Виктор Ерофеев - Русский апокалипсис
Но будущее подвело. Террор не справился с человеческой природой. Адам выстоял, а Сталин умер как простой смертный. Свидетель всевозможных ужасов века, которые со временем, в новейших поколениях превратились в сладчайшие садомазохистские видения, Милош, возможно, верил в социальное торжество диалектики венцей, ниж тшеба. Но потенциал безумия он определил не только на прошлое, но и на будущее.
В России никто не написал такой книги, как Милош, по понятным причинам. Русский ум синкретичен. Ему, за редкими исключениями, анализ несвойствен. Судьбами порабощенных соседей русский человек интересуется в последнюю очередь. Любовь к Польше — красивая фраза. Катынь страшна не только массовым расстрелом, но и тем, что по статистике о ней что-то слышали не более пяти процентов российского населения. Это не перепад цивилизаций, как думал Николай Страхов. На восточном берегу Буга цивилизация меняется на этнографию. Даже я, говорящий по-польски и связанный семейными узами с Польшей, участвую в диалоге сомнамбулически. Я будто вижу сон о близких людях, попавших в беду, я переживаю за них, вместе с ними ищу решения, мне мерещатся гнезда журавлей на крышах сараев, но, просыпаясь, я понимаю, что это — другая реальность. И точно так же, как во сне, я виделся с Милошем.
Дощатый дом у длинновязой Лиз. Беркли. Входит крепкий Милош с брежневскими бровями, садится за стол. Мы едим с ним клубнику. Входит еще один гость: Душан Макавеев — югославский кинорежиссер. Начинаются яростные споры о католицизме и авангарде, игре и долге. Милош настаивает на ответственности искусства. Макавеев ближе к Хармсу. Великое противостояние Европы Европе — в славянском изводе. Я вижу: время обоих уходит. Я просыпаюсь: да было ли это? А если да, зачем?
Милош показался мне одиноким достойным человеком, от него не пахло Нобелевской премией, как пахло от Бродского, хотя в Польше у него была бешеная слава. Даже не слава — преклонение. Люди мечтали у него исповедоваться. Мы познакомились в университете. К удивлению факультета, он пришел на мою лекцию в калифорнийский университет, где он уже не преподавал. Во время лекции случился скандал: американским преподавателям не понравились мои поминки по советской литературе. Мы так разругались, что даже традиционный поход в недорогой китайский ресторан после лекции завис. Я удивился, но Милош спокойно сказал мне по-польски: «Что вы хотите, они же мертвые».
Другой раз мы с ним пили виски у него дома в послеобеденный час. Калифорнийский солнцепёк. Дом был набит до чердака книгами, как это бывает только в России. Мы говорили о русской литературе, вышли в сад, снова пили и снова — о Достоевском. Американская жена Милоша смотрела на нас в священном ужасе. Закончив одну бутылку, мы принялись за вторую. Мне даже не пришло в голову, что ему много лет. Он пошел меня провожать. Смотрю: нет Милоша. Куда делся? Я долго вытаскивал его из вечнозеленых кустов. Я серьезно опоздал на ужин к милейшим американским миллионерам и, оправдываясь, признался, что пил с Милошем. «С кем?» — не поняли милые люди. Милош не зря еще в 1951 году сомневался в американских мозгах.
Потом мы встретились с ним в Будапеште на большом американском конгрессе по случаю вельветовых революций. Мы много ходили вместе, с ним и с Михником — американцам это не нравилось. Я записал нашу длинную беседу втроем в «Хилтоне» о Европе и России, было интересно — привез в Россию. Никто не хотел печатать. Кассета потерялась в какой-то либеральной газете.
Незадолго до смерти Милош передал мне свое пожелание, чтобы я написал о его книге. Чтобы поработить разум, нужно его иметь. Такой вот крепкий философский разум, который не боится ни Канта, ни Маркса. Безумие поработить невозможно.
Злая куколка Нового Орлеана
Случись мне быть американским писателем, я бы жил в Новом Орлеане. Где еще? Писатель — охотник за призраками. Питается чертовщиной. Америка же сопротивляется всему непонятному. Она просветит тебя насквозь. Нью-Йорк, конечно, мог бы стать моим запасным аэродромом — там свои лабиринты. Но стерильные города Новой Англии, бездарный Вашингтон, тоскливый Средний Запад, парниковая Флорида, хваленая Калифорния — все это одинаковые бифштексы за девятнадцать долларов и девяносто пять центов ($19,95 — смотри меню) из невкусного мяса, которым тебя накормят в очередном ресторане. От такой Америки хочется бежать, хоть в Интернет. И вот на фоне демократического однообразия, от которого ноют зубы, возникает устье Миссисипи — садок аллигаторов, край лупоглазых смеющихся негров, плавучих казино и элегантных белых женщин, которые носят яркие платья, развевающиеся на ветру. Не Америка, а мираж с ядовито-ярким коктейлем. Выпьешь его, и перед глазами встанет большой город чугунных балконов и разноцветных домов. Это не имитация жизни, а поднебесный ночной клуб с разрывными звуками саксофона, белыми расстегнутыми рубашками, сексуальным томлением тела. Солнечное утро, полное птиц и звона колоколов, встречай в уличном Café du monde с широкой чашкой настоящего «кафе о лэ». Не поехать ли нам сегодня на старое кладбище?
