Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6282 ( № 27 2010)
Дедушкина и папина преподавательница французского Людмила Павловна Милицина вспоминала о подруге по пансиону, решившей связать судьбу с каким-нибудь великим человеком. С этой целью она написала письма Бернарду Шоу, Стефану Цвейгу и Ромену Роллану. Очевидно, английским и немецким она владела хуже, чем французским, потому что ответ пришёл только из Франции. Между юной почитательницей талантов и будущим другом СССР завязалась переписка, завершившаяся законным браком. А Людмила Павловна осталась старой девой, преподавала в дипломатической академии, писала учебники и каждую субботу обедала у нас в Серебряном.
Не только у Ромена Роллана, но и у прекрасного поэта Поля Элюара жена была русской. Увы, брак Элюара закончился неудачно. Гала ушла к более перспективному Сальвадору Дали, а бедный Поль, оставшись с крошкой дочерью, от переживаний перестал в своих стихах ставить знаки препинания.
Мой двоюродный дедушка однажды встретился с коварной и расчётливой Галой. Будучи в командировке в Париже, он со своим другом Жаком Ивом Кусто зашёл в гости к Дали. Гала сидела мрачная, а потом встала и ушла, не попрощавшись. Сальвадор извинился за жену: «Она так переживает. У неё молодой любовник, и она не может придумать, что с ним делать» (на ту пору ей было далеко за 60) – и подарил дедушке прекрасно изданный альбом с автографом.
На многих иллюстрациях изображалась Гала – плотная тётенька с неприветливым лицом и близко посаженными глазками. Я искренне недоумевала: как с такой внешностью ей удалость полвека служить музой по крайней мере двум деятелям мировой культуры? Непостижимое для меня отлично укладывалось в философское Tout est possible dans ce monde («Всё возможно на этом свете»).
Эту фразу устало и безнадёжно повторял преподаватель французской грамматики, исправляя наши бесконечные ошибки. Мы не всегда понимали, кто ему больше надоел: мы, семнадцатилетние вертихвостки, или его собственное пособие с бесчисленными упражнениями?
Среди огромной массы получаемых знаний была дисциплина, казавшаяся нам абсолютно бесполезной, – военный перевод. Целых три года нас терзал полковник устройством танка, ракеты, последствиями атомного взрыва, данными о вооружённых силах противника и воображаемыми допросами военнопленных, ибо в случае войны с Францией студенты иняза подлежали немедленной мобилизации. В наших девичьих глазах полковник слыл педантичным занудой, чьи занятия прогуливались лишь с всамделишной справкой из поликлиники. Особое внимание на уроках уделялось географическим названиям, а всё потому, что один из наших резидентов прокололся на несовпадении в русском и французском названия залива в Атлантическом океане. Мы говорим Бискайский залив, а они Гасконский (Detroit de Gascogne). Недостаточно образованного разведчика вернули на Родину, а мы из-за его ошибки не расставались с географическим атласом, подозревая, что сам полковник и был провалившимся резидентом.
На военной кафедре служил ещё один «неудачник». Молва гласила, что его с другом в 24 часа выслали из военного атташата в Париже за сбрасывание в нетрезвом виде урн с моста Александра III. Возвратившись в Москву, он возглавил партийное бюро нашего факультета, а друг стал директором одной из французских спецшкол.
Не только военный перевод омрачал студенческую жизнь. Многочисленные общественно-политические дисциплины, без которых бойцу идеологического фронта никак не обойтись, мешали отдать всю себя языкознанию, истории языка, методике с психологией или теоретической фонетике, которую нам читала замечательная Вера Сергеевна Соколова. В парижской Сорбонне её произношению вынесли вердикт: «Превосходит местных радиотелевизионных дикторов».
От Веры Сергеевны я получила тему диплома и напутствие: «Правильное произношение – ваша лучшая визитная карточка». Этой карточкой я пользуюсь много лет, к тому же она служит прекрасной рекомендацией. Часто мне задают вопрос: «Где вы учились во Франции?» И я с нескрываемым торжеством в голосе отвечаю: «Училась в Москве. У нас, знаете ли, блестящая лингвистическая школа».
Правда, французские друзья подсмеивались надо мной: «Сразу видно, что ты иностранка. Говоришь слишком правильно и литературно». Ещё бы! Занятия с Ириной Львовной Филимоновой по её же учебнику для студентов старших курсов языковых вузов вооружили нас такими знаниями, умениями и навыками, что мы готовы были ринуться в любой филологический бой. А самое важное – Ирина Львовна заставляла тщательно работать над ошибками, что я и делаю до сих пор.
Кроме массы достоинств Ирина Львовна обладала ещё кипучей энергией и невероятным темпераментом. Она отвечала на факультете за культурно-массовую работу, и под её руководством мы непрестанно в чём-нибудь участвовали, посещали мероприятия в Библиотеке иностранной литературы, выстаивали очереди на выставки, недели кино и гастрольные спектакли из Франции. Она также поддерживала опасные контакты с французским посольством, а оно за это раз в месяц давало всему факультету возможность приобщиться к недублированным фильмам.
