Владимир Бушин - И все им неймется!
Но почему речь идёт об изоляции? Разве телевидение — единственный способ общения писателя с читателем? Ведь существуют газеты, журналы, книги. И Солженицын вовсе не пренебрегает ими. Его толстенными фолиантами, как и грандиозными сочинениями Радзинского обо всём возможном и кое о чём сверх того, завалены книжные магазины и книжные развалы. Однако профессор Покровский заключает трагически: «Пророк замолчал в своём величии и отстранённости от сует». Ну, если его отстранили именно от сует, то это и хорошо. К лицу ли величественному пророку суетиться? Ведь когда ещё было сказано: «Служенье муз не терпит суеты». А телесуеты — особенно. Лично я, например, выступал по телевидению лишь один раз в жизни, и ничего, живу, порой получаю от читателей 20–30 писем в день.
Но всё дело-то в том, что Солженицын за последние 35 лет так привык к суете, что жить без неё не может, и потому, конечно же, ужасно страдал из-за лишения его еженедельных вещаний. И тут демонстрация читателей «Загадок любви» была бы для него чрезвычайно отрадна. Но, увы, не организовал Радзинский и демонстрацию, не бросил клич «Даёшь Исаича!» У него всё ещё тряслись поджилки.
И вот, наконец, после 35-ти лет упущенных возможностей и полной немоты бесстрашный Эдвард бросил миру своё золотое словцо во славу великомученика, пророка и чудотворца Солженицына именно теперь, когда это совершенно безопасно, безвредно и не нужно никому, кроме самого пророка. Думается нам, что в обстановке всенарастающего безразличия к его титанической личности это для него дороже, чем Нобелевская премия. Потому и решили мы отметить такое событие новой публикацией эпохального характера.
Домик для поросёнка
Ныне всё более модной становится у нас астрология. Дело дошло до того, что ТАСС регулярно готовит на каждую неделю гороскопы, и даже газеты, вчера ещё бывшие органами коммунистической партии, не жалея места на полосе, регулярно печатают их. Поэтому едва ли кто удивится тому, что мы, решив высказать кое-какие соображения об Александре Солженицыне, предварительно заглянули в гороскоп «козерогов», к коим этот «великий писатель» (М. Горбачёв) принадлежит.
В гороскопе сказано, конечно, многое, но сегодня нас заинтересовало вот что: «Может быть философом». И действительно, А.И. Солженицын — философ. В молодости, по его собственному признанию, он был марксистом, причём — воинствующим, клыкастым. Так, рассказывая в «Архипелаге ГУЛаг» о встрече в Бутырской тюрьме с неким «православным проповедником из Европы» Евгением Ивановичем Дивничем, который лихо поносил марксизм, он прямо заявил: «Я выступаю в защиту, ведь я марксист». Поэтому многие его почитатели, например, журналист Михаил Геллер, говорят о нём: «верующий, потерявший веру». Они утверждают также, что его антисоветские книги написаны «с болью обманутой любви». Это, разумеется, весьма впечатляет. Обманутые, прозревшие и раскаявшиеся всегда пользуются большим доверием, ибо принято считать, что уж они-то знают покинутый лагерь! К тому же расстриги обычно и любопытство вызывают у всех.
Вот что, однако, выясняется при более внимательном рассмотрении дела. Солженицын рассказывает о своём изучении марксизма очень откровенно: «Самого Маркса читать трудно, но существуют учебники… Я поддался этому искушению (изучить марксизм без прикосновения к Марксу. — В.Б.) и с таким мировоззрением я пошёл на войну». То есть самого Маркса-то он не читал, не осилил, мировоззрение его сложилось по каким-то учебникам, среди которых, естественно, могли быть и не очень удачные.
К тому же, по воспоминаниям людей, знавших Александра Исаевича в пору учёбы, он тогда сильно был склонен к зубрёжке. Н. Решетовская, его первая жена, рассказывает, например, что её жених, а затем муж, делал специальные карточки, куда заносил разного рода сведения, нужные по учёбе, и то сам перебирал их, то заставлял невесту, а потом жену экзаменовать его по ним, — на прогулках, в кинотеатре перед началом сеанса, в гостях, пока ещё не сели за стол, даже перед сном, уже под одеялом. Его голубая мечта тех дней — большая китайская ваза на столе, полная таких карточек… Весьма вероятно, что именно так, предварительно расписав по карточкам, изучал он и марксизм. Сочетание неудачного учебника с карточным методом изучения не могло не дать самых достослёзных результатов, а именно — карточного домика познаний.
Домик, как видно, состоял главным образом из цитат. Во всяком случае в упоминавшемся рассказе о столкновении с богословом Е.И. Дивничем писатель говорит именно о них как о своём главном оружии в борьбе за марксизм: «Ещё год назад как уверенно я б его бил цитатами, как бы я над ним уничижительно насмехался!» Но теперь, констатирует он, «меня бьют почти шутя». И ничего в этом нет удивительного.
