Алла Добросоцких - Родителей — в отставку?
Вслед за тем, уже в конце октября, т. н. «детский суд» принимает решение о «временном частичном лишении Ольги родительских прав», а затем отдает (сроком пока на три месяца) по-прежнему избегающую родителей Иру под наблюдение и опеку государства (вследствие «непосредственной и серьезной опасности для ее физического и нравственного состояния» и с назначением девочке опекуна).
Родители же, отныне и впредь, настойчиво оспаривают как оправданность судебных решений, так и вообще правомерность всех действий инспекции и комиссии, а также фактическую точность предъявляемых ими материалов (в первую очередь тех, которые фигурировали в судебных разбирательствах). И используют при этом все - и личные контакты, и письменные обращения (в том числе в правительство, парламент и к самой королеве).
Обращается, например, дедушка, отец Григория, в министерство юстиции с просьбой вернуть внучку домой. В ответе сказано, «что судьи в Нидерландах независимы, и никто не вправе ими командовать». Сходный, хоть и более развернутый и юридически выверенный, ответ получают писавшие в министерство родители.
Или, уже в январе 1999 года, идут Григорий и Ольга в районную полицию - хотят подать жалобу на работников комиссии по делам несовершеннолетних, предоставивших в суд «фальшивую информацию». Их, родителей, переправляют в «отделение полиции по работе с подростками», где предстоит беседа с двумя полицейскими.
«...Я объяснил Кромдайку, что мы хотим сделать заявление на работников комиссии о подаче ложных сведений судье. В ответ мне:"Заткни пасть, иначе вообще выгоню. По закону ты никто, только биологический отец"... Второй полицейский сначала молчал. А потом вдруг тоже стал кричать и угрожать: "Будете много выступать - и второго ребенка заберем". Теперь кричали оба. Обзывали дочь стервой и сволочью. И что мы тоже непонятно кто, и "это вам не Россия"...
Кроме всего прочего, в этом отделении, когда они на нас орали, была произнесена и такая любопытная фраза: "Это ненормально - вы разведены, но ведете одну линию относительно воспитания детей..."»
С другой стороны, многие граждане Голландии (как коренные жители, так и из иммигрантов) пытались оказать Пастернакам посильную помощь - письменными свидетельствами того, что семья девочки Иры «нормальная», или Добрыми советами, куда еще ее родители могут обратиться. Но контактов с Ирой у Григория с Ольгой нет практически никаких («написать родной дочери мы не имели права»), хотя плату за пребывание в приюте с них взимают исправно. Не известно родителям и точное местопребывание ребенка. Впрочем, в декабре любящий дедушка получил от внучки поздравительную открытку с успокоительными сведениями: Ира сообщает, что волноваться за нее не надо, поскольку наркотиков она не употребляет и проституцией не занимается. А ее отец тем временем, продолжая борьбу за возвращение дочери, накапливает материал о деятельности органов по делам несовершеннолетних и «детских судов» в Голландии и постепенно переходит ко все более широким и смелым обобщениям.
«В своих письмах мы сетовали не только и даже не столько на то, что девочку забрали из семьи, айна то, что она не посещала школу, что ребенка лишили всего: и нормальной учебы, и кружков, и непонятно, что будет с ней дальше. То есть лишили нормального будущего в угоду амбициям социальных работников, не желающих признать свою неправоту. Всех, кому мы отправляли факсы и письма, мы просили о встрече, чтобы подробно рассказать и показать факты беззакония. Но инстанции вновь и вновь писали нам стандартные ответы, а все наши жалобы пересылались тем, на кого мы жаловались, - и все оставалось по-прежнему».
ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ ГЕСТАПОПри этом письменные характеристики, даваемые униженным отцом разрушителям его семьи, становятся чрезвычайно резкими; например, в своем первом обращении в Европейский суд по правам человека (начало 1999 года) Г. Пастернак именует пресловутую комиссию «психологическим гестапо», а всю систему ювенального надзора и ювенальной юстиции в Нидерландах - «сплоченной бандой преступников», которая незаконно «похищает детей у родителей путем обмана и подделки бумаг», еще и наживаясь на этой деятельности.
«Я писал, что люди в платьях судей лишают родителей детей, а детей - родителей. Эти организации ссорят семьи, вместо того чтобы их мирить, как декларируется в брошюрах. "Миротворцы" делают так, что потом дети и родители видеть друг друга не хотят. Я уже знал, я видел и голландские семьи, пострадавшие от произвола инспекции...
Детей отбирают либо у иностранцев - их используют как дармовую рабочую силу, либо у богатых голландцев - из них можно сосать деньги. И лишают их этих денег. Они уходят на переписку, на адвокатов, на содержание детей в приютах. И родителей попросту раздевают: те остаются без средств, но детей они до 18-летия так и не видят. А после 18-летия эти дети, завидев родителей, просто убегают от них...»
