Владимир Федоров - Бойцы моей земли: встречи и раздумья
Кедрин глубоко знал русскую и западно–европейскую историю. Его драматическая поэма «Рембрандт» — невянущий венок великому живописцу–реалисту.
Поэт работал в заводской многотиражке, а потом в издательстве «Молодая гвардия», выкраивал редкие часы для создания стихов, которые не мог не написать. Грянула Отечественная — добровольцем ушел на фронт, стал военным журналистом и умер тридцативосьмилетним в год нашей Победы.
«Стихи Кедрина написаны прекрасным русским языком, отличаются умелой композицией и стройной архитектоникой. Чистые и ясные, они как бы насквозь просвечены добротой и правдой», — отмечает поэт и литературовед Сергей Наровчатов.
Нелегкой была поэтическая тропа друга Дмитрия Кедрина Анатолия Кудрейко. Когда–то Владимир Маяковский в полемике с Ильей Сельвпнским метнул стрелу и в стихи молодого, звонко начинавшего поэта.
У Анатолия Кудрейко были не месяцы, а целые годы, когда он не писал стихов. Судьба забросила его на суровый Урал, в войну он стал командиром взвода автоматчиков. А в памяти — яркие картины милого юга, щедрого края юности.
О годы!Слышу вас опять:вы, словно рыбаки Тамани,перекликаетесь в тумане,хоть вам друг друга не видать.
Родной приднепровский пейзаж, напоенный медовым запахом, лунным светом и степной музыкой, встает в лучших его стихотворениях.
Добрую поэтическую школу прошел в юности Анатолий Кудрейко. Об этом он вспоминает в стихах, рисуя «губернаторский дом — комсомольский губком» в своем приднепровском городе:
Был сердечен и строгкомсомольский Парнас.Стих судили сто рази на глазЧтоб горел!Чтоб звенел!и на слух.Чтоб как надо — про нас!Чтоб от строфу буржуя корежило дух!
Часто вспоминает Кудрейко родной город, старших друзей, научивших его ненависти к мещанской пошлости. Вот стихи, посвященные Михаилу Голодному:
Не писал я тебе, живому,не услышишь ты, неживой…Приближается память к дому,где забыт уже голос твой…Днем на Днепр ты глядел с обрыва:шелестел над водой лозняк.И, окутан клубами взрыва,там мерещился Железняк.
Больше сорока лет работает в поэзии Анатолий Кудрейко. В сборнике «Близость», изданном «Советской Россией», стоят две даты: «1926–1966». А время неудержимо несется вперед. Из двух лирических звеньев, взлетевших некогда с крутого берега Днепра, из тех юных поэтов, полных дерзаний и надежд, остался в живых только он, Кудрейко. Все лучшее, что сделали мастера из Днепропетровска, они завещали молодым.
ВЕРА
Моя притихшая дочь–старшеклассница сидела за книгой. Я ее окликнул. Ответа не последовало.
— Да чем ты так увлечена? Что читаешь?
— «Повесть о суровом друге».
И я вспомнил, как сам в ее возрасте с упоением читал эту Книгу. Спроси кто–нибудь меня тогда — почему мне она так понравилась, быть может, я сразу не нашел бы ответа. Понравилась и все! А теперь скажу: меня заворожили, а в конце повести потрясли впечатляющая достоверность, суровый реализм в изображении рабочего донецкого быта.
Талант автора спаял их с высоким романтическим накалом, юношеской верой в Революцию.
Жариков великолепно знает юношескую психологию. В финале повести любовь к суровому другу перерастает в любовь к неброскому и прекрасному донецкому краю. По существу, это своеобразное стихотворение в прозе: «Так умер Васька, мой суровый и нежный друг, и последняя ночь его жизни была последней ночью моего детства…»
Первым, кто по–настоящему оценил и помог доработать эту замечательную вещь, был Александр Фадеев. Она очень близка по духу автору «Разгрома» и «Последнего из удэге», певцу суровой юности солдат революции.
Повесть Леонида Жарикова переведена на многие языки. Из далекой Кубы автору пишет поэт Самуэль Кальдевилья: «Я вложил всю свою любовь в инсценировку Вашего произведения. Оно очень созвучно делам революционной Кубы и послужит воспитанию нашего юношества и детей».
