Александр Зиновьев - Кризис коммунизма
Программа Ельцина в основных пунктах совпадает с программой Горбачева, если отбросить словоблудие последней: высшая власть советам, отмена статьи Конституции о руководящей роли КПСС, пост Президента, рыночная экономика. Но в ней есть пункты, идущие еще дальше по пути разрушения коммунизма. Это, например, ликвидация партийного аппарата, передача средств производства в собственность тем, кто работает, никаких запретов на частное предпринимательство, отделение банка от правительства, отмена привилегий партийных и правительственных руководителей. Последний пункт принес больше всего популярности Ельцину в «народе».
Выступления масс, о которых я говорил выше, выражают нечто большее, чем недовольство условиями жизни и возможность безнаказанно побунтовать. Они выражают факт расслоения коммунистического общества на различные социальные слои с различными и даже противоположными интересами. Я бы здесь употребил даже слово «классы». Это массовое движение есть первая ласточка того, что и коммунистическое общество не избавлено от «классовой борьбы». При социальной структуре населения, о которой я говорил выше, эта «классовая борьба» приняла весьма неопределенную форму. Лозунги масс еще не выразили открыто и определенно «классовые интересы». Лишь нелепый лозунг Ельцина насчет отмены привилегий можно считать смутным намеком на «классовость». В основном же массы выступили с некими общечеловеческими лозунгами. «Классовость» сказалась в размахе выступлений и в том, что они превысили меру дозволенности. Тем не менее эти выступления с полной очевидностью обнаружили утопичность марксистских идей насчет коммунистического общества как общества бесклассового, как общества гармонии и братства всего социально однородного населения страны. Коммунизму еще предстоит пережить свои классовые битвы, подобные тем, которые потрясали рабовладельческое, феодальное и капиталистическое общество.
Особенность нынешней ситуации состоит в том, что взбунтовавшиеся массы населения оказались в своего рода исторической ловушке. В обществе сложилась ситуация, которую можно было бы назвать революционной, если бы в реальности назрели предпосылки для настоящего революционного переворота. Но таких предпосылок не было. И массы устремились не вперед, не в будущее, а назад, в прошлое. Псевдореволюционная ситуация могла породить только одно: попытку контрреволюции по отношению к революции, в результате которой возникло коммунистическое общество. С точки зрения эволюции коммунизма массы выступили как сила глубоко реакционная.
Тенденция к дезинтеграции
Наше время — время больших человеческих объединений из многих миллионов людей. Основные западные страны суть объединения из нескольких десятков миллионов человек. США перевалили за двести миллионов. В Советском Союзе уже около трехсот миллионов человек, в Китае — больше миллиарда. Имеются определенные закономерности на этот счет, которые почти совсем не изучены. Они касаются структурирования людей в группы и целое, управляемости, соотношения числа людей и занимаемого ими пространства, однородности и разнородности человеческого материала и многих других аспектов жизни людей как частичек огромного целого. Кстати сказать, одной из причин переживаемого кризиса коммунизма является нарушение критических норм такового рода.
В достаточно долго существующем многомиллионном объединении людей с необходимостью возникают тенденции к отделению каких-то его частей от целого и к образованию автономных групп внутри целого, — тенденция к нарушению целостности, к дезинтеграции. И было бы странно, если бы эта тенденция не дала о себе знать в коммунистических странах в ситуации кризиса. Она особенно сильно проявилась в многонациональных Советском Союзе и Югославии. На Западе стали усиленно говорить о распаде советской «империи».
В Советском Союзе тенденция к дезинтеграции страны проявилась прежде всего в стремлении окраинных национальных республик к отделению от Советского Союза в виде самостоятельных государств (прибалтийские и кавказские республики). Но не только. На Украине усилилось стремление отделения от России. И что самое любопытное — в самой России возникли настроения отделиться от других республик и разделиться по крайней мере на две самостоятельные республики — на европейскую и сибирскую Россию.
Кризис, естественно, усилил тенденцию к дезинтеграции целого. Центральная власть утратила былой контроль над периферийными районами страны. Кризис охватил и эти районы. Он проявился также и в ослаблении местных властей. Ухудшилось материальное положение населения. Ослабла заинтересованность «провинций» в связях с «метрополией». Резко возросло оппозиционное движение и безнаказанная пропаганда националистических идей. Массам стали усиленно прививать иллюзии, будто они будут жить лучше, если их территории обретут автономию и даже государственную независимость. Пропаганда такого рода велась не только изнутри, но и извне, главным образом — со стороны Запада. На задний план отошли соображения здравого смысла: а возможна ли такая автономия и независимость практически, и будут ли люди на самом деле лучше жить в своих «автономных» и «независимых» регионах?
