Сергей Голубицкий - Чужие уроки — 2007
В ХХ веке на территории США воцарился мир, а войны, опустошившие прочие континенты, обеспечили «форпосту демократии» условия для невиданного экономического роста. При этом, однако, состоялось не столько сокрушительное обесценивание американских денег, сколько превращение их в эфемерное, неуловимое, сюрреальное НЕЧТО, ни к чему не привязанное, ничем не обеспеченное и к тому же находящееся под контролем НЕИЗВЕСТНО КОГО. Неожиданное развитие событий, не правда ли?
За вопиющим обесцениванием денег и принудительной виртуализацией финансовых отношений скрывается хоть и трагичная, но весьма банальная социальная метаморфоза: речь идет о безоговорочном переходе властного контроля в мире от капитала производственного к капиталу банковскому. Здесь-то и начинается самое интересное: поскольку банковский капитал в том виде, как мы его знаем сегодня, в основе своей представлен так называемыми «старыми деньгами»6, резонно предположить, что названная метаморфоза корнями своими уходит в прошлое, несоизмеримо более далекое, чем 1913 год. По этой причине нам представляется целесообразным начать летопись американского доллара не с момента обретения им нового качества (1913 и 1933 годы), а с самых истоков — XVII века, эпохи колониальной зависимости Америки от Британии.
Период от возникновения первых колоний до победы в Войне за независимость представляется неолиберальным историкам и экономистам дикой вольницей. Страшно подумать: на территории Соединенных Штатов в те годы в обращении находилось более пятидесяти (!) различных форм денег — помимо монет британской, испанской, французской и португальской чеканки, в качестве платежного средства легко и непринужденно принимались сертификаты (scrips), эмитируемые отдельными колониями (впоследствии — штатами), городами и даже крупными предприятиями. Стоимость этих денежных суррогатов непредсказуемо менялась, а главное — не соответствовала реальной стоимости подлежащего обеспечения (золота и серебра), либо вообще никакого обеспечения не имела.
Приведенная оценка финансовой анархии, царившей в XVII–XVIII веках на территориях США, отражает точку зрения сторонников Александра Гамильтона и привнесенного им в 1791 году цивилизованного (в европейском понимании) банковского дела в виде First Bank of the United States, первого Центробанка Соединенных Штатов. Реальность, однако, такова, что колониальные сертификаты (colonial scrips) — бумажные декретные деньги, подкрепленные не золотом и серебром, а лишь авторитетом местных властей, — на протяжении всего своего существования (52 года) не знали инфляции и обеспечивали стабильность цен, невиданную ни до их введения, ни после запрета, наложенного на эмиссию британским парламентом (т. н. Currency Act 1764 года).
Характерно, что ликвидация колониальных сертификатов и возврат к благородному продукту Bank of England, фунту стерлингов, не только привела к упадку экономической жизни североамериканских колоний, но и стала, по сути, главной причиной Войны за независимость.
Революционное своеобразие колониальных сертификатов проявлялось не столько в отказе от привязки к золоту и серебру, сколько в упразднении самой идеи банковского кредитования власти (правительства) под процент — общепринятой практики в Европе XVIII века. Отсутствие «долгового бремени» на самозваных деньгах североамериканских колоний позволяло местным органам управления снижать налоги и предоставлять кредиты под низкий процент, что, в свою очередь, вело к расцвету товарных отношений и производства.
Бенджамин Франклин, принимавший непосредственное участие в создании колониальных сертификатов Пенсильвании, оставил зарисовку экономической ситуации, отражавшей запрет метрополии на эмиссию самозваных денег: «Условия изменились столь разительно, что эра процветания мгновенно сошла на нет, а депрессия достигла таких масштабов, что улицы колониальных городов переполнились безработными».
В 1776 году о колониальных «чудо-скрипах» писал с нескрываемым восхищением и отец европейской экономической науки Адам Смит: «Правительство Пенсильвании изобрело новый способ кредитования, который, не будучи деньгами с золотым либо серебряным обеспечением, тем не менее, полностью дублировал денежные функции. Правительство предоставляло людям под процент и земельный залог бумажные долговые сертификаты, которые переходили из рук в руки подобно банковским обязательствам (bank notes) и считались законным платежным средством во всех сделках. Система эта существенным образом сокращала ежегодные расходы правительства, и говорят, что пенсильванские бумажные деньги никогда не обесценивались ниже стоимости золота и серебра, установленной в колониях до их эмиссии».
