Петр Романов - Преемники: от царей до президентов

Учитывая те страсти, что когда-то бушевали вокруг русского трона, уход с исторической сцены династии прошел на удивление буднично, в бюрократическом порядке. Сначала подписали одну бумагу, чуть позже вторую. Что-то вроде канцелярской записи в амбарной книге: "Россию сдал", "Россию принял", подписи, дата. Сначала в пользу брата отрекся Николай, а затем тут же отрекся и Михаил.

Мария Федоровна, узнав об отречении, сначала пришла в ярость и отчаяние, но затем бросилась в Ставку утешать сына. Встретившись на перроне, они долго стояли на февральском ветру, обнявшись, а потом медленно ушли от посторонних взглядов в соседний сарай. О чем в последний раз в жизни говорили мать и сын, неизвестно, но позже Мария Федоровна записала в дневнике: "Ники был неслыханно спокоен и величествен в этом ужасно унизительном положении".

В это можно поверить. После отречения и вплоть до дня своей гибели Николай показал куда больше характера, чем за все царствование. Есть люди, не умеющие жить, но умеющие достойно умирать.

Так что не стоит зря спорить о том, какое имя для Николая II пристойнее: Кровавого или Мученика. Он заслужил оба.

В императорском семействе, а оно за триста лет изрядно разрослось, были люди разнообразные: истинные джентльмены и воры (один даже попался на краже фамильных бриллиантов), примерные мужья и любвеобильные гомосексуалисты, неисправимые трудоголики и патологические бездельники.

Среди них встречались толковые военные, грамотные моряки, даже талантливые историки и литераторы — отдадим должное хотя бы поэту, что скромно подписывался "К. Р.".

К концу XIX века в среде Романовых не оказалось лишь достойного государя, хотя именно в этом и заключался весь смысл существования династии.

У императорской фамилии, вероятно, имелся шанс выжить, потеснившись на российском политическом Олимпе: согласиться царствовать, но не править. Многие европейские монархии избрали этот путь. Романовы не захотели.

Часть IV. Душеприказчики двух империй

От Александра Керенского до Михаила Горбачева

Принято за аксиому, что XX век был к России немилосерден. Что и говорить: три революции, одна гражданская война, две мировые, десятки конфликтов с близкими и дальними соседями, гибель двух империй (петровской и советской).

За столетие русский человек испытал на себе столыпинскую реформу и ленинскую продразверстку, военный коммунизм и нэп, Госплан СССР и либерализацию цен, экспроприацию по-пролетарски и приватизацию по Чубайсу. Он узнал, что такое "керенки", карточная система, "золотой червонец" и "деревянный рубль". А под конец века, пережив дефолт, неожиданно обнаружил, что символом российского благополучия является US dollar.

Все это так. Двадцатый век действительно был к России немилосерден; многие из перегрузок, что выпали на долю ее граждан, оказались попросту несовместимы с жизнью. Однако и русские в этот период были немилосердны ко времени. Страна то безнадежно застревала в прошлом, выпадая из общего потока, то, наоборот, легкомысленно и дерзко нарушая законы бытия ("Время, вперед!"), силой прорывалась в будущее, безжалостно при этом насилуя себя и окружающее пространство.

За что и была наказана. Тот же недобрый XX век оказался куда терпимее к народам, что продвигались вперед, соизмеряя свой шаг с течением времени, не отставая от него, но и не пытаясь его обогнать. Их история оказалась скучнее русской, зато комфортнее.

Февральская революция 1917 года, которую пресса в эйфории тут же окрестила восьмым чудом света, большевики брезгливо обозвали буржуазной, а сами буржуа считали демократической, пришла для всех как-то вдруг.

Перемен в Петрограде с нетерпением и даже с азартом ждали, конечно, многие, однако нетерпение — враг хладнокровия, а потому сигнал штормового предупреждения над Российской империей вывешивался тогдашними политологами столько раз, сколько темнела невская вода у Зимнего дворца. Но тучи в царствование Николая II гуляли над страной постоянно, так что в конце концов в сознании большинства людей грядущая революция "позиционировалась" где-то между апокалипсисом и грезами о крупном выигрыше в лотерею: и то, и другое, и третье возможно, но стоит ли ждать этого события со дня на день?

