Журнал Русская жизнь - Понаехавшие (апрель 2008)
Еще интереснее получится, если мучения НАТО в Афганистане закончатся провалом, что вполне вероятно. После этого в течение нескольких лет ситуация вернется к той, что была в конце 90-х, когда исламские боевики с юга все активнее рвались в Центральную Азию. В этом случае Россия не сможет остаться в стороне. Хотя бы из тех соображений, что лучше сегодня положить 100 человек под Андижаном и 200 под Бишкеком, чем завтра 10 тысяч под Челябинском и 20 тысяч под Омском. Интересно, какова будет степень надежности иностранцев в рядах ВС РФ? Не проще ли будет тогда их откомандировать в армии их родных стран?
И уж совсем смешно представить, чтобы узбеки и таджики клали свои жизни на высоких берегах Амура в случае войны с Китаем. Можно только догадываться, с какой скоростью подавляющее их большинство рванется в направлении, перпендикулярном линии фронта. Конечно, исключения будут, но не нужно на них всерьез рассчитывать.
Впрочем, главный вопрос в том, захотят ли умирать за Россию ее собственные граждане. И отнюдь не только дагестанцы. Совершенно неочевидно, что этого захотят даже русские. А ведь в отличие от американцев, англичан, французов, испанцев перед русскими и другими гражданами РФ этот вопрос может встать всерьез.
* СЕМЕЙСТВО *
Евгения Долгинова
Счастливый исход
Любовь и каторга
В гастарбайтерских судьбах тоже случаются хэппи-энды. Многие из них проходят по линии матримониального благополучия, семейного счастия - самого надежного и самого хрупкого из всех форм легализации в мегаполисе.
Мой персик
«Але- але, -поет она, - бюро ремонта к вашим услугам!»
Марина - яркая блондинка 56 лет и похожа на Татьяну Доронину времен мхатовского передела. Блондинкой быть тягостно - надо часто освежать цвет, от чего «волос гаснет» и приходится покупать дорогие маски с керамидами. Бывшая медсестра из Боткинской, она называет себя «медичкой» и охотно вспоминает именитых пациентов, которым случалось ставить капельницы.
От блестящей светской работы Марина отказалась не столько по обидному факту пенсии, сколько ради любви к супругу Грише. «Пожертвовала всем». У ее мужа многосложное имя, типа Махмадназар, а Гришу она сама придумала, чтобы рифмовалось с Маришей. Много достоинств у Гриши: во-первых, мусульманин, то есть не пьет (ну, почти), во-вторых, не приносит меньше тыщи зеленых, а то и больше, домой отсылает всего-то долларов триста, в-третьих, мало ест, а в-четвертых… Главное его достоинство Марина называет как бы вскользь и равнодушно, но ее выдает торжественная дрожь ресниц: Грише 28 лет.
Они вместе уже два года.
Она говорит о нем: «принц Персии» или «персидский принц» (я хотела присоветовать также «мой персик», но прикусила язык). Познакомились на Тимирязевском рынке. Марина тащила обои, и скучающий Гриша спросил - сама будешь делать? - и предложил помощь. Он сразу, с первого взгляда, был принц, звездный мальчик - полумесяцем бровь, тоненький, в чистенькой спецовочке, и когда пришел, сразу обнаружилось, что он бестолков, мало что умеет, все выходило тяп-ляп, с щемящей неуклюжестью, но сердце ее уже заходилось от умиления: такие тонкие руки, как у аристократа, узкие ключицы, а главное - глаза, которые, как вы знаете, являются зеркалом души. Черные вишни! (Я слушаю ее - как будто «Шахнаме»: «Пылали розы юного лица, как два прекрасных амбры продавца».) Она показала Грише, как резать обои по линейке, растворять клей, и какой толщины должен быть слой, и как совмещать рисунок на обоях. Господи, да откуда же ему было уметь, белоручке из аристократической семьи - сыну врача, учившегося в Ленинграде. Потом Гриша назвал цену - 150 рублей метр, она решила - погонный, оказалось - квадратный. «Тут я подумала - этот мальчик не пропадет!» - расплатилась и предложила ему поужинать. При свечах. В тот вечер Бог послал свиной эскалоп, Гриша ел с аппетитом, «и я поняла, что он совсем не религиозный фанатик».
