Иоахим Гофман - Сталинская истребительная война (1941-1945 годы)
Печатная продукция за годы «Великой Отечественной войны Советского Союза», как упоминалось, вышла у Эренбурга, который всю жизнь много писал, за обычные рамки в том смысле, что она, по его собственным словам, представляла собой не «литературу», даже в скромном смысле слова, а политическую агитацию, то есть политическую травлю. Около 3000 его руководящих статей и обращений были еще раз специально собраны в 1942–44 гг. в трехтомной книжной публикации под названием «Война». Правда, позднее Эренбург хотел знать о них уже не слишком много. В своих мемуарах «Люди, годы, жизнь», предназначенных и для того, чтобы замести следы, он словоохотливо распространяется прежде всего о человеческих приобретениях этих судьбоносных лет. О военных статьях сказано лаконично: «А что у меня осталось от тех лет? Тысячи статей, похожих одна на другую, которые теперь сможет прочитать только чрезмерно добросовестный историк». Движущие мотивы этой скромности сможет понять тот, кто действительно вторгнется в эти материи с «добросовестностью историка».
И анализ этого потока статей также вполне пригоден, чтобы освежить воспоминания о другом авторе статей, Юлиусе Штрейхере, том гауляйтере Франконии, который в 1940 г. был снят со своих постов за личные упущения,[113] издателе антисемитской подстрекательской газеты «Штюрмер», которая, правда, как, вероятно, следует добавить, из-за своего низкого уровня в значительной мере отвергалась даже в кругах НСДАП. В 1945–46 гг. Штрейхер находился среди обвиняемых перед Международным военным трибуналом в Нюрнберге, был признан виновным и приговорен к смерти, поскольку он, как говорится в обосновании приговора, «в своих речах и статьях неделю за неделей, месяц за месяцем отравлял образ мысли немцев ядом антисемитизма и подстрекал немецкий народ к активному преследованнию евреев». «Передовая статья от сентября 1938 г., — сказано там, — являлась типичной для его поучений, в которых еврей характеризуется как бацилла и чума, а не как человеческое существо.» Дескать, Штрейхер недвусмысленно призывал к уничтожению евреев.
Если уж его по обвинительному пункту № 4 (преступления против человечества) приговорили в Нюрнберге к смертной казни через повешение, то что же говорить об Эренбурге, который годами «неделю за неделей, месяц за месяцем», даже день за днем отравлял образ мысли народов Советского Союза (а также западных стран) ядом антигерманизма и подстрекал к активному преследованию и убийству немцев, причем не в захолустном периферийном листке, а в ведущих газетах Советского Союза, по сугубо официальному поручению? Если Штрейхер был «подстрекателем против евреев № 1», то представляется не только оправданным, но даже необходимым назвать Эренбурга «подстрекателем против немцев № 1». «Штрейхер нес ответственность за смерть миллионов евреев», — писал Эренбург 13 декабря 1945 г., будучи наблюдателем на процессе в Нюрнберге. Необходимо еще более обстоятельно показать, что он не только ни в чем не уступал Штрейхеру, но своей злобностью, возможно, даже многократно превосходил его.
Советский Союз, безо всяких собственных заслуг внезапно очутившийся в лагере уже не агрессоров, а жертв агрессии, мобилизовал пропагандистский аппарат, чтобы предать забвению свое былое сообщничество с Германией и представить себя как защитника «свободолюбивых народов». А как же было на деле? 17 сентября 1939 г., после предварительной договоренности с правительством Рейха, Советы напали на Польшу, ночью «подвергли бомбардировке» территорию восточнее Львова, «обошли» и «уничтожили» «польские войска», «уничтожали» «польские пехотные дивизии и артиллерийские бригады», «сбивали» самолеты, «захватывали» или тоже «уничтожали» боевую технику и орудия, «брали» пленных, «занимали» города, «очищали от польской армии» или «зачищали» поля сражений, леса, земельные участки, страну, в «торжественной форме» принимали из рук немецких войск крепости Осовец и Брест, город Белосток и другие места. Во Львове 8500 польских военнослужащих, включая 100 офицеров, бежали к немецким войскам, чтобы не попасть в плен к Советам — счастливое решение, поскольку их ожидало обращение согласно принципам Женевской конвенции, а не выстрел в затылок. Ведь 15 000 польских офицеров, попавших в руки Советов, помимо профессиональных военнослужащих — тысячи «университетских профессоров, врачей, ученых, деятелей искусства, учителей средних школ», «цвет польского общества», «исполнявшие свой долг в качестве офицеров запаса», были, как известно, расстреляны НКВД под Катынью, в Харькове (и в других местах) по приказу Сталина, Калинина и прочих вождей Советского Союза. Из 250 000 польских военнопленных в Советском Союзе погибли 148 000, из 1,6–1,8 миллионов депортированных польских гражданских лиц — 600 000, а из 600 000 депортированных в Советский Союз польских евреев бесследно исчезли 450 000.[114]