В Советском Союзе тенденция к дезинтеграции приняла, повторяю, форму борьбы за освобождение от некоего гнета со стороны русских, что вызвало поддержку во всей мире. Гораздо более основательное желание русских освободиться от тягот, какие на них пришлись в результате ленинской национальной политики, воспринимается скорее как курьез, чем как вопль отчаяния народа, которому пришлось хуже всех и который оказался в трагически безвыходном положении. А резко усилившийся русский национализм не внес ясности в сложившуюся ситуацию и вызвал враждебную реакцию среди других народов и на Западе.
Среди условий усиления тенденции к дезинтеграции следует назвать ослабление страха внешних нападений и возникновение иллюзий, будто угроза войны отпала вообще. Свой вклад в это внесла борьба за мир и против угрозы войны, принявшая форму грандиозной пропагандистской кампании в средствах массовой информации. Но главную роль в этом сыграла горбачевская установка на сокращение вооруженных сил и на прекращение военных конфликтов.
Дело дошло до того, что на Западе даже передвижения войск по территории Советского Союза и использование их в национальных республиках для наведения общественного порядка (для защиты населения в межнациональных конфликтах в Азербайджане и в Средней Азии, например) стали рассматривать как... советскую интервенцию в некие воображаемо независимые государства. Причем советское руководство само заразилось этой психологией и стало всячески заверять Запад в своих миролюбивых намерениях. Нерешительность центральной власти в отношении граждан национальных республик, демонстративно нарушавших советские законы, подкрепила сознание безнаказанности восстаний с намерением отделиться от Советского Союза. Горбачевская политика была воспринята как проявление слабости Москвы. И было бы странно, если бы сепаратисты не воспользовались этим.
Наконец, начался нажим на московское руководство со стороны Запада. Поддержка сепаратистов на Западе укрепила уверенность населения прибалтийских республик в реальности отделения и в том, что они будут иметь такую помощь Запада, которая сразу же подымет их условия жизни на уровень Запада.
Распад коммунистического блока
Кризисная ситуация в коммунистических странах Европы во многих отношениях назрела раньше, чем в Советском Союзе. Я имею в виду Югославию, Польшу и Чехословакию. Это способствовало кризису в главном бастионе коммунизма. Но лишь начало кризиса в Советском Союзе сделало кризис европейского коммунизма всесторонним и всеобъемлющим. Почти полностью распался блок коммунистических стран Восточной Европы. Здесь сработали те же причины и условия, что и внутри Советского Союза, только с удвоенной силой. Здесь тенденция к дезинтеграции приняла форму борьбы за освобождение от режимов, навязанных Москвой. Тот факт, что Москва в какой-то мере сама оказалась заинтересованной в этом, остался в тени. И вообще говоря, социальные причины тенденции к дезинтеграции выпали из поля внимания или преднамеренно замалчивались.
Западные политики и средства массовой информации назвали события в странах Восточной Европы революцией. Эту оценку восприняли и сами участники событий. Хотя дело не в названиях, все же имеются какие-то нормы словоупотребления. Употребление тех или иных слов в современном мире, склонном к словесному фетишизму, не есть совсем безразличное и безобидное дело. Оно может служить прояснению сознания масс или, наоборот, замутнению его. В данном случае слово «революция» играет роль идеологического феномена, служащего именно помутнению умов. С этим словом люди так или иначе ассоциируют определенные представления об историческом процессе. Одни ассоциируют с ним массовые бунты, узурпацию власти и кровопролитие. Другие же, наоборот, представляют себе при этом прогресс, освобождение от тирании, народные торжества. Теперь, поскольку рассматриваемые события имеют целью разрушение коммунизма, слово «революция» в применении к ним на Западе и самими деятелями этих событий произносится в положительном смысле, с уважением и даже с любовью. Еще бы, наконец-то народы этих стран сбросили иго ненавистного коммунизма! При этом как-то стушевался тот факт, что по крайней мере многие сбрасыватели этого ига сами прекрасно жили под этим игом и усердно служили ему. И уж совсем позабыли о том, что еще недавно слово «революция» вызывало злобу, ибо оно означало возникновение «марксистских режимов».
