В разреженном воздухе. Самая страшная трагедия в истории Эвереста - Кракауэр Джон
Вскоре после того, как Фишер добрался до Круза и начал непростой спуск к базовому лагерю, они столкнулись на вершине ледопада с Букреевым, который поднимался в одиночку. Фишер отчитал проводника за то, что он не выполняет свои обязанности.
– Да, – вспоминает Круз, – Скотт очень серьезно «наехал» на Толю. Он хотел знать, почему Анатолий так отстал от всех и почему не поднимался вместе с группой.
По словам Круза и других клиентов компании «Горное безумие», во время экспедиции напряженность в отношениях между Фишером и Букреевым возрастала. Фишер платил Букрееву 25 000 долларов, что было необычайно щедрой компенсацией за работу проводника на Эвересте (большинство других проводников получали от 10 000 до 15 000 долларов, опытные шерпы-альпинисты – от 1400 до 2500 долларов). В общем, поведение Букреева не оправдывало ожиданий Фишера.
– Толя был очень сильным и высокотехничным альпинистом, – объясняет Круз. – Но он не умел работать в коллективе. Он не следил за действиями других. Он просто не умел играть в команде. Я говорил Скотту, что не хочу подниматься вместе с Толей на гору, потому что не уверен, смогу ли рассчитывать на него, если возникнут какие-либо проблемы.
ПРИЧИНОЙ РАЗНОГЛАСИЙ СТАЛО ТО, ЧТО У АНАТОЛИЯ БУКРЕЕВА БЫЛО СОВЕРШЕННО ИНОЕ ПОНИМАНИЕ ОБЯЗАННОСТЕЙ ПРОВОДНИКА. БУКРЕЕВ БЫЛ РУССКИМ, ОН ПРИШЕЛ ИЗ ЖЕСТКОЙ, ГОРДОЙ И СУРОВОЙ КУЛЬТУРЫ АЛЬПИНИЗМА, В КОТОРОЙ НЕ СЧИТАЮТ, ЧТО СО СЛАБАКАМИ НАДО НЯНЧИТЬСЯ.
В Восточной Европе обязанности проводников были приблизительно такими же, как и у шерпов: они перетаскивали грузы, закрепляли веревки на горе и прокладывали маршрут. В этой культуре, в отличие от западной, считалось, что проводники в гораздо меньшей степени должны присматривать за клиентами.
Высокий и светловолосый, с красивыми славянскими чертами, Букреев был одним из лучших высокогорных альпинистов в мире. Он имел двадцатилетний опыт работы в Гималаях и два раза поднимался на Эверест без кислорода. За время своей альпинистской карьеры у него сложилось свое собственное понимание того, как надо покорять гору, и он очень строго придерживался своих взглядов. Он неоднократно громогласно заявлял, что было бы ошибкой со стороны проводников нянчить и баловать своих клиентов.
– Если клиент не в состоянии подняться на Эверест без помощи проводника, – говорил мне Букреев, – то ему нечего делать на этой горе. Иначе могут возникнуть большие проблемы.
Отказ или неспособность Букреева выполнять обязанности проводника в соответствии с западным представлением о функционале этой профессии выводили Фишера из себя. Из-за такого отношения Букреева Скотту и Бейдлману пришлось нести на своих плечах непропорционально большую долю ответственности за группу, и к началу первой недели мая это напряжение, без сомнений, сказалось на состоянии Фишера.
После того как Фишер вечером 6 мая прибыл в базовый лагерь с больным Крузом, он сделал два звонка по спутниковому телефону в Сиэтл и горько жаловался партнерше по бизнесу Карен Дикинсон и агенту по рекламе Джен Бромет[54] на то, что Букреев ему не подчиняется. Ни Джен, ни Карен не подозревали тогда, что этот разговор с Фишером станет для них последним.
8 мая команды Холла и Фишера вышли из второго лагеря и начали подниматься по протянутым веревкам на стену Лхоцзе. На 610 метров выше Долины Молчания, прямо под третьим лагерем, валун размером с маленький телевизор сорвался со склона и ударил Энди Харриса в грудную клетку. Удар сбил Энди с ног, и в течение нескольких минут он в шоковом состоянии болтался на страховочной веревке. Если бы он не был пристегнут жумаром, то наверняка упал бы и разбился насмерть.
Когда Харрис добрался до палаток, он выглядел совсем разбитым, однако утверждал, что повреждений у него нет.
– Этим утром я мог стать покойником, но, по-моему, эта чертова штуковина меня только оцарапала, – уверял он.
Перед падением камня Энди наклонился и опустил голову, но за секунду до удара глянул вверх, и получилось так, что камень только скользнул по его подбородку, а затем врезался в грудь, но, слава богу, не разбил ему голову.
