Николай Зенькович - Мальчики в розовых штанишках. Очень грустная книга

— Нет... Бывают намного хуже. Ваши тюрьмы действительно самые переполненные в мире, и зеки у вас самые больные... Мне в ваших тюрьмах вот что нравится: семью пускают в тюрьму погостить, пожить у зека. А в Европе бывают только короткие свидания. А по свирепости порядков вы сильно отстаете от Ки­тая, Ближнего Востока, Японии...

— Как вы сказали? От Японии? — не поверил кор­респондент.

— Да. Там запрещают заключенным говорить друг с другом, поднимать глаза, вынуждают подолгу сидеть в одной позе. А наказывают так: связывают и запирают в тесной комнате на много дней.

— А где бы вы посоветовали сидеть, в какой стране?

— Конечно, в Словении! Там тюрьмы маленькие, тихие, уютные, зеков отпускают домой на уик-энд, и они все возвращаются.

— Вот это да! А у нас— как в Африке...

— До Африки вам еще далеко. Ну, с питанием и медикаментами у вас так же скудно, но зато в Афри­ке поистине братские отношения между узниками и тюремщиками. У многих в России осталось отноше­ние к зекам как к врагам народа... Но вы зря на себя наговариваете. Хорошие у вас тюрьмы! Я бы точно предпочла сесть в русскую тюрьму, чем, допустим, в американскую.

Председатель совета директоров Зернового союза Аркадий Злочевский считает, что в 1998 году зерновых в России было убрано до 65—68 миллионов тонн, а не 48,6 миллиона, как официально доложил Минсельхоз­прод. Занижение урожая происходило все последние годы, различается лишь «коэффициент вранья». В 1998 году он был особенно велик— с учетом засухи.

— Но вы ведь не будете отрицать, что ситуация в сельском хозяйстве крайне тяжелая? Засуха не при­снилась?— спросил корреспондент.

— Признаюсь вам по секрету, засуха — не такое уж редкое явление в России. И реальных масштабов засухи этого года не знает никто. Ситуация в сельском хозяйстве непростая. А вы знаете, что стало одной из причин этого? Как раз искажение информации. Умыш­ленное, неумышленное— я не знаю. Помните, в 1992 году правительство Гайдара приняло решение об им­порте в Россию 26,5 миллиона тонн американского зерна? Решение принималось под влиянием явно завы­шенных данных о потреблении и из абсолютно необъе­ктивных, неверных данных об урожае. Тогда мы купи­ли зерно у американцев. Одно решение привело к чудо­вищным последствиям. На рынке возник переизбыток зерна. Цены упали. Была выбита из-под ног почва для рентабельного производства. Знаете, когда мы доели то зерно? Только в 1995 году. Если бы не то решение, не исключено, что Россия имела бы уже совсем другого сельхозпроизводителя.

— То есть никто не знает, сколько чего в России выращивают?

— Скажу больше: сегодня в России нет статистики как системы сбора информации. То есть статистика есть, а системы нет. Какая-то информация собирается, но она неполная, урезанная, неточная. В одном районе сохранилось управление сельского хозяйства, в другом статистическую форму заполняют сами крестьяне, в третьем районе никто ничего не заполняет, а данные выводятся уже в области. Была бы нормальная статис­тика — коэффициент вранья был бы ниже. Врать стало бы труднее. И опаснее. Подпольные интересы начина­ются на местах. Например, какой-нибудь губернатор. Ему позарез нужны деньги из федерального бюджета. Вот он и кричит, что область умирает голодной смертью, подтверждая, естественно, свои крики «дос­товерной» информацией. А федеральная власть свято убеждена, что так оно и есть. Сельское хозяйство всеми рассматривается как провальный сектор эконо­мики. Это уже как бы общее место, как-то уж и неудоб­но в этом сомневаться. Говорят, в эту «черную дыру» сколько денег ни брось, все мало! Ерунда. Деньги исчезают — в карманах.

Управляющий делами президента РФ Павел Боро­дин готов часами рассказывать о достижениях своего ведомства:

— У нас единственная цель: зарабатывать деньги, и как можно больше. Нам подведомственны сотни предприятий, и абсолютное большинство из них при­способилось к рыночным условиям. У нас тысячи ра­ботающих, и все эти люди не сидят на шее у государст­ва. Налогоплательщик содержит федеральных чинов­ников, которых мы обслуживаем. Примерно треть от общей суммы наших средств мы зарабатываем сами: сдаем в аренду транспорт, здания, оказываем платные медицинские, гостиничные, строительные услуги. Со­здаем государству рабочие места, исправно платим все налоги, у нас все много работают, банкротов среди наших предприятий нет. Разве это не повод для гор­дости?

Действительно, картина впечатляющая. И вдруг трезвый голос:

— Боюсь, Павел Павлович, не все наши читатели разделят вашу гордость. Ведь что получается: людям живется все тяжелее, а власть, ответственная за это, обслуживается все лучше?