Отказ от привязки колониальных сертификатов к золоту и серебру объяснялся объективной невозможностью обеспечить паритет денежной массы и объема товаров и услуг: драгоценные металлы хранились за океаном в авуарах Bank of England, который, как можно догадаться, не горел желанием наращивать эмиссию пропорционально темпам экономического развития североамериканских колоний. Секрет успеха доморощенной валюты заключался, однако, не в их декретном статусе (fiat money), а в соединении двух обстоятельств — устранении вышеупомянутого «долгового бремени» и жесткого контроля за эмиссией. По признанию Бена Франклина: «В колониях мы эмитируем собственные деньги. Они называются — «колониальные сертификаты». Мы эмитируем их в правильных пропорциях к запросам торговли и производства».
Разумеется, бумажные обязательства североамериканских колоний были далеки от идеала. Можно не сомневаться, что и без запрета метрополии «правильные пропорции» эмиссии рано или поздно исказились бы под воздействием непредвиденных обстоятельств, как это случилось десятью годами позже (в 1775-м) в условиях разразившейся Войны за независимость.
10 мая 1775 года на тайном заседании Второго Континентального Конгресса было принято решение об эмиссии «кредитных билетов на сумму, не превышающую двух миллионов испанских рифленых долларов». Потребность в бумажных деньгах возникла для «защиты Америки», а «12 колоний7 обязались признать новую эмиссию в качестве законного платежного средства». Новые сертификаты получили название «Континентальной валюты» (Continental currency), или сокращенно — «Континенталы» (Continentals).
Беспокойные обстоятельства военного противостояния метрополии помешали, однако, благостному развитию сценария: очень скоро эмиссия вышла из-под контроля и продемонстрировала самые печальные дефекты бумажных денег. В конце 1775 года было напечатано «Континенталов» на сумму, уже в три раза превышающую изначально запланированную (шесть миллионов испанских долларов), а в 1779 году эмиссионная вакханалия доcтигла предела: 242 миллиона долларов! Инфляция обрела гомерические масштабы — за 100 «металлических» долларов радостно отдавали 16 800 бумажных.
В довершение неприятностей полиграфическая защита «Континенталов» оказалась настолько условной, что британцы всласть наигрались в экономическую диверсию, обеспечивая своим печатным станкам круглосуточную загрузку фальсификатом. Типичное рекламное объявление эпохи Войны за независимость (из нью-йоркской Rivington’s Gazette): «Путешественников, отправляющихся в другие колонии, снабжаем любым количеством поддельных долговых билетов Конгресса по оптовой цене бумаги. Качество печати настолько высокое, а имитация такая точная, что нет ни малейшего риска получить отказ в реализации, тем более что нашу продукцию практически невозможно отличить от настоящей. Долговые билеты были успешно и многократно запущены нами в обращение в очень больших объемах. Заинтересовавшиеся могут спросить Q.E.D. в «Кофе-хаусе» с 11 до 16 ежедневно в течение всего месяца».
Считается, однако, что овчинка «Континенталов» стоила выделки: колонии не только три года противостояли могучей Британской империи, но и вышли из этого противостояния победителями. Экономическая цена победы — 200 миллионов долларов долговых обязательств, полностью дисконтированных инфляцией и неликвидностью.
Если предположить, что стремление к самостоятельной денежной системе и в самом деле явилось одной из основных причин противостояния Соединенных Штатов Америки Британии, то победа смотрится гораздо менее выразительно, чем успехи Джорджа Вашингтона при Трентоне и Принстоне8. По крайней мере, если принимать во внимание не декларативную сторону дела, а сущностный вектор развития американской финансовой системы. Так, в 1791 году по предложению великого англофила, а по совместительству — первого секретаря Казначейства США, Александра Гамильтона Конгресс добровольно сдал позиции и согласился на создание первого американского центрального банка, вылепленного с трогательной прецизионностью по образу и подобию Bank of England.
