Юрий Мухин - Как уродуют историю твоей Родины

«Письмо Шелепина» не вяжется с «письмом Берии»: в последнем предлагается расстрелять после рассмотрения справок, а Шелепин пишет о рассмотрении «учетных дел». Чувствуется польское влияние – уж очень геббельсовцам хотелось показать, что расстреляны не преступники, а военнопленные. Но и тут надо было иметь все же немного своих мозгов, поскольку добавление куриных мозгов из Польши ситуацию усугубило. В «письме Шелепина» геббельсовцы написали, что на 1959 год в архиве хранится 3820 учетных дел на военнопленных Старобельского лагеря. У геббельсовцев не хватило ума вспомнить, что еще в 1990 г. они опубликовали акт о сожжении этих дел 25 октября 1940 г.93 Откуда же они могли взяться в архиве – из пепла восстали?

На несчастье геббельсовцев был еще жив Шелепин, и теперь его полагалось допросить в связи с «его» найденным «письмом». Как вы понимаете, в этом случае ни аудиозаписи, ни видеозаписи допроса не велось, а в протокол допроса Шелепин заставил Яблокова записать только правду. Поэтому, повествуя о своих подвигах, Яблоков брешет то, на что его фантазии хватило, и в конце резюмирует:

«В целом, допрошенный в качестве свидетеля Шелепин подтвердил подлинность анализируемого письма и фактов, изложенных в нем. Он также пояснил, что лично завизировал проект постановления Президиума ЦК КПСС от 1959 г. об уничтожении документов по Катынскому делу и считает, что этот акт был исполнен»94. Однако этот натужный оптимизм Яблокова «в целом» как-то плохо согласовывается с фактами допроса Шелепина.

Как я уже писал, Шелепин потребовал показать ему подлинник письма, но ему его не дали. Зачем Шелепину нужен был подлинник, понятно: это не только увидеть в натуре свою подпись, но и узнать фамилию исполнителя письма – того, кто письмо составлял. Дело в том, что по правилам секретного делопроизводства все, кто знаком с секретным документом, должны быть известны, чтобы в случае утечки секретной информации знать, среди кого искать предателя. Поэтому на обороте секретного документа пишется фамилия исполнителя и фамилия машинистки, если письмо отпечатано. Но это можно увидеть на подлиннике письма, а не на ксерокопии. Поскольку «письмо» прокуроры не показали, то Шелепин потребовал найти этого человека. Яблоков опять вынужден был обратиться на фирму «Пихоя Ко» с рекламацией.

«11 декабря 1992 г. я по телефону переговорил с начальником Центрального архива МБ РФ А.А. Зюбченко, которому также задал вопросы, поставленные Шелепиным. Зюбченко ответил, что по всем признакам письмо Шелепина Хрущеву составлено в единственном экземпляре. Это письмо готовил неизвестный ему сотрудник КГБ СССР из группы особо доверенных сотрудников секретариата председателя КГБ, которых знал только строго ограниченный круг должностных лиц КГБ. Он предложил для выяснения, кто именно составил это письмо, обратиться к министру безопасности РФ с письменной просьбой поручить провести опрос среди бывших сотрудников секретариата председателя КГБ. На наш запрос министру В.П. Баранникову поступил ответ, что этот сотрудник уже умер и опросить его не представляется возможным»95, – пишет Яблоков. Обратите внимание на маразм: имя исполнителя неизвестно, но доблестный Баранников выяснил, что этот неизвестный уже умер.

В итоге, если из глупого словесного поноса Яблокова по поводу его допроса Шелепина вычленить то, что Шелепин действительно сказал, то останется только: «О преступлении в Катыни и других местах в отношении польских граждан он знает только то, что сообщалось в газетах»96. Что и следовало ожидать. Таким образом, это заявление Шелепина является еще одним доказательством того, что все эти геббельсовские «документы» – фальшивки.

Вот и посмотрите на фирму «Пихоя Ко». У них в распоряжении было все: возможность уничтожить дела в архивах, подменить в них документы на фальшивки, у них были образцы исполнения документов, образцы подписей, образцы штампов и номеров. И что в результате? Если бы Хрущев (сам по себе не бог весть какой грамотный) увидел, как фирма «Пихоя Ко» исполнила очень простую работу, то наверняка, вспомнив выставку абстракционистов, завопил бы: «Пидарасы!!!»