Ну, а мать девочки доходит в своем письме в голландский парламент даже до угрозы покончить жизнь самоубийством. После этого Ольгу посещает вполне доброжелательный парламентарий, но результат их многочасовой беседы все тот же - представительные органы изменить судебное решение не могут. Сходный ответ приходит и из администрации королевы.
Наконец, 13 января 1999 года проходит очередной суд (три месяца «временного предварительного опекунства» истекли, и надлежит решить, что будет с подростком дальше).
«Адвокат отправился с нами в суд...
Он говорил: для семьи случившееся - тоже трагедия. Они втянулись, как в пылесос, в непонятную для них неразбериху. Колесо юстиции крутится и делает всем больно. Надо прекращать.
Адвокат рассказал, что пообщался и с родителями, и с их окружением, со знакомыми, с сослуживцами. Все в один голос утверждают, что в семье все было нормально, и недоумевают, почему Ирину не хотят теперь отпустить.
Но адвоката никто не услышал... Ольгу временно лишили Родительских прав на год...»
«Суд лишил материнства мою бывшую супругу только на основании рапорта инспекции по делам несовершеннолетних и комиссии по делам несовершеннолетних. Как был составлен этот рапорт? Три психолога пригласили дочь на разговор, выспросили всю биографию и надергали перевранных сведений - начиная с самого детства и заканчивая пребыванием в Нидерландах. И записали в хронологическом порядке все ее жалобы.
И вот на основании детских фантазий и обрывочных фактов биографии одна "правозащитная" организация забирает девочку-подростка из семьи, вторая соглашается, поверив, что называется, на слово. А демократический и гуманный нидерландский суд - "самый гуманный суд в мире" - утверждает и делает "законным" это беззаконие...»
Опекуншей Ирины с осени 1998 года числилась некая мадам Схаутен, про которую Г. Пастернаку известно, что она предлагала некурящей девочке сигареты. Потом выяснилось, что за время ее «опекунства» девочка жила по «секретным адресам», помимо Роттердама, еще в трех голландских городах, сменила, соответственно, несколько школ, какое-то время вообще не училась, работая волонтером в доме престарелых, и при этом успела, будучи сбитой машиной, полежать в больнице и разок-другой посетить вместе с опекуншей казино. При этом та же «опекунша» даже не навестила травмированную Иру в больнице. Что вообще- то и неудивительно - поскольку таких подопечных у мадам Схаутен одновременно не то 55, не то 20 человек. Родители девочки с этой женщиной не общались, чтобы не выглядеть согласившимися с решением январского суда.
«В конце концов, по совету друзей я решил любым способом пойти на компромисс, разрешить краситься, разрешить все что угодно, но только любыми путями вернуть ее. Чтобы она жила дома, а не скиталась по приютам. Решить-то я решил, но сделать оказалось сложно: она находилась по секретному адресу. Номера ее телефона не давали... Дочь лишь написала письмо, причем на голландском языке. Этого никогда не было, мы всегда общались по-русски. В нем она писала, что не хочет видеть свою мать, а хочет только, чтобы ей передали ее вещи. Грубоватое, в общем-то письмо... Потом оказалось, что любая наша переписка проверялась службами этой комиссии - поэтому и заставляли писать не по-русски, чтобы можно было прочесть, что именно написано...»
«...Ира, когда вернулась домой, много рассказывала о том, как жила в приютах. Она была недовольна этой жизнью. Сказала, что попалась на рекламу, считала, что там будет действительно так хорошо, как обещали... Живешь, мол, сам себе хозяин: никто не зудит, не говорит, что хорошо, что плохо. Квартира - своя, денег дают на еду и развлечения. Хочешь - учись, хочешь - работай. А можешь, мол, и вообще ничего не делать. Разве трудно соблазнить таким заманчивым предложением юное сердце?..
А на деле? Одна большая ложь. И попытки всеми способами не допустить возвращения "реквизированного" ребенка в семью...»
БИЗНЕС НА «РЕКВИЗИРОВАННЫХ» ДЕТЯХКстати, впоследствии выяснилось, что опекаемая государством девочка какое-то время числилась работающей в некоей фирме, где и заработала, согласно данным налоговой инспекции, 7000 гульденов (более трех тысяч евро); но ни об этой якобы работе, ни о начисленной за нее зарплате сама Ира никакого понятия не имела. И по-видимому чуточку повзрослев (ей теперь исполнилось 15), начала разочаровываться в своих преждевременных порывах к независимой жизни, тем более что вроде бы обещанное ей опекуншей переселение из приюта в «самостоятельное жилье» так и осталось нереализованным. В конце апреля Ирина наконец-то звонит отцу (почему-то именно ему, строгому моралисту и «гонителю» косметики, а не матери с братом).