– Если бы этот камень попал мне в череп… – пробормотал Энди, скривившись и снимая рюкзак, но так и не закончил фразы.
Третий лагерь был единственным лагерем на всей горе, который мы не делили с шерпами (выступ был слишком мал, чтобы вместить палатки для всех нас). Поэтому здесь мы должны были сами готовить себе пищу, которая на этой высоте состояла только из воды, растопленной изо льда. Из-за обезвоживания организма – неизбежного следствия учащенного дыхания в сухом воздухе – каждый из нас выпивал больше четырех литров жидкости в сутки. Чтобы напоить восемь клиентов и трех проводников, нам надо было иметь приблизительно сорок литров воды в день.
8 мая я первым добрался до палаток. По традиции, первый вышедший к палаткам должен начать рубить лед для питьевой воды, чем я и занялся. В течение трех часов, пока мои спутники подтягивались в лагерь и забирались в свои спальные мешки, я был снаружи, рубил ледорубом лед, наполнял им пластиковые мешки для мусора и разносил их по палаткам. На высоте 7300 метров это было крайне утомительным занятием. Каждый раз, когда кто-нибудь из моих товарищей кричал: «Эй, Джон! Где ты там? У нас лед кончается!» – я на собственном опыте понимал, как сильно мы обязаны нашим шерпам и как мало ценим их труд.
Ближе к вечеру, когда солнце клонилось к изрезанному горными пиками горизонту и температура начала падать, все подтянулись в лагерь за исключением Лу Касишке, Фрэнка Фишбека и Роба, который вызвался «пасти отстающих» и поднимался последним. Около половины пятого проводник Майк Грум ответил на вызов Роба по рации. Роб сообщил, что Лу и Фрэнк все еще внизу, метрах в шестидесяти от палаток, и двигаются чрезвычайно медленно. Он спросил, может ли Майк спуститься вниз, чтобы им помочь? Майк снова торопливо надел свои «кошки» и, не сказав ни слова, начал спускаться вниз по веревке.
Через час он вернулся, шагая впереди остальных. Лу, который настолько устал, что Робу пришлось нести его рюкзак, шел, шатаясь, следом.
– Дико устал. Мне конец. Совсем выдохся… полный аут, – бормотал он под нос.
Фрэнк показался на несколько минут позже и выглядел еще более уставшим, хотя и отказался отдать Майку свой рюкзак. Мы были в шоке, увидев этих парней (совсем недавно оба без проблем поднимались в гору) в таком состоянии. Я был очень удивлен ухудшением самочувствия Фрэнка. Я с самого начала считал, что если кто-то из членов нашей команды и достигнет вершины, то одним из них, несомненно, будет Фрэнк, который уже три раза побывал на горе и казался таким опытным и сильным альпинистом.
Когда лагерь погрузился во тьму, наши проводники выдали всем баллоны с кислородом, регуляторы и маски. Всю оставшуюся часть подъема мы должны были дышать сжатым воздухом.
Использование кислородных баллонов при восхождении вызывает споры с тех пор, как англичане первыми в качестве эксперимента взяли их на гору в 1921 году. (Язвительные шерпы тут же окрестили тяжелые баллоны «английским воздухом».) Первоначально основным критиком использования кислорода был Джордж Мэллори. Он утверждал, что применение кислорода «не соответствует высокому духу спорта и, следовательно, является неанглийским по своему характеру». Но вскоре стало понятно, что в так называемой Зоне Смерти, то есть выше 7600 метров, без дополнительного кислорода организм в значительно большей степени подвержен риску высокогорного отека мозга и легких, переохлаждения, обморожения и других смертельно опасных заболеваний. В 1924 году, во время своей третьей экспедиции на Эверест, Мэллори пришел кубеждению, что без дополнительного кислорода выйти на вершину невозможно, и решил, что сам будет пользоваться кислородными баллонами.
ЭКСПЕРИМЕНТЫ, ПРОВЕДЕННЫЕ В ДЕКОМПРЕССИОННЫХ КАМЕРАХ, ПОКАЗАЛИ, ЧТО ЕСЛИ ЧЕЛОВЕКА С УРОВНЯ МОРЯ ПЕРЕНЕСТИ НА ВЕРШИНУ ЭВЕРЕСТА, ГДЕ ВОЗДУХ СОДЕРЖИТ В ТРИ РАЗА МЕНЬШЕ КИСЛОРОДА, ТО ОН ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО МИНУТ ПОТЕРЯЕТ СОЗНАНИЕ И ПОСЛЕ ЭТОГО БЫСТРО УМРЕТ.
