Роман Сенчин - Не стать насекомым
В обилии информации публицистического, аналитического, научного, сюрреалистического и прочих планов, главное всё же сохраняется в художественной литературе. Кто-то из французских писателей XIX века сказал: «Эпоха, которая не оставила романов, нам неизвестна». Так и есть. Борис Екимов всю жизнь пишет огромный роман о том времени, в котором живёт. Отсюда и интонационная близость его рассказов, неспешный, размеренный стиль, который входит в душу острее и глубже самого экспрессивного потока… В общем-то, так же, без нарочитого надрыва писали и Чехов, и Казаков, и Шукшин.
Может быть, люди далёкого будущего, заинтересовавшись, что там происходило у нас в 80-е, 90-е, 00-е, перебрав горы дисков с фильмами, выпусками новостей, груды книг, найдут ответ в рассказах Екимова. Конечно, будут удивлены, зачем воровать колхозную солому, чтобы накормить колхозную же скотину («Тарасов»), скорее всего, будут негодовать, узнав, что можно было сначала упросить человека взять на откорм бычков-доходяг, обещая ему золотые горы, а потом этих откормленных бычков отобрать («Набег»), недоумённо почешут затылок, прочитав, что люди были готовы голодать, но не допустить, чтобы один из них взял клок земли в аренду и выращивал на нём хлеб («Враг народа»)…
Да, уверен: эмоциональный отклик у читателей будущего на «спокойно» рассказанные истории Екимова возникнет. Жаль, что сегодня у него с читателями негусто. Толстые журналы не имеют нынче широкой читательской аудитории, книги же выходят редко, тиражом 4500 («Набег»), 3000 («Не надо плакать…»), 2000 («На хуторе») экземпляров, и не получают особого отклика у современников.
Март 2010 г.
Остаётся плакать
Прочитав статью Владимира Шемшученко «Когда совсем нет света» в «Литературной России» (2010, № 25), немалая часть людей наверняка решила: ну вот, и Зиновьева заказали, началась кампания травли… Как сотрудник газеты, скажу, что это частное мнение автора статьи, но его наверняка кто-то разделяет. Я не в их числе, хотя и не могу назвать себя поклонником поэзии Николая Зиновьева.
Спровоцировал меня ответить Шемшученко тон его статьи — это не критический разбор стихотворений Зиновьева, не анализ его творчества, а поток раздражения. Шемшученко не нравится и сама тема произведений «героя» (так у автора — в кавычках) статьи, и то, что «чем больше благодеяний и премий валилось ему на голову, тем громче становились его всхлипывания и стенания о погибели России и русского народа», и даже то, что Зиновьев курит сигареты «PARLAMENT», которые, оказывается, — «фирменный знак всех плебеев и приспособленцев»… Впрочем, Владимир Шемшученко, как я узнал, тоже поэт, а поэты — люди эмоциональные, и от их эмоций, случается, лопаются стёкла. Поэтому оставлю раздражение, сарказм и, на мой взгляд, похамливание автора статьи на его совести. Все эти «словесный энцефалит», «рифмованная чехарда», «откровенное нахальство»… А хочется поговорить о том плаче, что так претит Шемшученко.
«…Какое-то сплошное похоронное всхлипывание», — характеризует автор стихи Николая Зиновьева, а затем резюмирует: «Русских людей и Россию сейчас только ленивый не пытается обвинить во всех смертных грехах, призывают к покаянию, имея свой корыстный дьявольский интерес. А многие наши поэты рыдают в голос по умирающей России и живьём её хоронят».
Что ж, поговорим о всхлипываниях, рыданиях и плаче в современной русской литературе.
Лет десять назад мне попалась статья Максима Замшева, где тот возмущался тем, что Валентин Распутин всё только плачет в своей прозе. Помню, тогда я изумился: а что должен делать писатель, если видит беду? Прошло два-три года, и появилась распутинская «Дочь Ивана, мать Ивана», где автор попытался показать, что возможно и действие. Повесть, конечно, стала ярким поступком Валентина Распутина, но как художественное произведение «Дочь Ивана, мать Ивана», на мой взгляд, довольно-таки неубедительна…
Плачет и Борис Екимов. Света в его произведениях не возникает. А если и видится нечто светящееся, то это свечение ядовитых испарений над топью. И если появляется герой, сильный и решительный, как, например, в повести «Пиночет», то, как показывает даже не автор, а сама жизнь, все его попытки остановить гибель оказываются тщетными. Если люди в некоторых рассказах, например, в «Телёнке» или в «Не надо плакать», совершают поступки, то поступки эти вопиют о гибели страны, народа, разрушении всех устоев ещё отчаяннее, чем самый исступлённый плач.
