Эксперт Эксперт - Эксперт № 01 (2013)
— Много ли людей приходит сегодня в церковь?
— В социальных процессах, как в море, бывают «приливы» и «отливы». Сейчас «отлив». Большой «прилив» случился, когда было плохо. Сейчас стало полегче. А человек ленив. Сделать лишний шаг в ущерб себе всегда тяжело и не хочется. А сходить в церковь — это тяжело: надо встать в шесть часов, не евши, кофе не попивши. Идешь — темно. Пришел, а скамеек нет, не посидишь. И когда вроде не каплет, гром не грянул, можно и поспать в воскресенье, в конце концов.
— Есть какие- то цифры?
— Социологическое исследование, которое проводилось в 2009 году с моим участием, показало: из 75 процентов назвавших себя православными не более 10 можно считать реальными христианами, что называется, практикующими. Это те, кто постится, раз в месяц или чаще причащается, знает, когда у них именины, соблюдает церковные праздники не гулянием, а хождением к обедне. Остальное — околорелигиозно. Вере нельзя научить. Ее можно только возгревать или гасить. И если пытаться технически подойти и только этим ограничиться (например, школьными уроками), то все быстро надоест, если человек не готов к церковной жизни. Ведь и сейчас бывает, например, приходят родители крестить ребенка, худо-бедно знают «Отче наш» и даже Символ веры с грехом пополам по бумажке прочтут, но это все их знания о христианстве. И от таких на вопрос: «Вы христианин?» — запросто получаешь: «Да вы что! Я православный!»
Магия порядка
Елена Волкова
За последнюю четверть века православие заполнило в массовом сознании вакуум упорядоченности, а не духовности
Александр-Мари Колин. «Три ведьмы из “Макбета”»
Крах советской идеологии вызвал широкий интерес людей к православной традиции, что позволило РПЦ значительно расширить свое влияние на массовое сознание. Согласно недавним опросам общественного мнения, теперь более 100 млн граждан России считают себя православными, что должно бы говорить о произошедшем за последние годы небывалом улучшении нравов, росте гуманности и духовной просветленности современного общества. Но реальное положение дел свидетельствует скорее о его нравственной деградации и растущей ожесточенности. Что же привело массы в церковь? Оказывается, многие увидели в ней преемницу системного порядка, утраченного при разрушении советской системы, и ищут там магию обряда, призванного обеспечить личное благополучие и покой, а вовсе не встречи с Христом и духовного возрождения.
Что у нас положено?
Куда человека дважды приносят, один раз приводят? В храм. Приносят на крестины и отпевание, приводят на венчание. Очевидно, что по крайней мере в двух случаях из трех (если крестят младенца, а не взрослого) человек оказывается в церкви помимо своей воли. В промежутке между этими событиями он носит крест и называет себя православным. Вдобавок на крестинах, венчании или отпевании этот православный может несколько раз оказаться в качестве гостя. Неуверенно озираясь по сторонам, он покорно выстаивает «церемонию», крестится с опозданием вслед за священником и поспешно выходит на улицу. Более ответственные готовятся к вынужденному походу в храм заранее, звонят церковным знакомым и спрашивают: «Можно в юбке выше колен? А с короткими рукавами? А что надо делать крестным? Обязательно в платке? Белом? Символ веры читать? А это что? По бумажке можно? А крестик какой? Цепочку золотую? Бечевку можно? А эти короны, ну венцы, долго держать? Высоко? Трудно? Свечек сколько надо? Только в церкви купленные? Свидетельство о смерти надо показывать? А можно в храм не привозить? На канун? Это где? Туда икону поставить? Или домой взять? А на кладбище как? Ну ты приходи сама, ладно? Все покажешь, а то я не знаю, как у вас там положено».