Именно тогда гром и грянул. Великая империя, созданная Петром I, треснула и беспомощно завалилась набок, вся разом, словно и впрямь по Евразии пронесся чудовищной силы ураган. Между тем политическая погода на российских просторах в феврале ничем не отличалась от предыдущей январской или декабрьской погоды.

Государь был жалок, но для его подданных это новостью не являлось. В парламенте самозабвенно ругали правительство, но делали это депутаты со дня первого заседания самой первой Думы. На фронтах Первой мировой войны дела шли дурно, но надежда на скорый успех умерла еще в 1914 году. В тылу не хватало хлеба, но и эта напасть обрушилась на русских не в феврале. Раздражения у голодных обывателей довольно долго хватало лишь на манифестации, но не на государственный переворот. Возмущенные граждане толпились на улицах Петрограда, переругивались и даже порой дрались с полицией, но обычно разбегались при появлении казаков.

Императрица по поводу уличных беспорядков в столице (всего за неделю до отречения мужа) больше возмущалась, чем беспокоилась: "Это хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, — просто для того, чтобы создать возбуждение". Видимо, ей не доложили, что среди "мальчишек и девчонок" в толпе все чаще стали мелькать серые солдатские шинели. Зато это заметили казаки и жандармы, поэтому желания конфликтовать с народом у них резко поубавилось. Власть осталась без охраны. В отличие от императрицы улица это почувствовала мгновенно. И двинулась к дворцам. Социальный инстинкт у голодной толпы работал безукоризненно.

Позже все оппозиционные политические силы, начиная с думских лидеров и кончая Советами рабочих депутатов, приписали себе множество революционных подвигов, якобы совершенных ими в февральские дни, но доверять этим героическим воспоминаниям нельзя. Доказательством революционных подвигов служат, как правило, не действия, а разнообразные декларации и постановления, в реальности не имевшие никаких серьезных последствий. Ни одна из российских партий на тот момент не обладала ни силами, ни рычагами для того, чтобы реализовать свои планы, даже если они и существовали.

На самом деле хроника Февраля хаотична, а у главных персонажей нет имен. Историю в те дни творил аноним, а не политические партии. Истеричный выкрик из толпы вершил не только судьбы жандармов и офицеров — растерзанные тела в мундирах несколько дней неубранными, как и мусор, валялись на улицах столицы, — но и будущее всей страны. То укрупняясь, то, наоборот, разделяясь на части, толпа металась по Петрограду, перебиралась от Думы к казармам, от казарм к винному складу, от винного склада к центру города, поближе к магазинам и частным квартирам — их в те дни было сожжено и разграблено без счета.

В первые дни всеобщей эйфории "эксцессы" мало смущали даже рафинированных интеллигентов. Писатель Мережковский, вдыхая запах свободы, смешанный с дымом пожарищ и незахороненных трупов, назвал Февральскую революцию "благоуханной". Зинаида Гиппиус утверждала: "Печать Богоприсутствия на всех лицах", а либеральная пресса писала об "изумительной культурности народного восстания".

Видимо, прав был лидер правых эсеров Питирим Сорокин (впоследствии профессор социологии Гарвардского университета), заметивший как-то, что в революционную эпоху в человеке просыпается не только зверь, но и дурак.

У солдат, высыпавших из казарм на улицы, как и у остальной толпы, не было ни лидеров, ни четкой цели. Рабочие агитаторы в казармы тогда проникали легко, но какой-либо конкретной программы действий человеку с ружьем и они не предлагали, поскольку рекомендации Советов, срочно созданных по аналогии с революцией 1905 года, были туманны.

Всеобщая растерянность "масс" объяснялась тем, что вожди всех крупнейших левых партий находились тогда в эмиграции, а без них дело не клеилось. Пропаганда рабочих Советов, лишенная подсказки со стороны авторитетных лидеров, в февральские дни крутилась вокруг очевидного, эхом вторя улице: война надоела, а хлеба нет. Это неплохой лозунг для бунта, но никак не для революции.

Приказ № 1 Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, где речь шла о создании солдатских комитетов во всех ротах, батальонах и полках (они были обязаны взять под контроль все имеющееся в подразделениях оружие), появился вслед за решением Временного комитета Государственной думы взять власть в свои руки. То есть после того, как революция совершилась. Не Советы подготовили Февраль, а наоборот, Февраль реанимировал Советы.