Нам здесь жить - Елена Геннадьевна Костюченко
— Денег я не видел, — строго говорит дед. — Только руки твои видел.
— Ладно, дед, замолк уже! — говорит Антон. — Пошел-пошел!
Дед уходит. Ребята продолжают пить. Серега подходит к девушке на соседней скамье и начинает перебирать ее волосы. Девушка сначала огрызается, потом жалобно уговаривает его перестать.
Вместе выходим в Калашникове.
В тамбуре за руку Жени цепляется какой-то мужик в джинсовой куртке:
— Парни, где милиция?
— Вот милиция, — Женя показывает на совершенно пьяного Антона. — Чего тебе?
— Багратян раздел меня. Снял все, часы, деньги. Фамилия: Ба-гра-тян. Там! — мужик машет рукой в сторону соседнего вагона.
— Иди проспись! — орет на него Антон, выпучив глаза. Парни хохочут, ссыпаются со ступенек. Платформы в Калашниково нет, и Антон помогает Вале спуститься: на 10-сантиметровых шпильках самой с электрички не слезть. Электричка дергается, отъезжает.
Станция Калашниково
231 км от Москвы, 419 км от Санкт-Петербурга
«21.03. «Сапсан» прошел», — говорит Ваня в рацию. «Еще парочка, и можно идти спать», — говорит он нам.
Ваня — «цербер». То есть человек, который охраняет «Сапсан».
«Цербером» быть непросто. «Церберов» все ненавидят. Не за то, что они охраняют «птичку». А за то, что их зарплата вопиюще не соответствует уровню дохода местных жителей. «Цербер» получает 1300 в сутки. «То есть я работаю 15 на 15 и за две недели спокойно делаю 20 штук, — говорит Ваня. — Ну где бы я еще такие деньги заработал?»
Ваня родом из Тамбова. Армия, потом работал охранником за 10 тысяч в месяц, потом повезло: завербовался в Москву, а оттуда его и отправили в Калашниково — охранять «Сапсан».
«Работа не то чтобы сильно сложная, но муторная, — рассказывает Ваня. — Пропускаешь каждую «птичку», передаешь время ее прохождения по рации следующему посту. И наблюдаешь за обстановкой до и во время прохода. Камни у нас не кидали пока, а вот бегать перед поездом пытались. Нужно задержать силой или убедить подождать, пока поезд пройдет».
Живут «церберы» тут же, на станции — в вагоне на запасных путях. Электричества в вагоне нет, воды тоже. К комарам «вроде привыкли». Мыться «церберы» ходят в калашниковскую баню. Кипяточек — «Роллтон развести» — им наливают девочки-кассиры на станции.
Но это еще ничего. Завтра Ивану предстоит дежурить в Левошинке: «Вот там вообще пиздец. Не то что спать — присесть негде». Вообще-то в Левошинке Ваня дежурить не должен. Но «мы с ребятами станциями меняемся, чтоб им не так тяжело». Всего на Калашниково и Левошинку приходится пять «церберов». Двое из них местные, и график у них 2 на 2, «как у нормальных».
— А мне пятнадцать дней помучиться — и домой, — улыбается Ваня.
Дома его, впрочем, никто не ждет. Жены и детей у него нет.
— Я еще сам не решил, зачем мне эти деньги, — при знается Ваня. — Работа — роскошь, от нее не отказываются. Может, потом путешественником буду. Вот в прошлом году я ездил в Украину, к морю. Понравилось, можно и еще. И Питер я ни разу не видел. Там, что ли, правда в белые ночи девушки в солнечных очках ходят?
Из станции выходит кассирша Ульяна. Молча отсыпает «церберу» семечек. Становятся рядом, начинают щелкать.
— Что, жалуешься? — спрашивает Ульяна «цербера». — Грех тебе жаловаться, морда ты наетая!
Оба смеются.
Ульяна живет в деревне Гриствянка, которой нет ни на одной карте, кроме военных. И каждый день она «топает» 11 километров до станции и 11 километров обратно. «Зато какой фитнес, девочки, — щурится Уля. — Зимой еще весила 104, а сейчас уже 73, красота».
Вообще-то у Ули есть целых два образования. Среднее — «Экономический работник лесной отрасли» и высшее — «Социально-культурный работник». Но оказалось, что кассиршей работать выгоднее.
— Искала и в Твери, и в Калашникове, и в Лихославле. ТЮЗы, ДК, концертные залы. Потолок моей специальности — 5 тысяч, — говорит Уля насмешливо и зло. — Была открыта вакансия режиссера в Тверском драматическом. 4300 в месяц. В Калашникове в ДК мне говорят: «Больше 5 не поднимешься ни при каком раскладе». Я спрашиваю: «Совмещать можно?» Ах нет? Ну и до свидания!
Работая кассиром, Уля получает «почти 12». И хотя пытается убедить себя, что работа хорошая и «необидно», чего там — обидно, конечно.
«Я ведь осознано шла на эту специальность — «Социально-культурный работник». Шесть лет учебы, хороший диплом. Книг сколько прочитала. А оказалось, кассиры стране нужнее, — смеется Уля. — А вообще, на следующий год я попробую во ВГИК на сценарный пробиться».
Еще из вариантов трудоустройства в радиусе 11 километров от Улиного дома есть лесопилка и электроламповый завод. «Его долго финансировало Минобороны, потому что оборудование под изготовление лампочек легко переделать под изготовление гранат. Но недавно завод выкупил один человек. И творит там теперь, что хочет. Себя не уважать — там работать».
В Калашникове живет 4700 человек. «Вообще, местные живут огородами, — объясняет Ваня. — Еще лес валят — кто по лицензии, кто на сторону. Ну и браконьерствуют, то есть охотятся. Вы не думайте, они не для понтов, ни шкуру на стену, ни тушку на рынок. Просто один лось — это 100 килограммов мяса. Это типа на зиму семью обеспечить».
Еще в лесах вокруг Калашникова водятся кабаны, медведи и даже рыси. «Бабка из Федоськина два года назад пошла по грибы. И пропала, — пугает нас Уля. — Нашли объеденную. А головы так и не нашли». А зимой — редко, но бывает — пролетают полярные совы.
Еще реже, чем сов, здесь можно увидеть только местных милиционеров. «Сегодня двое по перрону шли, — рассказывает Уля. — Так девчонки все из касс выбежали — посмотреть».
До главной площади от станции доходим за пять минут. Пара лавочек, травяной газон.
И точно такой же Ленин, как в Редкине.
Местные объясняют, что не точно такой же. На груди у калашниковского виднеется шрам от сварки. Месяц назад местный парень решил сдать вождя на цветмет.
— Отпилил верхнюю часть, а она и грохнулась на него, — рассказывает поддатая Алена, держа на руках двухлетнюю племянницу-именинницу (празднуется ее день рождения). — Так Ленин порвал ему живот и селезенку. До сих пор в больнице в Твери мальчик лежит.
А Ленина только пару дней назад как приварили и серебрянкой подкрасили.
До этого нижняя часть вождя три недели стояла, прикрытая простынкой.
Дальше — Дворец культуры имени того же Ленина. У каждой колонны угнездилась компания. Густо