И каждый раз мне хочется сказать в ответ, что «у нас положено» любить и прощать, помогать живым и помнить об ушедших, а еще положено не воровать, не клеветать, злого слова не говорить, не гневаться и не мстить, искать не роскоши, а правды, не преследовать людей, а защищать гонимых, — стараться следовать за Христом. А все остальное вторично. Но внешнее в церкви настолько довлеет, что рассуждения о нравственных ценностях обычно раздражают людей. Некоторые вовсе считают «рассуждение» грехом (видимо, путая его с «осуждением») и предпочитают отказаться от нравственного выбора, заменив его беспрекословным послушанием духовнику. Это приводит к этической индифферентности, отсутствию нравственной рефлексии. Священники же любят повторять, что духовное богатство православия не сводится к нравственному учению Христа, что разговоры о нестяжании, любви, ненасилии могут увести в «ересь толстовства». Да и паству больше интересует, кому в каких случаях заказывать молебны, как и когда поститься (это для многих главное), какие свечки куда ставить, какие иконы куда вешать, в каком источнике купаться и где к чему чудотворному приложиться. Изредка меня спрашивают о таинствах: как исповедоваться и причаститься, собороваться-исцелиться, но спрашивают как о процедуре: когда начинается, натощак ли, сколько стоит, дресс-код, что говорить, а правда ли, что помогает. Всё.
Вакуум упорядоченности
Считается, что люди в массе своей пришли в церковь, чтобы заполнить духовный вакуум, возникший после падения советского режима. Однако концепция постсоветского вакуума как опустевшего духовного пространства кажется мне сомнительной, поскольку духовным вакуумом была сама советская идеология, и те, кто это чувствовал, обращались к религии или, шире, к метафизике, независимо от смены власти. В нашем случае речь идет не об индивидуальном поиске Бога и вечных смыслов бытия, а скорее о массовом человеке, о смене общественного сознания и государственной идеологии. Какой же, если не духовный, вакуум заполнила религия за последние четверть века в массовом сознании? Вакуум упорядоченности. Религия вернула утерянный Порядок в новом виде — своего рода Neue Ordnung. Храм как модель Вселенной, соединяющая небо и землю; последование литургии, вечерни, венчания, панихиды и прочих служб. В церковном мире строго упорядочено время и пространство: каждый метр и всякий час имеет свой глубокий смысл. Посмотрите на транслируемую по ЦТ архиерейскую службу — ее «последование» отточено до мгновения: архиерей строго взирает на сложное действо, в котором, если его возглавляет патриарх, могут участвовать сотни клириков. Священники, диаконы, алтарники, певцы напряжены до предела и боятся нарушить композицию литургии. Здесь уж, похоже, не до молитвы, все внимание сосредоточено на порядке исполнения своей роли и слаженном ходе службы в целом. Возникает ощущение, что порядок — это и есть самое ценное и привлекательное в церкви, а вовсе не любовь и не милосердие, не смысл жизни и не Божественное откровение. Это ощущение крепнет при взгляде на восторженные лица зрителей, наслаждающихся торжеством порядка, его величием и красотой. Протоиерей Александр Шмеман в «Дневниках» иронически вспоминает «слова священника, сказанные другому священнику, запутавшемуся в службе и спрашивавшему в панике: “Что дальше делать?” Тот ответил: “Делай что-нибудь религиозное”». Главное — сохранить видимость упорядоченного мистического процесса.
Якоб Корнелис. «Саул и Эндорская волшебница»
На первый взгляд подобное увлечение порядком кажется «ревностью не по разуму», то есть пусть формальным, поверхностным, но стремлением угодить Богу. Однако так ли оно невинно? Порядок есть система, стабильность, сила. Поэтому религия, ставящая во главу угла порядок, поддерживает авторитарность власти, способной обеспечить стабильность, и сама готова снабдить таковую «духовными скрепами» или лечь в ее «духовные основы». Ordnung враждебен человеколюбию, потому что человек, а тем более его стремление к любви, творчеству и свободе, не терпят стерильного порядка, привносят животворящий хаос и с трудом поддаются контролю. Когда патриарх Кирилл назвал 1990-е годы разрушительными и уподобил их «наполеоновскому нашествию», «гитлеровской агрессии» и Гражданской войне, многие верующие были обескуражены, потому что помнят тот сложный период прежде всего как избавление от атеистического рабства и обретение свободы, когда христиане, прошедшие через десятилетия страха, дискриминации и тюрем, бросились вместе с новообращенными восстанавливать храмы, издавать религиозную литературу, открывать воскресные школы. Логика подобных высказываний озадачивает, так как, следуя ей, церковь оказывается в положении защитницы не свободы веры, а порядка и власти. История показывает, что этот путь превращает церковь в аппарат репрессий по отношению к инакомыслящим и инаковерующим (сегодня уже происходит исход из церкви клириков и мирян, по мнению которых, заповеди Христа входят в противоречие с церковной политикой).