Декабрь 1998 года.

— Вы давно были в родной Эвенкии?— спросили у Алитета Немтушкина, эвенка по национальности, председателя координационного совета Ассоциации коренных малочисленных народов Красноярского края.

— В сентябре. Я оттуда всегда уезжаю угнетен­ным. Зашел к знакомым, посмотрел — в домах голо. Потом, правда, подвыпивший хозяин говорит: «Ты не думай, мы не бедные, у нас телевизор есть!» Точно — есть у них телевизор, черно-белый, не отремонтирован­ный... Прямо по Жванецкому.

Вице-премьер правительства России Геннадий Ку­лик:

— Что мы в результате проведенных реформ име­ем? У нас вдвое сократилось поголовье скота, мы завозим мясо, мы не можем сшить ботинки, я уже не говорю о полушубке, потому что поголовье овец вооб­ще сократилось вдесятеро. Исчезла целая отрасль. А ведь мы теперь и ботинки вынуждены покупать будем за границей лет 15—20, Своей-то кожи у нас уже нет. И кто бы ни сел в это кресло, демократ Чубайс или умник Кириенко, чтобы восстановить отрасль, надо теперь работать десяток лет. Другой пример. В Мос­ковской области было 750 тысяч коров. На 15 человек столицы и области приходилась одна корова, и она давала возможность обеспечивать население цельным молоком. Теперь осталось 250 тысяч коров. В резуль­тате мы пьем порошковое молоко из Финляндии, Франции, Бельгии, Дании. Если в 1990 году мы имели примерно полкоровы на одного россиянина, то сейчас в четыре раза меньше.

Сейчас электроэнергия, которая необходима для машинной дойки коров, стоит дороже, чем само моло­ко. В целом за время реформ цены на продукцию промышленности выросли в девять тысяч раз, а на сельхозпродукты — в две тысячи. То есть пресловутые ножницы цен, которые резали наш аграрный сектор во времена нэпа, стали за считанные годы острее еще в четыре раза. Если в 90-м году, чтобы купить трактор, крестьянин должен был продать двадцать тонн-пше­ницы, то сейчас ему нужно реализовать восемьдесят. Крестьянин обезденежел. Как только село перестало получать деньги, оно перестало покупать технику. Встали заводы сельхозмашиностроения. В 90-м году мы имели примерно 400 тысяч комбайнов. При этом на одну машину приходилось уборочных площадей в три раза больше, чем на Западе. Сейчас имеем всего 200 тысяч. Волгоградский тракторный завод выпускал в год 57 тысяч тракторов. Пусть невысокого качества. Но сейчас-то он продает всего 500 штук в год. А «Ростсельмаш»? Его конвейер стоит.

Журналистка Катя Прянник спросила у живого классика Сергея Михалкова, изменился ли у него сей­час образ жизни. Сергей Владимирович, как известно, любил светские развлечения.

— Сейчас у всех изменился стиль жизни, — отве­тил он. — И у меня, конечно. Раньше не было пробле­мы пойти в ресторан Дома литераторов. Это было доступно любому. И много было таких ресторанов — Дом актера, Дом кино, ЦДРИ. А после правления Гайдара, когда люди потеряли свои сбережения — лично я потерял все свои сбережения в сберегательной кассе, — уже и настроение другое. Уже в ресторан не пойдешь, бессмысленно тратить такую сумму, на кото­рую можно полтора месяца жить.

Газета «Известия» (24 декабря 1998 г.) опублико­вала интервью с модным режиссером Романом Виктюком под заголовком «Традиционному русскому театру придется умереть».

— Нынешние русские театры устарели, многие из них стоит закрыть, — эпатировал читателей маэст­ро. — Первым об этом сказал Марк Захаров. Традици­онный театр — это не вишневый сад, его не жалко и вырубить, у него не осталось живых корней. В нем не растут деревья — их заменили бутафорией. Ею гордят­ся и говорят: руки прочь, это великая русская куль­тура! Но не стоит выдавать желаемое за действитель­ное. Публика никогда не была дурой. Один диванчик, два стула и столик, имитирующие роскошное оформ­ление, не имеют успеха. Зрители не желают смотреть такие постановки. Причем не только в пресыщенной Москве, но и в глубинке — во Владивостоке, Иркутске, Новосибирске, Хабаровске... В этом убедились многие мои друзья — именитые актеры, пытавшиеся подрабо­тать в провинции. Публика к ним не пришла. Нынеш­ний период оказался сложнее застойно-советского. Раньше было известно, как общаться с властью: у нее были идеалы, хотя и фальшивые. К ним можно было приспособиться. Их можно было адаптировать к соб­ственным интересам. Теперь не то и не так. Теперь рынок. Его перехитрить невозможно. Потому выжива­емость театра определяется не только творческой, но и финансовой мощью. Надо это уразуметь и найти свою нишу.