Любовь всегда достойна инвестиций. Марина поступила мудро, прозорливо: вложилась в профессию. Верить или не верить, а Гриша обучился ремеслу и стал каким-никаким отделочником. В этом содержится вызов положению дел: таджики, как известно, в строительстве не выказывают особенных успехов и редко выходят из чернорабочего регистра. Но Марина сделала ход конем: наняла любимому трудового наставника. Точнее, интегрировала Гришу в бригаду красногорских строителей, где трудился ее двоюродный брательник на правах подмастерья. Нонсенс? Вот и брательник по первости ржал и глумился, отмахивался, пока однажды его жене не понадобилось удалить кисту, а жена была прописана в Луховицах, - ну и режьтесь в луховицкой-лоховской, мстительно сказала Марина, держательница больничных блатов. Брательник дрогнул и сказал: пусть приходит. Гриша старался. Вскоре бригада переместилась в Москву, расселилась по сносным углам, оформили частное предприятие, работы полно. Марина - всему голова: сидит на домашнем телефоне, принимает заказы, договаривается с поставщиками, улаживает с налоговой. Жизнь ее полна до краев, ярка, динамична.
Гриша, сделавший головокружительную матримониальную и профессиональную карьеру, несколько оторвался от среды. Очень важный момент: квартира не стала базар-вокзалом, товарищи приходят раз в неделю, Марина с ними не по-матерински строга, и, главное, андижанская родня не переступала порог этого дома. Что совершенно нетипичная ситуация.
Брак, конечно, не охранная грамота. Вот и Гришу однажды задержали один раз в метро, подбросили наркотики. Марина металась как подстреленная, «поднимала связи», в ногах валялась, собирала деньги - выкупила! Господи, там и было-то три грамма! Подкинули, повторяет Марина. Хотя для личного употребления - не будем лицемерить! - бывает всяко. А что, голландцам можно, а нашим нельзя?
Ее никто не понимает, но это от зависти. Вокруг русские - мещане, злопыхатели. Говорят - купила мальчика. Как будто у нее своего нет! Сыночка давно взрослый, «выгодно женился на девочке из класса, еврейке», уехал в обетованную, бездельничает, денег не шлет, внуков не народил. «М…дилка гребаная, - ласково говорит Марина о сыне. - Сказал: пропишешь - убью. Ты доедь сначала, на билет себе набери». Дочь тоже взрослая, работает в недвижимости, пришла и полила мать такой женской грязью, что даже неудобно пересказать. От родных - особенно больно. Подруги? Тоже завидуют - рассказывают всякие страшилки, - и примешь ты смерть от козла своего, говорят. «Я и не знала, что в них столько бабства», - с презрением говорит Марина. Соседи подозревают фиктивный брак и заводят подлые разговоры про конец калабуховскому дому (ну очень калабуховскому - панельная девятиэтажка!), куда скоро вселится табор таджикских цыган. Нет, Марину не подвергают обструкции, но мир вокруг нее истекает зеленой желчью одиночеств, мраком расистских предрассудков и презрением к позднему женскому счастию.
Гриша - один из 7 миллионов представителей таджикского народа, 35 процентов которого находятся в России. Года через два-три он, по совместным с Мариной планам, вольется в ряды 350 тысяч таджиков, получивших российское гражданство (диаспора гордится этой цифрой). Неизвестно, станет ли он одним из тех 700 тысяч российских таджиков, которые в течение последних 10 лет ни разу не посещали свою родину. Зато сейчас у него гораздо меньше шансов попасть в число тех 10 тысяч таджиков, кто находится в российских тюрьмах, или пополнить компанию погибших или пропавших без вести соотечественников (1 500 человек в год), - хотя как знать, жизнь мигранта полна опасностей и неожиданностей. По нашим понятиям он многоженец - в Таджикистане у него есть супруга и ребенок, в паспорте не зафиксированные. Марина говорит, что в прошлом остался только долг, но как-то не очень уверенно она это говорит. Насчет прописки она пока думает. Не то чтобы не доверяет, но зачем вводить мальчика в соблазн?
… Прекрасный весенний вечер. Гриша задерживается на работе, не звонит. Марина нервически теребит мобильник, однако звонить не решается. И с прозелитским пылом кроет соотечественников за узость души, ксенофобию, ограниченность, иммиграционный режим, ментов, цитирует Есенина («…каждому здесь кобелю на шею… лучший галстук, - а мы что? звери и есть»), и с тревогой поглядывает на часы.
Всехняя русская мамка, сестра межнацмилосердия.
Слушать ее жутковато. Особенно когда она говорит:
- И тут у меня распахнулись глаза на то говно, в котором я жила.
- Позвольте, Марина, - не выдерживаю я, - но вы ведь русская?
- Ну, русская, - отвечает она, поджав губы, как бы извиняясь за низость происхождения. - Но по женской линии, мама говорила…
Вспыхивает быстрой девической улыбкой:
- …но по женской линии во мне есть румынская кровь!