После того, как фирма «Пихоя Ко» смастерила такие великолепные «документы» по Катынскому делу, осталось их показать знающим людям с тем, чтобы они признали эти «документы» за подлинные, и убедить историков, что этими документами надо пользоваться при написании истории. Место апробирования геббельсовцы выбрали прекрасное – Конституционный суд, который лето и осень 1992 г. рассматривал так называемое «дело КПСС». Прекрасным это место было потому, что суды в России надежно укомплектованы негодяями, готовыми на любую подлость в угоду правящему режиму. Уже тот факт, что Конституционный суд принял к рассмотрению ксерокопии «документов», а не их подлинники, говорит об этом суде все. Даже выдающийся геббельсовский специалист по подделкам В. Козлов о таких случаях пишет: «Правило второе. Отсутствие возможности натурно-демонстрационного знакомства с источником в большой степени свидетельствует о его подложности, чем о подлинности»97. И в этом сомневаться не приходится.

Во-вторых, защитники КПСС на процессе, на мой взгляд, были вялые, и если не подыгрывали обвинению прямо, то скорее пассивно отбивались, нежели защищали партию. Кроме этого, никто из них раньше не слышал о Катынском деле, а Шахрай и Макаров вбросили в суд фальшивки о нем внезапно. То есть геббельсовцы были обречены на успех – на признание подлинности своих фальшивок одним из высших судов России. Если бы, конечно, не исключительный идиотизм фирмы «Пихоя Ко», сфабриковавшей эту глупость. Дурость фальшивок была такова, что ни благожелательный суд, ни пассивная защита признать их за подлинные не смогли. Причем ни суд, ни защита даже не пытались вникнуть в суть документов, они просто посмотрели на их внешний вид и бросающиеся в глаза несуразности.

Уже цитированный мною защитник по «делу КПСС» Ф. Рудинский в своей книге Катынскому делу уделяет не много места, но даже того, что он восстановил по стенографической записи процесса, достаточно, чтобы понять, как воспринял суд эти шедевры. Рудинский пишет:

«Особое внимание мы обратили на документы из сверхсекретного пакета. «Я никогда в жизни таких документов не держал в руках, – говорил автор этих строк, – …нужно провести здесь почерковедческую экспертизу, – чьи это подписи». Речь шла о записке Берии Сталину от 5 марта 1940 г. Действительно ли это подписи Сталина, Ворошилова, Молотова, Микояна?

Ю.М. Слободкин поддержал эту точку зрения, заявив, что протокол заседания Политбюро, где за № 144 от 5 марта значится «Вопрос НКВД», по его мнению, сфальсифицирован. Он обратил внимание Суда, что нумерация заседаний Политбюро вызывает сомнение: № 136, потом вдруг сразу № 144 от 5 марта. «Почему, если все это… велось по порядковым номерам, не идет 137-й номер записи по порядку, а идет вдруг сразу 144-й номер?» – спросил Юрий Максимович. Далее он сказал, что записка Берии датирована 5 марта и указано, что заседание Политбюро тоже состоялось 5 марта, но «практически этого никогда не было».

… Затем мы поставили вопрос о необходимости исследования записки Шелепина Хрущеву в 1959 г. На бланке сверху написано «ВКП(б)», а внизу «КПСС», а слова «секретарь ЦК» допечатаны на другой машинке. Председатель КС, выслушивая наши замечания, также высказывал свои сомнения. «Обратите внимание, наверху две даты стоят: 40 какой-то год и 59-й год, двойная накладка получается». Далее он заметил, что возникает вопрос насчет происхождения бланка, т к. это бланки, относящиеся к 30-м гг. Ю.М. Слободкин обратил внимание на противоречивость содержания записки Шелепина: с одной стороны, он предлагает уничтожить учетные дела, которые могут стать достоянием гласности, а с другой – оставить решения троек и документы о приведении этих решений в исполнение. Но тогда что стоит само предложение об уничтожении этих учетных дел? – спросил он, также заметив, что его поражает, почему Хрущев, выступивший с разоблачением культа личности Сталина, никак не прореагировал на эту записку. В.Д. Зорькин не согласился с этим утверждением: «Но и у Михаил Сергеевича никакой реакции, он был родоначальником перестройки. Так мы не можем исследовать логику правителей того времени!» С.М. Шахрай немедленно реагирует: речь идет о выписке из протокола, из особой папки в 1959 г. и поскольку документ заверялся, внизу поставлена печать. Но он ничего не смог сказать, почему все это на бланках 30-х гг.»98.

(Здесь Рудинский или корректор его книги ошибся: речь шла не о «письме Шелепина Хрущеву», а о якобы посланной Хрущевым Шелепину выписке из протокола Политбюро, которую в настоящее время геббельсовцы скрывают)99. То есть, только взглянув на изделия фирмы «Пихоя Ко», защитники и председатель Конституционного суда В. Зорькин обнаружили пять доказательств того, что эти «документы» сфабрикованы, причем таких, что геббельсовцам совершенно нечего было ответить. В результате они вынуждены были снять дату с «письма Берии», а фальшивки № 2 и 3 вообще спрятать.