Журнал Русская жизнь - 1968 (май 2008)
Послушайте, но они голодают.
…Надя Калинкина, девушка модельной внешности, второй год не может защитить диплом в Екатеринбурге.
- Потому что только дорога в два конца, - говорит она, - стоит тысячу. И этой тысячи никогда нет.
У нее ребенок и муж - тоже рабочий завода. Летом Надя подрабатывала продавцом. А в иные месяцы бабушкина пенсия - единственные деньги в семье.
- Что будете делать дальше?
- Уговорю мужа куда-нибудь уехать. Уехать… Уже все равно - куда…
Тамаре Ефтиной завод должен 35 тысяч. Она живет с сыном-одиннадцатиклассником. Мальчику, хочешь не хочешь, надо покупать обувь и одежду, все-таки не дело ходить в рваных ботинках. А это тысяча рублей. Курточка - тоже тысяча… Вот так принесет домой шесть тысяч, заплатит за квартиру, купит сыну ботинки - и остается тысяча рублей на месяц на все про все.
- Клим, говорю ему, да нечем мне тебя кормить. Но сейчас заводских начали бесплатно кормить в школе, это очень большое подспорье. Я-то могу и булку хлеба на неделю растянуть, если постараться…
Спрашиваю про рацион. Тамара объясняет: завтрак - овсянка на воде, обед - тарелка супа из бульонных кубиков, вечером - чай и хлеб с майонезом.
- Иногда я беру самую дешевую колбасу - 80 рублей за кило, да, у нас есть такая, конечно, кот ее не ест, но нам можно.
Светлана Кроликова закончила Уральский политех, по распределению попала в Киргизию, вернулась в родной поселок и стала аппаратчиком ректифицированного спирта - пусть и рабочая должность, но работать на гидролизном было статусно. Она рассказывает про условия труда - сивушные свищи, изношенное оборудование, которое почти полностью вышло из строя, и работать на нем можно только по интуиции, почти вслепую. Светина дочь закончила школу с медалью, мечтает стать переводчиком, но учиться не может, опять-таки - не на что, даже если девочка поступит на бюджетное, ей надо чем-то помогать, сейчас она в колледже в Серове, где учат пока что бесплатно. Пригодится ли в жизни серовский диплом? Но не идти же к маме на завод. У лаборанта Светланы Яско младший сын учится в техникуме, они с мужем - заводские, оба без зарплаты. Завод должен семье 60 тысяч - громадные деньги.
Куда им идти, 40-50-летним людям? На второе в городе предприятие - лесокомбинат? Пошли бы, да там одна работа для женщин: в бассейне стоять с баграми, сортировать плывущие бревна. Работать надо бесперебойно, под открытым небом, в дождь, снег и холод, зарплата - 3-4 тысячи.
- Господи, да почему же они работают?
- А где еще?
И так с каждым: житейские трагедии собираются в одно общее, громадное социальное отчаяние.
V.
Райцентр Новая Ляля теперь куражится, а ранее - завидовал Лобве. Один из сотрудников (не голодавший, но активно сочувствовавший) долго рассказывал про советское бытие Лобвы: про восемь норковых шуб у заводской бухгалтерши, про свой гараж, обитый коврами («некуда девать»), про шопинг в Москве, когда закупались по несколько купе для шмоток-посуды, про свою куртку-аляску, которая в начале 70-х произвела оглушительное впечатление на задроченных москвичей, знать не знавших такой роскоши, и златые цепи на рубеже 80-90-х - везде, везде, понимаете, даже на ногах носили. На завод было не устроиться без знакомства. А уж при Горби - о, как мы цвели! «Лобва была козырной, понимаете? Мы все были козырными». Говорил - облизывался. И хотя его повествование носило неистребимый привкус «охотничьего рассказа», думаю, что не так уж сильно он привирал - следы былой зажиточности, не оглушительной, но прочной, опрятной, и сейчас видны в квартирах лобвинцев. Пролетарские слободы - не бутлегеры и не алкоголики (увольняли мгновенно), здесь нормальный, здоровый климат, порядок, крепкая воля к жизни.
Вечером в Лобве элегическая тишина, на улицах пустынно, ни одного горизонтального тела я не увидела. Нет, Лобва решительно не оправдывает свою репутацию «суррогатной столицы Урала», где, как пишут уральские же журналисты, половина мужского населения деградировала до полной синевы, а половина лежит на кладбище. Совершеннейшее потрясение произвел подъезд одного из домов микрорайона гидролизников. Трехэтажный дом, двенадцать квартир в подъезде, домофона нет, - и стерильная почти чистота, которая не снилась московским домам с их сложной запорной электроникой и круглосуточным видеобдением. Ремонт, судя по краске, был давно, но при этом на краске - ни следа подросткового творчества: ни плевка, ни пятна, ни хотя бы одной, для приличия, обсценности. И хотя мне сказали, что есть и другие подъезды, «типа ваших московских, да», сам факт бездомофонного уюта в рабочем, не итээровском доме говорит о нравах города больше, чем любые отчеты.