Покойники висят в воздухе в мраморных надгробиях. Тебя ведут поклониться культовой могиле королевы Вуду. Могила обсыпана мелкими монетами.
— Причем здесь эта королева?
— Пятнадцать процентов новоорлеанцев практикуют Вуду.
В центральной вудунской аптеке можно купить воскресительный крем. Тебе это надо? Так что, у вас по улицам бегают зомби? Милый городок, где бегают зомби, обмазанные воскресительным кремом! Меня ведут в храм Вуду, который для отвода глаз закамуфлирован под музей. На выходе из него, слегка ошарашенный, я покупаю женскую куколку Вуду, прямо скажем, с нехорошим лицом. Что значит: нехорошим? Ну, между нами, злым. Во всяком случае, очень запоминающимся лицом. До сих пор ее помню. Куколка жила у меня в квартире в Москве. В шкафу с книгами. Вместе с пастью аллигатора из Миссисипи. Из того же псевдомузея. Аллигатор тоже был не очень добр: с открытой перекошенной пастью. Зачем я его купил? Я показывал его друзьям, и они говорили: какой-то он странный. Навез ты всякой дряни из Нового Орлеана… Потом домашние втайне от меня снесли куколку на помойку, выбросили в дворовый мусорный контейнер. Как же вы, не спросясь меня, ее выбросили? Я был встревожен. Я не сказал домашним, что в Новом Орлеане мне категорически запретили ее выбрасывать на помойку. Но у нее же злое лицо! Да, но ее нельзя выбрасывать! Вскоре я перестал жить в той квартире. Твое влияние — Новый Орлеан. А на старом кладбище я спросил:
— Почему покойники висят в воздухе? Нельзя было, что ли, похоронить в землю?
— На случай наводнения.
Я не поверил: передо мной большой город с разноцветными домами. Это было восемь лет назад. Я знал: города смертны, как люди. Но ведь Америка непобедима! Я помню, с университетских времен, великое волнение умов по поводу Лиссабонского землетрясения в 1755 году: за какие грехи? О землетрясении забыли по-настоящему разве только после Хиросимы.
Пятнадцать процентов вудунов в Новом Орлеане! Не мало. Я видел фотоснимок урагана Катрин, сделанный из космоса. Мы все его видели. У этой куколки тоже недоброе лицо. Кого тут выбросили на помойку? Что нам хотела рассказать Катрин? Чему научить? А эти христианские призраки, в которых верят набожные негритянские кухарки и белые плантаторы? Они скрипят по ночам половицами в загородных домах в устье Миссисипи. Кто с кем передрался?
И вот результат: десятки тысяч людей не поверили предупреждению. Авось по-американски. Кое-кто оказался слишком беден или стар, чтобы уехать. Большая часть из них плавает по улицам города вперемежку с метровыми акулами. Им явно понадобится воскресительный крем. Но хватит его на всех у вас в Америке, президент Буш? Впрочем, акул воскрешать необязательно. Возможно, нам опять решили рассказать про нашу человеческую природу. Мародеры стреляют по военному вертолету, который хочет эвакуировать страдальцев. Откуда взялись толпы мародеров? Полуголые, в одних штанах, они грабят, крушат и стреляют. Наводнение превратилось в лотерею. За один день выиграешь больше, чем заработаешь за всю жизнь. Дезертирство неподкупных американских полицейских — обратная сторона медали. Самцы бросились — по колено в вонючей воде — ловить самок.
— Сэм, ты что, как ты смеешь, я же твоя хозяйка!
Сэм догнал, изнасиловал, утопил хозяйку. Чем эти мирные люди занимались до городского кораблекрушения? Наводнение смыло румяна политической корректности. Афро-американцы опять превратились в негров. Негры, в свою очередь, превратились в больших обезьян. Вот уж порадуется за Америку добрый Бен Ладен: у них все нормально с моралью и совестью. Бедная медсестра из разбитого девятиметровой волной госпиталя сидит и плачет: теперь мы стали страной «третьего мира». Вытри слезы, сестра! Отстроили Лиссабон. Отстроят и Новый Орлеан.
