Татьяна Москвина - Вред любви очевиден (сборник)
– А я за город поехал, к приятелю. Глушь, три часа выбирался. И не позвонить – там едва пробивает.
– Так в глазах и стоит, – качает головой Лена. – Так всё и стоит, не уходит.
Звонит Мишин телефон. Миша взглянул на дисплей, не ответил.
– Миша, телефон, – говорит Лена.
– Потом перезвоню, мне сейчас ни до чего…
– Да, – соглашается Лена. – Дом-то мамин продавать придётся.
– Продадим, – отвечает Миша. – Даше рентген делали?
– Да, конечно, Миша, тут врачи все хорошие. Хирург только запойный, но он вчера вышел как раз.
– Откуда вышел?
– Из запоя. Миша, как у нас люди страшно пьют всё-таки… Что это с нами?
– Интересно жить хотим, – слабо усмехается Миша. – Нам праздник подавай!
– Ага, праздник будет у парня – два трупа и тюряга впереди. Мишка, никогда пьяный за руль не садись! Лена трясёт Мишу за грудки. – Клянись! Дашей клянись!
– Хорошо, Лен, клянусь Дашей. Только не тряси меня, мне и так тошно.
Из больницы Дашу выписали через несколько дней. Семейство осторожно укладывалось в машину – Миша нёс Дашу на руках, хотя она сама могла ходить. Даша печально смотрела на закрытый домик.
– Скоро черника… Мама, может, останемся?
– Котик, я не могу одна. У меня сил не хватит.
– А с папой?
– Папе работать надо. Вот, может, через месяц, в августе, да, Миш?
– Может быть.
Миша какой-то сонный, заторможенный.
– Миш, а ты чего как спишь на ходу?
– Да так…
Миша смотрит на убегающую дорогу. Примерно каждые восемьсот метров здесь лежат цветы и поминальные веночки – последняя фраза в рассказе о чьей-то злосчастной жизни. Частотность этих фраз может ужаснуть внимательного наблюдателя, но Мише сейчас не до этого. Он точно придавлен.
Дома не лучше – опять пьяный Костян на кухне, и почему-то под столом. Заполз. На вопросы не отвечает, мычит, машет руками.
– Миша, чёрт с ним, – говорит Лена. – Давай вещи разберём. А он пусть сидит под столом, как обезьяна в зоопарке.
– Папа, смотри, у меня новый зверь, – Даша приносит игрушечного тигра. – Это откуда?
– Миш, тут музыкальный центр какой-то, – кричит Лена. – Новенький!
– Слушайте, это Костян, наверное, банк ограбил, – отвечает Миша. – Ничего этого не было, я уезжал. Ладно, как проспится, разберёмся. Пока не трогай ничего, Лен, хорошо? Дашура, давай мы тигра отложим в сторонку. До выяснения обстоятельств. Мне что-то всё это не нравится.
Ночью Лена заплакала, обняв Мишу.
– Мишенька… Вот ты и Даша, и всё, и больше никого… больше ничего… Такое счастье, что ты у меня есть, такое счастье…
Миша ничего не отвечал, не мог. Только гладил её по голове.
Ранним утром, когда семья ещё спала, Миша постучался в ванную, где заперся Костя.
– Открой, живо!
Костя открыл, скорчился в воде.
– Ну, что у нас происходит? – осведомился Миша.
Костя молчит.
– Откуда деньжишки? На что шикуем, спиваемся и покупаем тигров?
– Они сказали – отнести сумки. Я отнёс. А потом по телевизору показали…
– Что показали? Тебя показали?
– Улицу, дом. Этот замминистра, Корольков, ну, его грохнули. Это на этой улице. Чердак. Я сумку отнёс.
Миша всё понял и садится прямо на пол ванной.
– Ты говорил – охранное предприятие, лицензия!
– Уже нет никого, – убито ответил Костян. – И дверь на замке, и ни по одному телефону…
– Понятно, нашли лоха, подставили – теперь можно гулять. Ты соучастник, тебе это ясно? Года четыре – без вариантов.
– Может, не найдут? – с надеждой спрашивает Костя.
Миша качает головой.
– Постой… Это ты… на эти деньги?? Моей дочери игрушки – на эти деньги? Придурок. Долбаный придурок, мразь. Убирайся из моего дома и цацки свои прихвати, а то я их выкину в помойку.
Миша выходит из ванной, мокрый Костя, наспех завернувшись в полотенце, бежит следом.
– Миша, прости, Миша! Я не знал! Они сначала дали зарплату, а потом сказали, будет поручение! Я ничего не знал!
Я думал, это по частному сыску что-нибудь. За мужем чьим-нибудь следить! Мишка, я сам с ума схожу!
– Какой же ты дурак-то оказался, братец ты мой!
– Миша, мне так плохо, – заплакал Костян. – Человека убили, а я помог, получается. Миша, а если я пойду и всё расскажу, меня арестуют?
– Думаю, да. Господи, сколько же вас, русских дурачков, попадает в зону, в восемнадцать, в двадцать лет! А всё лёгких денег надо, всё сладких ощущений не хватает. Пороть вас некому. Я тоже хорош – ведь видел, что с тобой неладно, а мимо прошёл. Не до тебя было. А что сейчас – сухари сушить?