Нетрудно представить себе, как происходило избиение будущего нобелевского лауреата. Он, допустим, когда-то выписал из учебника в свою карточку: «бытие определяет сознание», выучил на сон грядущий, запомнил на всю жизнь, и вот теперь с этой выпиской наперевес шел в атаку на «православного проповедника». А тот ему — такой, скажем, вопросик: «Позвольте, чадо моё, а как же, например, с самим Лениным? У него отец — действительный статский советник, семья чиновно-дворянская, бытие в детстве и юности вполне обеспеченное, благополучное, даже, извиняюсь, именьицем Кокушкино владели, а у него, несмотря на такое-то бытие, самое что ни на есть революционное сознание. Ась?» Что на это молодой цитатчик мог ответить? Ничего! В карточках ответа не было. Одним ударом неглупого человека он был загнан в угол и там рухнул, погребённый под своим карточным домиком.
Да мне ль его бояться?
Поднявшись, утеревшись, он изумился молниеносности своего разгрома. Как же так? Ведь картотека была до того хороша! Как у шарманщика, который вдвоём с попугаем торговал на родном ростовском базаре «счастьем» из ящичка. Но факт оставался фактом. И тогда, прельстившись лёгкостью добычи, Солженицын сам пошёл громить марксизм, сам стал проповедовать: это, мол, «слишком низкий закон, по которому бытие определяет сознание», это даже — «свинский принцип».
Закон действительно не очень хороший, если его железно прилагать к каждому отдельному человеку, к любому индивидууму. Но ведь марксисты этого не делают! То ли в спешке, то ли действительно уж очень плох был учебник, но студент Солженицын сделал в своё время усечённую выписку, а понять её расширительно — не набрал ума. Настоящие марксисты понимают вопрос так: ОБЩЕСТВЕННОЕ бытие определяет ОБЩЕСТВЕННОЕ сознание, причём определяет, само собой ясно, в самых общих чертах. Что же касается отдельного человека, то о нём у марксистов, разумеется, есть соответствующие оговорки, хотя бы у того же Ленина: «Личные исключения из групповых и классовых типов, конечно, есть и всегда будут». Таким исключением и был, в частности, он сам.
Никто этого, увы, не сказал вчерашнему марксисту, не уличил его. Поощрённый безнаказанностью, он уж совсем расхрабрился: «Да что мне Маркс! Да мне ль его бояться!». И снова с великой болью обманутой любви ринулся в бой против марксизма. Вернее, против своей картотеки. Так как при этом в какой-то мере всё же приходилось иметь дело с мыслями и высказываниями людей, которых, как говорится, голой рукой не возьмешь, то Обманутый и не действовал голой рукой, а всегда вооружал её — то ножницами, то клеем, то краской.
Он вообще убеждён в полной правомерности такого рода своих действий. Так, полемизируя с одной книгой юриста И.Л. Авербаха, даёт сноску: «Все неоговоренные цитаты в этой главе — по книге Авербаха. Но иногда я (пуская в ход ножницы, клей и т. д. — В.Б.) соединял его разные фразы вместе… Однако смысла я не исказил нигде». В данном случае это можно понять так: если я столь бережлив к смыслу речей неведомого вам Авербаха, то уж какие могут быть сомнения относительно моего цитирования или изложения мыслей Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина! Искажать смысл их речей — да это невозможное дело!
Но вот он, как попугай клювиком, вытягивает из ящичка, и мы читаем на ней, что в глазах Маркса такое обращение с заключёнными, при котором они имеют (да именно «имеют», а не «не имеют»!) возможность «читать книги, писать, думать и спорить» — означает обращение «как со скотом»). Всякий согласится, что взгляд, мягко выражаясь, более чем странный, но в карточке точно указан адрес: «Критика Готской программы». Снимаем с полки 19-й том последнего собрания сочинений Маркса-Энгельса, находим «Критику», в ней на странице 31 есть маленький раздельчик «Регулирование труда заключённых». Слова «как со скотом» тут действительно имеются, но вот в каком, однако, контексте: Маркс пишет, что рабочие вовсе не хотят, «чтобы с уголовными преступниками обращались как со скотом», — только и всего!
Но Солженицын опять лезет в свой философский ящичек и вытягивает новую карточку. На сей раз попалась о Ленине. В ней речь идёт об одной телеграмме, посланной Владимиром Ильичем 9-го августа 1918 года пензенскому губисполкому в связи с контрреволюционным восстанием в губернии. Писатель уверяет, что Ленин требовал: «провести беспощадный массовый террор…» Массовый? Это что же — террор против масс? Ленин требовал провести террор против рабочих и крестьян? Да уж как видите сами, говорит нам Обманутый и опять точно указывает источник: собрание сочинений, 5-е издание, том 50-й, страница 143–144. Открываем нужную страницу и действительно читаем: «провести массовый террор…» Да, да, массовый. Но там, кажется, ещё что-то? Вглядываемся «Массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев». Эге, вот они, ножницы-то опять, где пригодились. Хвать! — и террор против мироедов да контрреволюционеров превращается в террор против трудящихся. Ловко!