Советское руководство обвинило западные державы, что они под предлогом защиты Польши развязали империалистическую войну, а затем стали виновниками распространения военных действий на Скандинавию, Бельгию и Нидерланды. Оно поддерживало в пропагандистском, а частично и в военном отношении немецкие военные походы и дипломатически санкционировало их, демонстративно считаясь с новыми реалиями, чтобы Рейх ощущал себя в полной безопасности. Уже в 1939 г. Москва разорвала отношения с Чехословакией, которой, согласно договору, обязана была оказать помощь, и вместо этого признала независимость отделившейся Словацкой республики. В мае 1941 г. она отказала в признании эмиграционным правительствам Норвегии, Бельгии, Нидерландов с мотивировкой, что они больше не обладают суверенитетом над своими странами. Вскоре после этого последовал разрыв с Грецией и — в манере, которая не могла не поразить «даже самых опытных и бесстрастных наблюдателей советских методов», причем «прежде, чем немцы успели открыть рот», — с Югославией, территориальная целостность и независимость которой торжественно признавались Москвой всего за месяц до этого. Обо всем этом теперь надлежало забыть. Сталин, провозгласил Эренбург 8 февраля 1942 г., «не думал о том, чтобы напасть на земли других народов… Мы строили города, работали и учились… Мы воспитывали человеческие существа… А немцы строили танки» — и это перед лицом 6–8-кратного превосходства Красной Армии в танках на 22 июня 1941 г.
Эренбург, пропагандистский рупор Сталина, писал 4 января 1945 г., имея в виду политику, проводимую в свое время западными державами, но не, к примеру, Советским Союзом: «Европа и мир теперь видят мораль этой аморальной политики: развалины Варшавы, горе Парижа, раны Лондона». В Польше Советы помогали наводить немецкие бомбардировщики на их цели. Но теперь «поджигателями» стали одни немцы: «Они бросали бомбы на Варшаву и умирали от смеха». 17 сентября 1939 г. Советский Союз вероломно ударил в спину Польше. «Мы приветствуем нашу сестру Польшу, — лицемерно писал Эренбург 7 ноября и 14 декабря 1941 г. — В городах истерзанной Польши по ночам бродит тень Шопена… Поляки говорят друг другу: «Жива красота. Жива Польша».» «Мы хотим свободы для себя и для всех народов, — говорил Эренбург 1 января 1942 г. — Не быть Польше немецкой каторгой.» В 1939–40 гг. Москва подстрекала Французскую коммунистическую партию саботировать военные усилия Франции. После капитуляции в Компьене советское правительство выразило свои поздравления правительству Рейха и поспешило дипломатически признать «Французское государство» — «Виши». А тут маршал Петэн одним махом оказался всего лишь подкупленным изменником, прислужником, «французским Иудой», и Эренбург обозвал Рено и генералов Вейгана, Жоржа, Гамелена «капитулянтами», объявив Народный фронт и прежде всего французских коммунистов (изменников родины) единственными подлинными патриотами. «Победы под Ростовом и Калининым явились смертным приговором для людей, подписавших перемирие в Компьене», — было сказано 21 марта 1942 г.
Что касается немецких войск во Франции, то среди них, как известно, царила строжайшая дисциплина, и даже Андре Мальро, член ФКП до 1939 г., писатель и министр де Голля, принадлежавший к Сопротивлению, после войны по собственному почину подтвердил, что его «опыт общения с германским Вермахтом был только позитивным, а с гестапо — только негативным». А Эренбург утверждал 14 июля 1941 г.: «По бульварам маршировали убийцы и грабители», чтобы опустошать и грабить Францию, убивать французских детей и обрекать население на голодную смерть 50-ю граммами хлеба в день. Из-за пустяка он грозил возмездием советских солдат: «За четыре испорченных куртки они уничтожат 4000 немцев, растоптавших Францию». Свой вердикт о немцах, с которыми ведь до этого дня существовал Договор о дружбе и границе, он подытожил 22 июня 1941 г. следующими словами: «Они разгромили свободолюбивую, веселую Францию, они поработили братские нам народы — высококультурных чехов, отважных югославов, талантливых поляков. Они угнетают норвежцев, датчан, бельгийцев». «Немецкие войска шатаются, как пьяные, по всей Европе: от Булони до Одессы, от Польши до Бельгии, от Норвегии до Болгарии», — разжигал он страсти 2 мая 1942 г. И несколькими днями позже, 5 марта [мая?]: «Они вступили в Россию, пьяные от крови поляков, французов и сербов, от крови стариков, девушек и маленьких детей».