– Дня четыре на улицу не выходил. Боюсь жутко. Миша, ты думаешь, точно посадят, да? Но я же ничего не знал.
– Не ври. Всё ты знал. Сразу ведь догадался, что в сумочке, правильно?
Костян принимается рыдать.
– Реветь не надо. Надо принимать решения. Да, – говорит Миша уже будто сам себе. – Надо принимать решения. Надо.
Миша в своём кафе. Взял тарелку борща – перекусить. Машет уборщице:
– Полинка, давай пообедаем!
– Да я, Миш, на диете, вечером не ем ничего.
– Что ж, каждый по-своему с ума сходит, – заметил Миша.
– Ты, говорят, тёщу похоронил.
– Правильно говорят. В аварию попала. Хорошая была женщина. Я её мало знал, правда.
– Что-то ты грустный стал. Сильно переживал?
– Конечно, сначала по мозгам дало. Живу себе нормально, вдруг – хоп! Звоночек! Жена, дочка в больнице, тёща в морге. Но я уж оклемался вроде.
– Глаз у тебя рыбный. Тусклый какой-то. Что, нет счастья?
– Счастья нет, – твёрдо отвечает Миша, хлебая борщ. – И не надо. И так хорошо…
– Да? Может быть, тебе пора… в оперу сходить?
Судорога проходит по лицу Миши.
– Поля, не шути, с чем не знаешь.
– Тебя спрашивали, – отвечает Поля.
– Кто?
– Мама её. Там что-то произошло. Вроде как она болеет, в больнице… не знаю, не поняла.
– Маша Горенко? – переспрашивает дежурная, улыбаясь симпатичному посетителю. – Девятая палата.
Двухместная палата с отдельным туалетом. Маша, осунувшаяся, поблёкшая, лежит в постели. Рядом Юра и Инга Станиславовна.
Входит Миша с нелепым кульком яблок. Молчание.
– Убьют, а потом посмотреть приходят, – наконец говорит Инга.
– Мама… – укоризненно шепчет Маша.
– Инга Станиславовна… – Юра делает выразительный знак – дескать, давайте выйдем.
Миша и Маша одни.
– Что случилось? – решился Миша. – Я ничего не знаю.
– Я отравилась, – отвечает Маша. – Неудачно.
– Маша, зачем?
Маша молчит.
– Маша…
– Что ты хочешь от меня? Что я должна отвечать? Зачем люди травятся? Затем, что не хотят жить.
Миша всё никак не мог увидеть её целиком, а воспринимал отдельными деталями – то увидит руку, бессильно лежащую на одеяле, то слипшуюся от пота прядь волос возле уха, то закрытые в тоске глаза.
– Я виноват, – говорит Миша. – Этот экзамен я не прошёл, нет. Не хватает меня на всё и на всех. Виноват. Если можешь, прости. Но жить ты должна по-любому. Нас, идиотов, много, а ты одна. Что, из-за каждого травиться? Плюнь ты на нас, и всё. Мы большего не стоим.
Маша чуть-чуть улыбнулась, посмотрела на Мишу.
– Что у тебя там?
– Яблоки.
– Давай сюда.
Взяла яблоко и стала грызть.
– Хоть бы позвонил, хоть бы слово сказал…
– Я не мог.
– Нет, ты мог. Я тебе скажу, почему ты так сделал: ты решил, что это тебя Бог наказал, за грехи, за меня. Что твоя семья попала в аварию из-за меня! Да? Это так? Скажи правду!
Миша молчит.
– Это так. И ты молчи – не молчи, всё равно. Так вот, Миша, никакой Бог тебя не наказывал, а это ты всё сам выдумал, чтобы жить стало полегче. Чтоб не отвечать за… ну, неважно. Не хочу говорить. Я на самом-то деле умерла. Той Маши, которую ты знал, её больше нет – бедняжка скончалась в страшных мучениях. Ей здесь было не прожить. Теперь я вместо неё.
Миша внимательно смотрит на Машу в некотором испуге – всё ли там в порядке с психикой? В Машиных глазах действительно появилось что-то новое – спокойная решимость, холод свободного разума.
– Маша, я проклятый гад. Раздави меня, если хочешь. Я бы вот с удовольствием умер, правда. Но что, что я могу сделать? Маша, я отвечаю за Лену, за Дашу. Они на мне, больше никого нет. Да, я решил… что мы не можем сейчас встречаться. Я не могу быть такой сволочью – ради своих удовольствий предавать жену, которая только что мать похоронила! Не могу!
– Ты думаешь о своих удовольствиях. Я – удовольствие, значит. А может, я живой человек, с которым надо обращаться по-человечески? Поговорить со мной, объясниться? Нет, не обязательно, и так сойдёт? Эх вы, куркули. Никакой половой культуры. А, впрочем, уже всё равно. Ты за меня больше не бойся. За эту новую Машу, которая сейчас во мне подрастает, можешь вообще никогда не беспокоиться. А ту, погибшую, – конечно, жалко. Хорошая была женщина… Всё, иди, я тебя не держу.
Миша поцеловал ей руку и вышел.
Инга сразу бросилась обратно в палату, а Юра задержался возле Миши, как бы желая нечто важное ему сказать. Про то, кто на самом деле должен быть возле Маши, а кто должен уйти насовсем. Никак не мог Юра ничего произнести, только губами шевелил.
