Как устроен город. 36 эссе по философии урбанистики - Григорий Ревзин
Эта структура и определяет смысл жизни в микрорайоне. Мы живем ради наших детей. У нас в поселке нет развлечений, нет достопримечательностей, тут нечем заниматься, но у нас есть цель жизни. Дети. Эти дети на трехколесных велосипедах фигурировали на рекламном плакате первого города Перри – Редборна, и в расчете на них он и проектировался – все внутренние улицы городка были пешеходными, родители могли не опасаться машин.
В начале 1960‑х микрорайон моего детства, Химки-Ховрино, спроектированный мастерской Каро Алабяна, получил премию на Всемирной выставке в Париже за планировку, которая не допускала возможностей сквозного проезда машин. Не сразу поймешь, в чем конкурентное преимущество. Машин в детстве было немного, и въезд автомобиля в микрорайон воспринимался как не исключительное, но все ж таки разнообразящее повседневность событие. Оказывается, это так отозвался Редборн.
Школа и сегодня является главным социальным институтом микрорайона. Вовсе не случайно в школах голосуют или проводят встречи с избирателями, причем это происходит не только в России, где у выборов есть специфика. Школа – совсем особое место, примерно как для средневекового квартала – церковь. Здесь родители знакомятся, здесь возникают общие интересы, здесь выросшие и выучившиеся вместе дети образуют местный социум. С началом массового строительства микрорайонов «ребята нашего двора» меняются на «ребят из нашей школы».
Но при этом школа – институт гораздо старше микрорайона. Изначально европейская школа – монастырское изобретение. Начиная с XVII века государство постепенно увело ее от церкви. Но некоторые принципиальные особенности школы определяются спецификой ее происхождения. В частности, важнейшее свойство школы – ее экстерриториальность. Она может располагаться где угодно и не иметь к окружению никакого отношения – как монастырь.
Чтобы связать школу с микрорайоном, сделать ее сердцем общины, требуется эту экстерриториальность преодолеть. Это разрушает массу внутришкольных традиций и установлений. В идее сделать школу обязательным центральным элементом микрорайона с самого начала было заложено противоречие.
Микрорайоны захватили полмира – так же как и всеобщее среднее образование. Однако ответ на вопрос о школе везде решался по-разному. Парадоксальным образом в наиболее полном виде идеал Перри реализован не в Америке, а в скандинавских странах. Школа там – действительно центр общины. Финские мамы приходят в школу и проводят там время как в женском клубе – для этого предусмотрены особые помещения. Готовят, шьют, занимаются цветоводством. Папы используют школьные мастерские для бриколажа. Школьный актовый зал – главный зал собраний общины, школьные спортивные сооружения – от футбольного поля до бассейна – главный фитнес-зал района. Такую же модель школы в определенной степени приняли Швейцария, Португалия.
Англосаксонская система образования (а это не только Британия и Америка, но и все страны с бывшим английским колониальным образованием, от Индии до Индонезии) в целом эту идею отбросила. Районной здесь является только младшая школа, а в старшей возродилась монастырская традиция в виде школьного кампуса, часто расположенного вне города и уж точно вне связи с ним.
СССР пошел своим путем. Микрорайон после хрущевских реформ стал основной единицей городского расселения – отчасти под воздействием плана «Большого Лондона» Лесли Патрика Аберкромби (1944), который предполагал строительство восьми городов-садов вокруг города и расселение в них больше миллиона человек. Коттеджи в СССР, разумеется, были заменены многоквартирными домами, а вот школы стали обязательным элементом микрорайона. В результате возник специфический тип поселений. Это многоквартирные типовые дома на поле застройки свободной формы, а в центре этого поля – школа.
160 акров, на которых располагался микрорайон у Перри, – это примерно 65 гектаров. На них у него проживает 5‑9 тысяч человек. Но у нас в многоквартирных домах на 65 гектарах живет 65 тысяч человек (это выигрыш от прогресса многоквартирного дома сегодня, в хрущевские времена – около 30 тысяч). 65 тысяч человек при современной демографии – это по нормам 6,5 тысячи школьников. Это производство детей на единицу территории в промышленных масштабах. Нужна другая школа.
«В нашем Советском Союзе, – говорил Трофим Лысенко с его бесподобным умением формулировать, – люди не рождаются. Рождаются организмы, а люди у нас делаются – трактористы, мотористы, академики, ученые и так далее. И это безо всякой идеологической чертовщины – генетики с ее реакционной теорией наследственности…»
Если рассмотреть советскую типовую школу с ее системой коридоров и классов, ее расписанием и оценками, ее единым на всю страну учебным планом, единым учебником истории и т. д., то ближайшей аналогией окажется конвейерное производство. Там именно что делают людей. На завод поставляется изделие в возрасте шести-семи лет, оно перемещается для обработки в разных классных комнатах в течение 10‑11 лет по четыре-семь часов пять-шесть раз в неделю, и на выходе мы имеем человека без наследственности.
Я бы не хотел говорить о нравственной проблематичности такого способа заточки человека под гражданина – она самоочевидна. Но можно заметить, что полученное изделие хорошо ориентируется в системах, устроенных аналогичным образом, – на заводах, в армии, в поликлинике, в очереди, в министерствах и ведомствах, – и оказывается в растерянности там, где пространство предполагает свободу двигаться куда хочешь. Например, в городе.
Если же говорить именно о системе расселения, где школа – это фабрика для изготовления 1000 детей на гектар, то здесь территория школы – это промзона. Промзоны имеют свою специфику. Главное – охраняемый периметр. Главным признаком школы в микрорайоне является забор. Посторонний человек на территорию школы зайти не может – это противоречит требованиям безопасности. По сути, мы делаем из школы изолированный кампус, но при этом располагаем его в центре микрорайона.
Безопасность школы плохо обеспечивается забором, чему есть масса грустных доказательств. Зато забор прекрасно обеспечивает другое. Если центральное место микрорайона огораживается забором и туда нельзя зайти, то это устройство – микрорайон – перестает работать. Родители, конечно, знакомятся, стоя у забора, но это примерно такое же знакомство, как у родственников заключенных перед входом в СИЗО. Впрочем, для России это важный социальный навык.
Никакого использования школы проживающими вокруг, никакой местной повестки дня, никакой локальной социальности. Эта социальность заменяется пустотой огороженного поля в три гектара, на освещение и уборку которого тратится примерно столько же, сколько на зарплату учителей. Любая посторонняя деятельность здесь запрещена законодательно.
Современный микрорайон – это устройство, в котором смысл жизни есть, но за забором. В отсутствие «сердца общины» есть одно общепринятое общественное пространство. Место, где люди общаются, где складывается местная идентичность, формируется социум. Единственный элемент обустройства спального района, изготовляемый и внедряемый в России
