное чириканье птиц, обычных для нашей местности. В самые холодные месяцы, когда уныние казалось естественным и даже предопределенным состоянием души, приятно было видеть, что на свете есть птицы, изобретательно ему сопротивляющиеся.
Когда сырой холод пробрал нас до костей, мы решили уйти. Музыкант – а всё это время он, припав к земле на берегу, фотографировал сапсана под огромным пустым небом, – убрал камеру в кофр. Мы зашагали к северу, отдаляясь от озера, перешли по мосту для пешеходов бульвар Лейк-Шор. Рев автомобилей, яркие прямоугольные просветы между перекладинами поручней. Металлическая арка, отделявшая меня от неба, казалась странно-хлипкой.
⁂Вернувшись домой, я позвонила отцу. Два раза набирала номер безрезультатно, и только на третий раз поймала его сразу после душа. Разговор был, как у нас всегда, – недолгий, но богатый новостями. Новостями большими и маленькими. Не может ведь опытный военный корреспондент взять и потерять интерес к миру. Ненасытный интерес к газетным заголовкам и сопутствующее ему ощущение, что в мировом масштабе ты мал и незаметен, – вот что спасало моего отца, когда от старости и хворей становилось невмоготу. Этим он меня вдохновляет.
Ничего, что наши разговоры стали сбивчивее, ничего, что, беседуя с ним, я чувствовала, что он продумывает, как договорить фразу, а иногда пятится, пытаясь подобрать слова, которые сами отступают в прошлое. Ничего, что он забывал термины вроде «прекращение огня» и «санкции», или названия стран, где побывал в бытность зарубежным корреспондентом. Да, человек, разжегший во мне страсть к языку, мало-помалу утрачивал дар речи, но главное – усердие. Мой отец не сдается просто так: мальчик из рабочей семьи, переживший бомбежки Британии 1940–1941 года, мастер обходить препятствия. Я чувствовала – он обтанцовывает свои заминки точно так же, как заика подыскивает синонимы и учится ловчее выстраивать фразы.
Усердия отцу было не занимать. В тот день, беседуя с ним по телефону, я знала: где бы он ни присел в своей тесной квартире – на кушетке у окна или за свой старый письменный стол красного дерева – одет он прилично, свежевыбрит, волосы недавно расчесаны. На кухне у него – стопки тарелок и чистые стаканы. В шкафу – стопки полотенец и сложенное постельное белье.
Гены этого усердия я опознавала в себе и в других – тех, кто мне близок. Опознавала эти отважные, творческие, иногда напрасные старания противостоять по мелочам тем мириадам сил, которые так и рвутся сыграть с нами злую шутку, выбить из колеи. Так устроена жизнь – она то и дело чинит нам унизительные, банальные, порой гнусные препятствия. Если повезет, мы учимся на наблюдениях за тем, как эту полосу препятствий преодолевают – не падая духом, не вешая нос – другие. Если повезет, мы научимся жить в потоке беспрерывной адаптации. В состоянии раздвоенности. То порхая, то напрягаясь.
Отец спотыкался и собирал волю в кулак, хирел и креп. Даже когда он был всего слабее, когда он был крайне зависим от меня, я тоже от него зависела. Этот взаимообмен услугами значил очень много, особенно потому, что мы оба гордо и с мучительными усилиями полагаемся только на себя.
В тот день, после телефонного разговора с отцом, я отыскала темно-синий «Оксфордский толковый словарь» – его подарок мне на день рождения в семь лет. И подтвердила свое предположение: да, слово peregrine означает «имеющий наклонность к бродяжничеству». Значит, peregrine falcon – английское название сапсана – дословно «сокол, склонный к бродяжничеству».
Очевидно, сапсану это имя к лицу: он, как известно, путешествует на колоссальные расстояния; но, возможно, оно подходит и мне, и этой книге, которую я пишу, – книге о том, что я несколько заплутала, книге о путешествии внутрь себя и вовне, путешествии к границам жизни.
⁂Музыкант прислал мне фото виденного нами сапсана. Всё еще был в приподнятом настроении – день удался. Его восторг заставил меня призадуматься: может, он только для отвода глаз провозгласил, что «отрекается от птиц»?
Потом мне пришло в голову, что он, возможно, отпускает меня на волю. В старых добрых голливудских традициях, подумала я: может, мы разыгрываем на свой манер сюжет фильмов «В поисках Бобби Фишера» или «Каратэ-пацан»? Может, мой проводник (никогда не искавший себе последователей, никогда не диктовавший мне список книг для чтения и, раз уж на то пошло, никогда не руководивший мною в открытую) подготавливает почву для того, чтобы я сама себя вела по жизни.
⁂Вот чему прямо и косвенно научил меня музыкант:
1. Грандиозных причин жить не существует. Зато существуют маленькие причины.
2. Отклоняйся от намеченного пути, чтобы дать шанс счастливому случаю. Иногда для тебя же лучше, чтобы тебя не довели до цели под ручку. Иногда именно с того, что мы теряем из виду ориентир или отклоняемся от маршрута, начинается настоящая жизнь.
3. Не всегда можно понять, откуда берутся лучшие песни.