Плачут, действительно, и «многие наши поэты». Плач одних, талантливых, заставляет прислушаться и задуматься, плач бесталанных не трогает, хотя и кажется искренним. Плач Николая Зиновьева, как поэта бесспорно (на мой взгляд) талантливого, слышнее и горше других.
Что ж делать… Зиновьев пишет, что называется, гражданскую лирику. А каковы граждане на определённом этапе, такова и гражданская лирика. Вот, к примеру, стихотворение 1998 года:
Я помню всех по именам, Кто нас учил, что труд — награда. Забудьте, милые. Не надо… Труд — наказанье Божье нам.
Как может быть мой дух высок, Когда до поту, до измору Я за говядины кусок Дворец роскошный строю вору?
Ведь я потворствую ему, Ведь я из их, выходит, своры… О век! Ни сердцу, ни уму, Ни духу не найти опоры.
Может быть, не шедевр с точки зрения поэзии, но нужны ли сегодня собственно поэтические шедевры?
Я не раз цитировал мысль Сергея Чупринина из статьи «Высокая (ли) болезнь» 2004-го года, не удержусь и теперь: «Есть ли у нас сейчас поэты, не инфицированные неслыханной сложностью, не отворотившиеся от нас, сирых, с гримасой кастового, аристократического превосходства? Есть, конечно. Инна Лиснянская. Татьяна Бек. Тимур Кибиров. Иван Волков — каждый на свой лад продолжит этот список исключений. Понимая, что говорит именно об исключениях, а не о нынешней норме. Имя которой <…> — аутизм».
Николай Зиновьев не аутист. Он пишет для других, притом, видимо, скорее не для тех, кого мы называем искушёнными читателями, а для обычных людей, кто ищет (ещё пока ищет) в поэзии не пустой красоты и запредельной глубины, а — жизни…
Нам твердят и сверху, и слева и справа, что, мол, «Россия исчерпала лимит на революции». Если набрать в Интернете этот афоризм, то он выдаст десятки цитат политиков и общественных деятелей всех направлений.
Что ж, исчерпала так исчерпала. Народу оставили полную свободу — свободу быдлеть и затем, уже в виде быдла, безропотно вымирать. И закрытие библиотек, школ, Домов культуры, поликлиник, творческих кружков и т. п. — лишь сопутствующие штришки. Достаточно просто не тормошить народ, не давать ему смысл для существования, и он тут же опускается на четвереньки… Наш народ давно уже стоит не на коленях, он стоит на четвереньках. И вспышки отчаяния всё реже и реже. Скоро их, наверное, совсем не будет. Тихое и спокойное вымирание…
Поводом для написания статьи Владимир Шемшученко назвал строки Зиновьева, в которых автор (а точнее, думаю, пресловутый лирический герой) бьёт русский народ по щекам, чтоб он пришёл в себя. Шемшученко приводит эти строки «по памяти», в оригинале они звучат так:
…По-настоящему любя, Я надавал ему пощёчин, Чтоб он скорей пришёл в себя…
И вот Шемшученко оскорбился, даже увидел после этого на своём лице новую морщину, воспринятую им как след удара, и сел за письменный стол…
Владимиру Шемшученко кажется, что ему не нужны эти пощёчины, статья его бодра и оптимистична. Я рад за него. А мне такие пощёчины необходимы. Необходимы плач и пощёчины, чтобы хоть на некоторое время прийти в себя, прислушаться и присмотреться к тому, что происходит вокруг, что происходит со мной самим. Можно быть бодрым и оптимистичным, можно быть борцом за русский народ, бесконечно энергично подпрыгивать внутри своей квартиры или на собраниях подобных себе, но очень ли это отличается от стояния на карачках?
Так же, думаю, активные ромеи витийствовали о ромейском народе, а он в это время гиб. И погиб так, что почти не осталось его следов, не сохранилось в памяти даже названия этого огромного государства, и для него много позже выдумали другое — Византийская империя.
Гибнут и англичане, французы, голландцы, русские. Их постепенно замещают другие народы, другие культуры, религии. Процесс медленный, почти незаметный, но неуклонный, — и ромеи не верили, что их великий Константинополь перестанет быть Константинополем, да и о падении его в некоторых районах города довольно долго не знали или не придали этому падению значения — в храмах шли службы, завоеватели не бесчинствовали. Всё менялось постепенно, на протяжении поколений. Почти как и сегодня…
