Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №9 (2001)
Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа
Киев бомбили, нам объявили,
Что началася война...
Речь-то об иностранной столице, как за границей и Севастополь; и это уже не свое, кровное, неизреченное, не та “смертная связь”, которую когда-то Марина Цветаева определила как самую сокровенную суть чувства родины. А потому, хотя умом мы знаем, что Победа была, сердцем знаем и другое, в горьких строках высказанное недавно скончавшейся Татьяной Глушковой:
Мы проиграли, проиграли
Тебя, Священная война!
Будем честны перед собой: цельной, преемственной общенациональной памяти, непосредственного переживания непрерывности истории в России больше нет, как нет его и на пространстве бывшего СССР. Но оно еще хранится в сознании отдельных людей, а также в иных точках на этом пространстве, которые предстают настоящими голограммами едва ли не всей общероссийской истории. И теперь уже не в Москве воспринимаешь ее целостный образ, а, например, на Братском кладбище в Севастополе, где в Вербное воскресенье тихо и незаметно кладут нарциссы и освященные вербы на уже едва ли не забытые Россией могилы 150-летней и 60-летней давности.
Или в Тирасполе, на берегу Днестра, где на центральной площади легендарный генералиссимус и основатель города все еще вздымает своего коня и где рядом с павшими в Великой Отечественной войне покоятся те, кто пытался защитить наследие Суворова тогда, когда Москва уже сама отреклась от него: ведь на референдуме 17 марта 1991 года большинство москвичей проголосовало против сохранения СССР.
* * *
Зажатому между двумя “великими”, Дунаем и Днепром, Днестру как-то не слишком повезло в русской литературе. Правда, Гоголь посвятил ему несколько строк в финале “Тараса Бульбы”, но, положа руку на сердце, их нельзя не признать бледноватыми рядом с гоголевским же вдохновенным гимном Днепру. И все же, хотя и не у классиков, есть в отечественной словесности “портрет” этой теперь уже полностью утраченной Россией реки, удивительно точно схвативший некоторые черты ее особой сущности. Он набросан пером побывавшего в 1846 году в Тирасполе ныне забытого писателя С. И. Черепанова, чей очерк, написанный по заданию санкт-петербургского журнала “Иллюстрация”, доносит до нас отзвук той светлой, кипучей радости, с которой Россия вступала во владение некогда утраченным ею наследием Киевской Руси. “И, наконец, посреди голой степи перед нами, как роскошный оазис, раскинулся город Тирасполь с его чудным местоположением и разгульным Днестром, постоянно нежащимся то в тени садов, то в ароматической глуши лесов...
Днестр показался мне игривее, блестящее, великолепнее обыкновенных рек, и долго любовался я его величественным бегом...”
Эта вольная, своенравная стремительность как определяющая черта в облике бегущей с Карпат реки еще в древности, быть может, так же бросилась в глаза и грекам, назвавшим ее Тирас, что значит “быстрый”. Прошедшие с тех пор века дорисовали портрет; и поток исторических событий, развернувшихся на днестровских берегах, своей бурной энергией, бескомпромиссностью поединков, в которых сходились здесь целые миры, оказался сродни бегу мощной, блестящей, быстрой воды. А еще — повторил сильные, чистые изгибы днестровского русла, схожие с тетивой натянутого лука.
Прогибаясь то на запад, то на восток, Днестр уже одним начертанием своим дает картину натяжения сходившихся здесь сил. И не на его ли берегах впервые так зримо, в пространстве, натолкнулся на пределы своего стремления к безграничной экспансии Запад, олицетворяемый Первым Римом? Впрочем, еще в начале первого тысячелетия до нашей эры Днестр получил значение рубежа миров, став пограничьем между фракийскими племенами и киммерийцами, упоминаемыми уже в “Одиссее”, обитавшими в Причерноморье и преградившими фракийцам путь на восток. Примерно с VII в. до н.э. киммерийцев сменили скифы, занявшие территорию от Днестра и Дуная до Дона, затем Днестр стал границей между фракийскими племенами гетов и ираноязычными сарматскими кочевниками; однако земли, лежащие на восток от Днестра, в широком смысле так и остались “Скифией”, как “скифами” навсегда остались для Запада населяющие их народы.
