Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX–XX столетий. Книга I - Алексей Ракитин
Понятно, что подобная демагогия помочь Дюранту ничем не могла. Дикинсон, делая подобные заявления, фактически работал против своего подзащитного.
В понедельник 28 октября Дикинсон продолжил своё выступление. Из его уст сыпались заявления, никак не коррелировавшиеся с тем, что было ранее установлено в ходе судебного процесса. Это была поразительная по своей наглости и бездоказательности демагогия. Так, например, главный адвокат сообщил присяжным, будто обыск колокольни был поспешным. Из чего следовал такой вывод понять не представлялось возможным, поскольку ни одни из многочисленных участников этого обыска, допрошенных в суде, ни словом не обмолвился о спешке. Далее Дикинсон бездоказательно заявил, будто обыск был неквалифицированным. Что адвокат понимал под этим словом так и осталось задакой, поскольку Дикинсон не объяснил сказанное. Адвокат заявил об уничтожении на колокольне неких следов, но что это были за следы и кто их уничтожил — и существовали ли они вообще? — так и осталось тайной, покрытой мраком.
Главный адвокат бодро заявил о том, что «следы указывают на Гибсона», но о каких следах он толковал и почему они указывают на пастора, объяснить не посчитал нужным. То, что баптистский пастор имел многократно проверенное alibi как на 3 апреля, так и на 12, адвокат не стал сообщать присяжным.
Некоторые выпады Дикинсона носили личностный характер и звучали как оскорбление, причём оскорбление не особенно завуалированное. Так, например, о свидетеле обвинения Филлипсе, том самом табачном фабриканте, что видел Дюранта вечером 3 апреля у ломбарда Оппенгейма, адвокат высказался как о «человеке со своеобразной внешностью и своеобразными манерами» (дословно на языке оригинала: «the man of peculiar mien and peculiar manner»). Как будто в суде оценивают внешность и манеры свидетелей! О журналистке Каннингэм (Cunningham), встречавшейся с Дюрантом в тюрьме, а затем давшей нелицеприятные показания, Дикинсон отозвался ещё грубее, назвав её «змеёй, свернувшейся в солнечном свете и заманивающей жертву на смерть» («the snake coiled up in the sunshine ofsympathy luring her victim to his death»). Досталось от адвоката и многим другим свидетелям обвинения, даже над владельцем ломбарда Оппенгеймом адвокат попытался иронизировать, заявив, что память ювелира только улучшалась со временем. Хотя к Оппенгейму вообще претензий быть никаких не могло, ибо тот безукоризненно точно вспомнил и описал как подосланных адвокатами людей, так и заложенные ими вещи! Тут уж только шляпу остаётся снять, да почтение засвидетельствовать…
При этом попытки опровергнуть логику обвинения, предпринятые Дикинсоном, выглядели откровенно неуклюже. Так, например, адвокат попытался доказать, будто Дюранту, если только он действительно являлся убийцей, не было никакого смысла нести бриллиантовое кольцо Бланш Ламонт в ломбард, поскольку он заполучил чековую книжку убитой девушки. Дескать, зачем ему возиться с кольцом, коли есть деньги на банковском счёте жертвы! Но на самом деле, заложить кольцо в ломбард в реалиях того времени было намного безопаснее для преступника, нежели выписывать от имени убитой девушки чеки! Риск последующего опознания при обращении в ломбард был много меньше, нежели при попытке расплатиться чеком в магазине, либо при обналичивании его в банке, поскольку движения денег на счёте пропавшей без вести девушки обязательно были бы отслежены и человек, показавшийся с чеком в руках после 3 апреля безусловно, привлёк бы внимание полиции.
Речь Дикинсона в понедельник — это набор демагогических по своей сути и оскорбительных по форме утверждений, которые никак не убеждали слушателей в невиновности Дюранта. Читая его речь сложно не заподозрить адвоката в том, что тот либо не присутсвовал на суде, либо мало что понял из того, что видел и слышал в ходе процесса. Корреляция между сказанным Дикинсоном и тем, что произошло в действительности, была минимальной.
Подобное выступление следует признать полным провалом! Так защищать подсудимого, конечно же, нельзя.
28 октября Юджин Дюпри в суде отсутствовал. Официально было заявлено, что адвкокат тяжело болен и не может передвигнаться, при этом сторонники Дюранта рассказали журналистам, что у Дюпри подготовлена мощная речь в защиту обвиняемого. Дескать, коли Дюпри сможет приехать в суд завтра, то он задаст жару, Дюпри — это сила, у-у-у, он ответит этому обвинению, как надо… Только бы приехал!
Сложно сказать, был ли Дюпри действительно болен до такой степени, как попытался это изобразить на следующий день, или же перед нами обычная адвокатская «заготовка», призванная повысить градус драматизма и вызвать у членов жюри присяжных симпатию к адвокату. Ведь все мы прекрасно понимаем, что симпатия к человеку часто переносится на то, что он говорит и делает. Если адвокат Юджин Дюпри во имя торжества Справедливости и Закона превозмогает телесную боль — значит он хороший человек, а хороший человек всегда говорит правильные вещи и не ошибается, ведь так?
Утром 29 октября в здании окружного суда Сан-Франциско приключился настоящий аншлаг. Желающие попасть на заседание стеной стояли на подходе к зданию и в его коридорах, часть людей умудрилась проникнуть в зал до того, как официально в него разрешили входить. Эти люди, очевидно, располагали приглашениями влиятельных персон, а потому судебные маршалы не могли воспрепятствовать их проходу. Входя в зал, эти лица не только занимали лучшие места, но и произвольно переставляли кресла. Да-да, не надо смеяться, предприимчивые обыватели забрали кресла, предназначенные для журналистов и иных гостей. В частности, без своих кресел остались 2 гостя судьи Мёрфи [оба этих человека являлись судьями Верховных судов других штатов], что, конечно же, выглядело совершенно возмутительно.
Когда сам судья пробился сквозь толпу к закрытым дверям зала, за которыми следили судебные маршалы, он подвергся весьма грубому физическому воздействию. Маршалы приоткрыли немного дверь и толпа попыталась ворваться в зал вместе с Мёрфи. Последний оказался вынужден защищать вход вместе с маршалами. Повернувшись к толпе, судья принялся колотить по головам ближайших к нему людей стопкой книг, которую держал в руках. Лишь кое-как отбившись от напиравшей толпы, судья наконец смог пройти к своему месту. Узнав, что его гости остались без кресел, Мёрфи распорядился принести два стула, которые поставил рядом со своим местом — там высокопоставленные судейские чины и просидели весь день.
Но приключивщееся с судьёй Мёрфи можно считать милым недоразумением по сравнению с тем, что утром 29 октября выпало на долю члена жюри присяжных по фамилии Зейберлих (Seiberlich). Тот пробирался через толпу в коридоре и в какой-то момент ему на шею попал канат, натянутый судебными маршалами для регулированя потока людей.
