Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты.
И вообще у нас есть о чем вспомнить. Например, дипломный перелет «Спу-16» Земля — «Цифэй» Луна, когда член экзаменационной комиссии старался сбить нас с толку и, давая вводные, то кричал ужасным голосом: «Астероид третьей величины справа по курсу, скорость сближения двадцать два!», то исподтишка переключал курсовычислитель на какой-нибудь невообразимый режим. Нас было шестеро дипломантов, и он надоел нам всем, даже хладнокровному Жилину, который всегда и везде повторял, что людям надо прощать их маленькие слабости. Мы не возражали в принципе, но прощать слабости члену комиссии нам не хотелось. Мы все считали, что перелет ерундовый, и никто не испугался, когда вдруг корабль лег в страшный вираж на четырехкратной перегрузке. Мы пробрались в рубку, где член комиссии, учинив очередную проверку, делал вид, что убит перегрузкой, и вывели корабль из виража. Тогда член комиссии открыл один глаз и сказал: «Молодцы, Межпланетники», и мы сразу простили ему все, потому что до сих пор никто еще не называл нас межпланетниками, кроме мам и знакомых девушек, но мамы и девушки всегда говорили «Мой дорогой межпланетник», и вид у них при этом всегда был такой, словно у них холодеет внутри. И мы сразу вспомнили, что член комиссии — знаменитый межпланетник, налетавший сотни астрономических единиц, что ставить нас на голову и проверять быстроту реакции — это его право и обязанность.
И члены экзаменационной комиссии были знаменитые межпланетники, и инструкторы тоже были знаменитые межпланетники. Не было среди них ни одного, с чьим именем не связывалась какая-нибудь полулегенда. Начальник Школы Александр Лазаревич Семенов, грузный, лысый и короткопалый, первый исследователь лун Урана, участник прославленной экспедиции на Каллисто. Заместитель начальника Чэнь Кунь, слывший среди межпланетников под прозвищем «Железный Чэнь», великий мастер «прямой космогации» и создатель теории Зоны Абсолютно Свободного Полета. Курс космогации на трансмарсианских трассах читал Василий Петрович Ляхов, испытатель первых фотонных ракет и командир первого фотонного прямоточника «Хиус-Молния». Он выхлопотал для нас четырехмесячные курсы теории аннигиляционного привода, и мы летали на «Спу-20 Звезду», где шла окончательная доводка «Молнии» перед межзвездной экспедицией. На «Звезде» было очень интересно. Там проводились эксперименты по использованию прямоточных фотонных двигателей, там было много замечательных капитанов и инженеров. Там мы увидели Краюхина — он совершил свой последний внеземной перелет, чтобы увидеть «Молнию». Он подошел ко мне (мы не виделись уже три года) и сказал: «На таких кораблях ты будешь летать, Николай, как мы и не мечтали. Если бы видел отец…», и заковылял дальше, широкий, сутулый, угрюмый. Все останавливались и прижимались к стенам, давая ему дорогу. Он так рано состарился — ведь ему не было и шестидесяти пяти. Когда отец погиб на Венере, мне было двенадцать. Краюхин вызвал меня к себе и сказал: «Твой отец не вернется, Коля. Он остался там». Он больше не сказал ничего, взял меня за плечо и, тяжело опираясь на меня, пошел по широким коридорам Комитета в гараж, взял свой вертолет, и мы с ним летали весь день над Москвой, не говоря ни слова, и он несколько раз передавал мне управление. Может быть, он ждал, что я буду плакать, и хотел помешать этому, но я не плакал. Я плакал накануне, когда прочитал письмо отца, оставленное перед отлетом. На конверте было сказано, когда его вскрыть…
— Коля, — сказал Жилин. — Ты что, Коля?
Николай глубоко вздохнул и провел ладонью по лицу.
— Ничего, — сказал он. — Так, вспомнилось…
— Может быть, — сказал Жилин, — сходим в обсерваторию?
— Хорошо, — сказал Николай.