Спирт защищают изо всех сил - как любимую деточку. Наш спирт «Экстра» занимал третье место на ВДНХ, никто отродясь им не травился. Столько стадий очистки, что вы, марганцовка, уголь активированный! Всего на несколько пунктов отличается от хлебного, уж поверьте, - а один из горожан, с которым я разговорилась на площади, не выдержал моих скептических вопросов и предложил немедленно, вот прямо сейчас навестить барыгу (40 рублей за ноль-пять) и лично убедиться в качестве-люкс, но мне, признаюсь, не достало отваги. Травились лобвинским «Хелиосом» - было дело: полегли сто человек в Верхней Салде, три летальных случая, у остальных - токсический гепатит, это когда моча малиновая, глаза желтые, исход - как правило, инвалидность, ну так «Хелиос»-то - средство для дезинфекции туберкулезных, извините, помещений, кто же заставлял его жрать? Сто тридцать пять тысяч человек в Свердловской области стоят на учете в наркологических диспансерах как страдающие алкогольной зависимостью, возможно ли проследить за всеми? Впрочем, гидролизники - объективисты, они признают, что похмелье, конечно, тяжелее, чем от водки, но, но, но: в Лобве пьют не больше, чем в других местах, а левым сбытом занимаются не пролетарии.
- Вчера, - печально говорят женщины, - снова вывозили. На машинах без номеров. Их ловят, тут же отпускают… Уходит спирт.
VI.
От губернии голодающим были нанесены визиты вежливости - приезжали областной министр промышленности, уполномоченный по правам человека Мерзлякова. Обещали, уговаривали, просили войти в положение. Приезжал депутат Таскаев от ЛДПР и - в лучших традициях корпоративной риторики - продекламировал, что чиновников надо карать рублем, рублем! вычитать из зарплат! лично! с каждого! - и умчался на таком сияющем джипе, что сосед Пацюкова, до сих пор пребывающий в обаянии, страстно уверял меня: то был сам Жириновский. Приезжали представители Партии пенсионеров, они даже собирались заплатить эти 700 тысяч от себя, такое вот вспомоществование, но голодающие удивились и отказались - стремно брать у пенсионеров (и так половина кормится родительскими пенсиями). Приезжал Росхимпрофсоюз с юристом, привезли минералки и денег по три тысячи на брата. Директорат завода не сдвинулся - и, как можно понять, не от душевной черствости, а от бессилия, к тому же праздники - мертвое время, так все неудачно.
Первый раз Тахир Гаясов встретился с работниками 8 мая.
Они сидели в гостиной на матрасах - под саврасовскими грачами в багете, под плакатом «Куда смотрит власть?» - и смотрели на Гаясова и Абузярова как на последнюю в жизни надежду.
Гаясов передал две бумаги - от виртуальной девушки Слаутиной для работников «ошки» и от виртуальной девушки Сычевой - для работников «ашки». Это «гарантийные письма», в которых каждому голодающему обещали выплатить долг до 10 июня сего года. Контроль за выполнением гарантии возлагался почему-то на комиссию из 5 человек, избранную общим собранием для распределения средств (она решает, кому дать - и решает, в общем-то, по совести. При мне комиссия в профкоме делила 66 тысяч рублей - последнее, что поступило на счет завода. Этот хлеб преломили на 16 человек - заплатили за февраль работникам общежития и здравпункта).
Под обещанием стоят натуральные печати и факсимильные подписи директрис.
Тахир Михайлович предлагает принять решение сейчас, немедленно - и выходит на крыльцо. На скамейке сидит женщина средних лет - жена одного из голодающих. Увидев его, она начинает кричать что-то про сволочей и подонков, растащивших завод, она кричит раненым голосом. У нее перехватывает горло. Она плачет.
- Нам пошли на уступки, - торжественно говорит Андрей Абузяров. - Мы добились своей цели. Мы победили.
Он пытается говорить бодрым голосом, но выходит мрачно и натянуто.
Рабочие недоуменно рассматривают письма. Им в самом деле хочется верить, что руководство пошло на уступки. И что они победили. Им, в конце концов, очень хочется есть.
- В чем уступка? - не понимаю я.
- В том, что нам выплатят деньги в течение месяца, а не в течение полугода, - не без раздражения отвечает Андрей.