Именно “скифов” и не смогли одолеть римские легионы, наголову разбившие и уничтожившие племена гето-даков. Днестра они так и не пересекли, а остатки завоеванного населения (т. е. та его часть, которая не была истреблена или продана в рабство) были частично романизированы и в III веке нашей эры ушли с римлянами, когда сюда вторглись германские племена готов. Днестр опять стал границей — на сей раз между владениями вестготского короля Атанариха (земли к западу от Днестра) и державой остготского короля Германариха (земли к востоку от Днестра). В IV веке нашей эры и тот, и другой были разбиты пришедшими из глубин Азии гуннами. Приднестровские земли запустели, а с конца V-го—начала VI веков стали заселяться славянскими племенами. Когда же в IX веке происходит разделение славян на западных и восточных, Днестр опять становится границей — на сей раз между ареалами формирования тех и других.
Итак — почти всегда пограничье! Трудно найти другую реку, которая через тысячелетия столь устойчиво пребывала бы в этом качестве. По степени напряженности между Западом и Востоком рядом могут быть поставлены разве лишь знаменитая “линия Феодосия” на Балканах, с распадом Римской империи на Западную и Восточную разделившая южных славян на хорватов и сербов, да Восточная Пруссия со времени обоснования здесь Тевтонского ордена. Однако натяжение на этих двух рубежах обозначилось лишь в конце I-го, а масштабно развернулось во II тысячелетии. На днестровских же берегах оно уходит в почти уже непрозрачную глубину истории, контуры которой так резко прочерчены здесь вольными, лишенными прихотливости и лукавства (присущих иным рекам) изгибами Днестра — свидетеля славы и падения “трех Римов”.
Быть может, непреодолимость днестровского рубежа почувствовал и римский император Траян, при котором, как считалось до сих пор, были воздвигнуты знаменитые “лимы” — валы, насыпанные для защиты “цивилизованного мира” от простирающегося на восток “мира варваров”. “Траянов вал”, как пишет французский историк Ле Гофф, долгое время было даже принято именовать “Великой китайской стеной западного мира”. Правда, раскопки, проведенные недавно в Приднестровье, пошатнули привычное представление и позволили выдвинуть гипотезу, согласно которой лимы были воздвигнуты не римлянами для защиты от скифов и протославян, а наоборот — последними для защиты от римлян. Но, в конечном счете, это не меняет главного: того, что здесь пролег рубеж цивилизаций, и за этот рубеж Запад мог прорываться лишь спорадически, всякий раз бывая отброшен.
В XI—XII вв. и территория, именуемая ныне Приднестровьем, и Бессарабия входили в состав Древнерусского государства; затем Приднестровье было разорено прохождением батыевых орд, а затем, после разгрома татарского войска в битве на Синих водах русско-литовским князем Ольгердом и пребывания в Великом княжестве Литовском, Приднестровье на несколько веков оказалось на стыке Польши и Крымского ханства. Частично его земли вошли в состав Речи Посполитой, а частично образовали так называемое Дикое поле — территорию без общепризнанного суверена и с пестрым по этническому составу, хотя и довольно редким населением. О характере последнего дает некоторое представление молдавский историк и писатель XIX века Богдан Хашдеу. Последний так говорит об этом феномене, которому в некоторых чертах суждено было повториться на излете II тысячелетия: “За Днестром, на границе Польши с татарским ханством, была создана маленькая республика из беглых людей, девизом которых стало уничтожение врагов христианства. Вскоре они прославились своей неустрашимостью и стали называться казаками...”
Хашдеу говорит также о “рыцарской республике”, и крошечная рыцарская — или, если угодно, казацкая — приднестровская республика играла своеобразную роль хранителя этой земли вплоть до часа, когда сюда вернется Русь, теперь уже в образе Российской Империи. И она вернулась: по Ясскому миру, заключенному в декабре 1791 года между Турцией и Россией, земли, лежащие между Южным Бугом и Днестром, отошли в полное владение последней. По духу и букве договора — навечно, оказалось — ровно на 200 лет, но вина в том не приднестровцев. Казаки Дикого поля с готовностью влились в состав созданного Потемкиным Черноморского казачьего войска, что отражало естественную связь закрепления России на этих землях с ее продвижением к Черному морю. В Манифесте Екатерины II подчеркивалось, что вновь приобретенные земли обещали “приметные выгоды и преимущества в коммерческой системе на Черном море”. Но торговые суда нуждаются в защите военных, а эффективной коммерции не бывает без опоры на эффективную оборону (это только современная РФ попыталась — безуспешно — действовать наоборот); а потому, напоминает один из приднестровских историков, “с целью укрепления новой границы намечено было построить три крепости: Хаджидерскую (Овидиопольскую), Хаджибейскую (Одесскую), Срединную (Тираспольскую)...”