Героям этой повести Леонид Жариков отдал самые сильные впечатления своего трудного детства и юности. Будущий писатель родился в землянке, сложенной из самана. Отец его был нищим орловским мужиком, затем, говоря словами Жарикова, «сменил навсегда крестьянский зипун на куртку рабочего». Его и мать в гражданскую войну унес тиф. Леонид узнал, что такое сиротство. Советская власть, щедрые рабочие души помогли ему стать человеком.
Жарикову по путевке комсомола довелось быть и сельским учителем, и заведующим клубом, и селькором, и контролером сберкассы, и рабфаковцем, и студентом Музтеатрального института имени Лысенко. Он работал статистом в Киевском театре имени Франко и снимался на киностудии в фильме Александра Довженко «Иван», посвященном строительству Днепрогэса. Многому научился будущий писатель у великого романтика. А киноактером суждено было стать его сыну Евгению, отлично сыгравшему главную роль в фильме «Иваново детство».
В жаркой Средней Азии пограничник Леонид Жариков написал свое первое стихотворение «На смерть командира». Потом его уговорили написать для сцены литмонтаж — историю погранотряда. Уже демобилизовавшись, он узнал что награжден Почетной грамотой.
Демобилизованный красноармеец Жариков, помня завет Чехова, не расставался с записными книжками и твердил, как стихи, письмо академика Павлова к молодежи: «…Прежде всего — последовательность… Никогда не беритесь за последующее, не усвоив предыдущего. Второе — это скромность. Никогда не думайте, что вы уже все знаете… Третье — это страсть. Помните, что наука требует от человека всей его жизни…»
Спецкор «Правды» Л. Жариков (крайний справа) в забое донецкой шахты
Первый рассказ Леонида Жарикова был опубликован в «Литературном Донбассе», где печатались тогда поэт–шахтер Павел Беспощадный, прозаик Петр Северов и другие. С мягким юмором вспоминает Жариков свою жизнь в Литературном институте имени Горького, ночное бдение в кабинете доброго директора, где однокурсник–поэт Сергей Смирнов писал за столом стихи, а Леонид на диване — прозу… Запомнилась ему интересная встреча с Новиковым–Прибоем, заявившим: «Писателем может быть каждый, у кого на плечах голова, а не астраханский арбуз».
Самую большую роль в судьбе начинающего прозаика было суждено сыграть Александру Фадееву, в руки которого попало первое жариковское детище. «Повесть о суровом друге» складывалась из отдельных глав–новелл. На стихийном семинаре студентов–прозаиков Александр Александрович подробно разобрал незаурядную повесть Жарикова, отметил удачи, указал на недостатки и выправил всего–навсего один абзац. Вот как выглядел этот абзац у начинающего прозаика:
«Возле шарманщика стоял городовой в белом кителе, с облезлой черной шашкой. Оранжевый шнурок, привязанный к револьверу, обвивал его шею. Городовой ел кавун. К его усам и бороде прилипли черные косточки».
А вот каким он стал, когда к нему прикоснулась рука мастера:
«Возле шарманщика стоял городовой в белом кителе, с облезлой черной шашкой, свисающей до земли. Оранжевый шнурок от револьвера обвивал его шею. В расставленных руках городовой держал по куску кавуна и, вытянув шею, чтобы не закапать китель, хлюпая, грыз то один, то другой кусок. С усов у него текло, к бороде прилипли черные косточки».
Этот «фадеевский» абзац стал маяком–ориентиром при доработке автором повести.
Редактор журнала «Знамя» Всеволод Вишневский, которому пришлась по душе повесть Жарикова, напечатал ее в своем журнале.
Несмотря на то, что «Повесть о суровом друге» имела большой успех, ее автор после Отечественной войны вернулся к своему любимому детищу, углубил, дописал целые главы. Недавно она вышла восемнадцатым изданием, а читательский интерес к ней не ослабевает.
«Когда я закончила читать книгу, то мне показалось, что я прочла лишь отрывок из большой книги, рассказывающей о борьбе поколений. Очень хочется узнать, что было дальше, как сложилась жизнь Лени и его друзей, оставшихся в живых. Какую профессию выбрал он? Ведь он так хотел быть рабочим, мозолистые руки которого умеют все сделать!..» — пишет студентка Лия Овчинникова из Тамбова.
Она не ошиблась. Есть вторая часть трилогии «Червонные сабли», в которой рассказывается о дальнейшей судьбе Леньки Устинова, ставшего красным конником. Здесь воистину былинный размах. Главный герой оказался достойным погибшего сурового друга. На III съезде комсомола Ленька, которому сам Буденный подарил маузер, встречается с Лениным.