До сих пор помню сцену из мелодрамы о провинциальной жизни с невозмутимым Жаном Габеном в главной роли. Жена узнаёт о наличии у мужа любовницы. На концерте в местном замке она некоторое время рассматривает обнажённую спину соперницы в роскошном вечернем туалете и затем гасит о неё недокуренную сигарету, после чего герой Жана Габена возвращается к жене, а я на всякий случай не ношу платьев с вырезом сзади.
Не только на просмотрах старого кино, но и в жизни у нас на факультете кипели нешуточные страсти. Так сказать, amour toujours в действии. Начать с того, что каждый осенний призыв в колхоз на уборку урожая заканчивался смешанным франко-английским браком, т.е. кто-нибудь из нас, «француженок», доводил студента с английского переводческого до ЗАГСа, а вот выйти замуж за иностранца – совсем другое дело. Такой поступок приравнивался к измене Родине и строго наказывался. Изменница сначала исключалась из рядов ВЛКСМ, а затем автоматически – из института.
Однажды в вестибюле появилось огромное объявление о внеочередном факультетском комсомольском собрании, на повестке дня которого стояло рассмотрение персонального дела студентки IV курса. Нас собрали в актовом зале с рядами, расположенными амфитеатром наподобие римских цирков. Мы заняли места на скамейках за столами-партами с откидными крышками. Внизу, на сцене, за длинным столом с зелёным сукном и графином воды расположились руководящие факультетские чины. Собрание открыл секретарь партбюро. Своей речью он заклеймил девицу, вознамерившуюся сочетаться браком с подданным капстраны, что подрывало устои социалистического строя и бросало мрачную тень на весь идеологически выдержанный вуз. Подобное предательство требовало единогласного осуждения и изгнания из советского педагогического рая. Все последующие высказывания мало чем отличались от первого и друг от друга и заканчивались одинаковым приговором. От нас лишь требовалось в едином порыве поднять руку в знак одобрения.
Возможно, так бы всё и произошло, если бы не никем не запланированное вмешательство Леры Новодворской. До собрания Леру знали только сокурсники, считавшие её умной, очень эрудированной и с благодарностью разрешавшие ей вступать в нескончаемые споры с преподавателем истории КПСС. В тот день Лера воспользовалась предложением продемонстрировать полное единодушие и согласие. Только прозвучало совсем другое. Низким проникновенным голосом Лера заговорила о любви. Это была лекция о прекрасном чувстве, трепетном, самоотверженном, волнующем, без которого жизнь на земле невозможна и которому все подвластны, включая Маркса, Энгельса и Ленина. Она процитировала не только их высказывания о любви, но и мысли Сен-Симона, Томаса Мора, Мориса Тореза и, конечно, не забыла упомянуть кодекс строителя коммунизма.
С каждым словом атмосфера в зале менялась не в пользу защитников советской морали. Попытка декана прервать Лерино красноречие потерпело фиаско. Сначала кто-то один, а потом весь амфитеатр захлопал крышками парт, скандируя: «Лю-бовь! Лю-бовь! Лю-бовь!» Сквозь невообразимый шум доносились призывы членов бюро прекратить безобразие и пронзительные выкрики обвиняемой: «Но он же коммунист! Я выхожу замуж за французского коммуниста!» О её дальнейшей судьбе мне лично ничего не известно, но о другой русской, вышедшей замуж за французского коммуниста, я кое-что знаю.
Как-то во времена брежневского застоя я торопилась домой. Мы ждали гостью из Парижа – Элизабет Маньян, а по-русски Елизавету Ивановну Прокофьеву. В далёких двадцатых юная Лиза приехала в Москву из родной Старой Руссы. Её багаж – острый ум, твёрдый характер, яркая внешность и знание иностранных языков. Девушку взяли на работу в Коминтерн, на одном из конгрессов которого она встретила молодого, обаятельного и очень доброго Мариуса Маньяна – помощника Марселя Кашена, тогдашнего лидера французских коммунистов. Это была любовь с первого взгляда и счастливая, бурная, полная испытаний и тревог жизнь. Элизабет и Мариус участвовали в движении Народного фронта, защищали республиканскую Испанию, сражались с немецкими оккупантами в рядах французского Сопротивления. Вихрь исторических событий не помешал рождению трёх сыновей: Сержа, Алена и Ива. Старшего судили за отказ воевать в Алжире. В тюрьме он тяжело заболел, и только благодаря активному вмешательству французской общественности его удалось освободить. Средний учился в Москве, получил диплом инженера и работал много лет в Африке. А младший в тот московский весенний вечер предстал передо мной. Сначала я потеряла дар речи, потом решила, что юноша в вельветовом пиджаке, небесно-голубой водолазке, штанах грузчика, т.е. джинсах, и с непривычно длинными для советского человека чистыми волосами похож на заморского принца. И только на следующий день поняла, что накануне встретила Большого Мольна из одноимённой душераздирающей истории Алена Фурнье о молодом человеке с задатками странника, искателя приключений, убегавшего от прозы жизни во французской глубинке. Конечно, Большой Мольн отличался красотой, силой и высоким ростом. Экранизируя роман, режиссёр долго не мог найти актёра на роль Мольна. Ив Маньян идеально на неё подходил, тем более что любил театр и одну актрису, ради которой бросил учёбу и устроился рабочим сцены, чем страшно огорчил маму.