На «Звезде» вообще было очень интересно. Однажды Ляхов привел нас в ангар. В ангаре висел только что прибывший фотонный танкер-автомат, который полгода назад забросили в зону ДСП в качестве лота-разведчика. Танкер удалялся от Солнца на расстояние светового месяца. Это было огромное неуклюжее сооружение, и всех нас сразу поразил его цвет — бирюзово-зеленый. Обшивка отваливалась кусками, стоило прикоснуться ладонью. Она просто крошилась, как сухой хлеб. Но устройства управления оказались в порядке, иначе разведчик, конечно, не вернулся бы, как не вернулись три разведчика из двадцати, запущенных в зону АСП. Мы спросили Ляхова, что произошло. Ляхов ответил, что не знает. Это впервые за два года Ляхов ответил нам, что он не знает. «На больших расстояниях от Солнца есть что-то, чего мы пока не знаем», — так сказал Ляхов. И только позже мы сообразили, что Ляхов поведет «Молнию» туда, где есть что-то, чего мы пока не знаем. Мы дружно завидовали Ляхову. Потом, когда мы вернулись на Землю…
Они спустились в просторный вестибюль учебного корпуса. Николай остановился и, глядя в сторону, сказал:
— Знаешь, Иван Федорович, я на всякий случай позвоню еще раз.
Жилин сказал:
— Звони.
Николай вошел в комнату междугородного видеофона, прикрыл за собой дверь и некоторое время стоял в нерешительности, разглядывая свое отражение под блестящей поверхностью экрана. Он взял трубку и набрал номер. Новоенисейск был занят. Николай поглядел через стеклянную дверь на Жилина. Жилин сидел в кресле под большим портретом Циолковского, расставив ноги и прочно уперев руки в колени. Он был спокоен, неподвижен и надежен, как гранитный валун. Мимо прошли двое курсантов-первокурсников с чертежными папками, они повернули к Жилину головы и что-то сказали, должно быть поздоровались. Жилин коротко кивнул большим носом. Жилину было тридцать два года. До Школы он был глубоководником, командовал отрядом батискафов[34] океанологической станции на Кунашире. Жилин был женат, его жена работала сейчас в одной из планетографических экспедиций в системе Юпитера. Для Жилина все это позади. Николай положил трубку и вышел из комнаты.
Жилин встал, внимательно поглядел на него и сказал:
— Знаешь что, Коля? Шут с ней, с обсерваторией. Пойдем, Коля, пообедаем.
Утром они договорились, что обедать будут на аэродроме, но Николай промолчал. Они отправились в столовую через парк по узкой аллее, обсаженной кустами черемухи. Жилин шагал не спеша, поглядывая по сторонам, насвистывая веселенький мотивчик. Навстречу из-за поворота вышла группа девушек в трусах и майках — курсанты сектора дистанционного управления. Вероятно, они возвращались с баскетбольной площадки. Девушки вдохновенно болтали о каких-то серьезных девичьих делах. Одна из них, высокая худощавая красавица, кивнула Николаю и улыбнулась, показывая ровные влажные зубы. Николай тоже кивнул и улыбнулся. Он узнал ее — позавчера он танцевал с нею на выпускном вечере. Кажется, она училась на третьем курсе. Наверное, Николай понравился ей, потому что она дважды, хотя и в довольно туманных выражениях, пожалела, что не познакомилась с ним раньше, когда он был курсантом. Но он уже забыл, как ее зовут. Он оглянулся. Она стояла, поправляя растрепавшиеся волосы, и глядела ему вслед. Ее правое колено было перевязано пыльным бинтом. Когда он оглянулся, она несколько секунд без улыбки смотрела на него, затем повернулась и побежала догонять подруг.
— Пойдем, — сердито сказал Жилин.
Они отлично пообедали — в последний раз в школьной столовой. Жилин был большой гурман и любитель китайской кухни. Он утверждал, что «китайский чифань» (так он называл китайскую кухню) является вершиной гастрономических устремлений человечества, и у него было много последователей не только на курсе, но и в Школе. Они заказали салат с вермишелью из гороха маш, салат из медуз с креветками, каракатицу с ростками бамбука, жаркое «сы-бао» и бульон с крабами. Жилин ловко орудовал палочками, то и дело подливая в свою пиалу пахучую коричневую сою, и неторопливо рассказывал, как ловят каракатиц на островах Мяоледао. Николай ел молча, время от времени поглядывая на него через стол. Прадедами Жилина были питерские рабочие, те, что в фантастические времена, когда и в помине не было ни Школы высшей космогации, ни жаркого «сы-бао», жгли костры на студеных улицах, насмерть воевали белых генералов, отбирали у кулаков драгоценный хлеб. И сам Жилин был точь-в-точь похож на толстовского Ивана Гору — весь из костей и железных мускулов, с большим носом и широким ртом, сутуловатый, с могучей впалой грудью и длинными руками. Обычно Жилин был молчалив, но Николай понимал, почему он сейчас пустился в воспоминания о каракатицах. Николай был рад, что Жилин говорит, и можно молчать.
— Тогда ее снимают с крючка и надрезают мантию, — сказал Жилин.
…Мы потихоньку удрали из клуба и пошли бродить по улицам поселка. Луны не было, свет над домами упирался в низкие неподвижные тучи. Свет поднимался из-за черных деревьев. Мы шли не по тротуару, а прямо по шоссе, чтобы никого не встретить. Она очень боялась, что встретит кого-нибудь знакомого. Впрочем, было поздно, на улицах никого не было, только изредка проносился автомобиль, шурша шинами по рубчатому стеклу шоссе. Тогда ты отворачивалась, и в бегущем свете я на секунду видел твои пушистые золотые волосы. Мы бродили так всю ночь, а на рассвете вышли на окраину. Далеко в черном поле медленно ползли крошечные светлые пятна, доносился едва слышный монотонный многоголосый гул. Я сказал, что это похоже на большой аэродром, а она засмеялась и сказала, что это высокочастотные плуги. «Ох уж эти мне межпланетники», — так сказала она. Потом мы остановились у тополя, такого высокого, что даже не хотелось задирать голову. Я протянул к ней руку ладонью вверх и подумал: если поймет, значит, все будет хорошо. Мы ни о чем таком не говорили в ту ночь, и она могла не понять, и она не поняла, только посмотрела блестящими глазами сначала на ладонь, а затем на меня. Я стоял, прислонившись спиной к шершавому теплому стволу, и думал: не поняла, не поняла. И вдруг она нашла мою ладонь, и сразу стало удивительно тихо и пусто кругом, только в висках сильно застучала кровь. Мы возвращались по шоссе в поселок, и я, держа ее руку в своей, сказал: «Знаешь что?» — «Что?» — спросила она. «Если бы я тебя поцеловал тогда, ты бы, наверное, не рассердилась». Она засмеялась и ничего не сказала, и я опять не решился поцеловать ее. У ее дома, где она жила с братом и с женой брата, мы попрощались за руку, и она неслышными шагами ушла в дом, а я вернулся к пустому темному клубу и глядел на утреннюю зарю, сидя на каменных ступеньках. Когда взошло солнце, прибыл транспортер за ракетой, и я должен был уехать вместе с ракетой. Несколько человек вышли проводить меня — вихрастый наладчик автоматов, хорошенький бригадир с косичками, паренек, который вчера спорил со мной об эмбриомеханике, рыжий пианист — но она не вышла. Наверное, она спала. Потом мы два года переписывались и разговаривали по видеофону, и за эти два года мы тоже ни о чем таком не говорили, я много раз собирался сказать, и вот она вызвала меня к видеофону и сообщила, что выходит замуж. Она была очень счастливой, по-моему. Она показала мне его фото — красивый парень с веселым добрым лицом. Он был преподавателем физики и математики в совхозной восьмилетке.[35]
