Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6422 ( № 28 2013)
А теперь обращаюсь к Вам с самой настоятельной просьбой: будьте настолько добры сделать распоряжение кредитовать нас той суммой денег, которую нужно дополнительно добавить, чтобы получилась сумма 1500 долларов, лишь бы сейчас же купить эту рукопись… Нельзя медлить ни одной минуты, так как об этой рукописи начинают болтать во всём мире и какие-нибудь миллиардеры американские ради собирания коллекций могут перешибить нас, заплатив большую сумму.
Я не буду сейчас ни одной минуты спокоен, пока не получу от Вас положительного ответа и сведений, что Вами предпринято. На Вас теперь смотрит решительно вся наша общественность и ждёт, что именно Вы примете самое горячее участие в этом деле и поможете нам вернуть в наше обладание эту величайшей культуры драгоценность.
Крепко жму Вашу руку.
Влад. Бонч-Бруевич
(Печатается с сокращениями.)
Письмо внучки И.С. Тургенева
Париж, 11 октября 1933 г.
Милостивый государь,
вот уже несколько дней, как Вы, вероятно, получили те 25 писем, которые я обещала Вам передать; согласно Вашим указаниям, я вручила их господину Соколину, который так любезно служил нам посредником.
Уступая Вашим настояниям, а также и настояниям господина Соколина и господина Мерле**, признавая обоснованность Вашей просьбы, настоящим уведомляю Вас, что я решаюсь, – после долгих колебаний, – передать Музею последние 50 писем, оставшихся у меня, писем, относящихся к годам 1876–1882; я готова это сделать за ту же цену, что и предыдущие, то есть по 50 франков за каждое, всего за 2500 франков.
Ещё одно: у меня имеются 6 писем, адресованных мне лично, – письма, которые я ценю чрезвычайно высоко, это мой маленький клад. Переговоры с этими господами заставили меня понять, что этим письмам место тоже в Музее, себе же на память я оставлю один или два снимка.
Если Вы также считаете, что место этим письмам в Музее, я их Вам, – с большим сожалением и только потому, что жизнь моя очень тяжела, – уступлю все шесть за 1000 франков. Мне часто предлагали их купить за более высокую цену, я всегда отказывала, и только просьба России может заставить меня расстаться с ними.
Теперь что касается бюста работы Антокольского и фотографий, – одна из которых с надписью рукой моего деда «моей маленькой Жанне», снятая за несколько месяцев до его смерти, – то надо было бы, чтобы один из этих господ пришёл ко мне и мы могли с обоюдного согласия установить цену; эти господа сказали мне, что Вы хотели бы также иметь фотографию моей матери и, что наполняет меня гордостью, и мою, – всё это надо просмотреть.
На сегодня мы ограничимся только письмами; я буду Вам благодарна, если Вы мне ответите по этому поводу, теперь, когда я, с сожалением, повторяю, решилась, я предпочитаю как можно скорее завершить это дело. Немедленно по получении Вашего письма, подтверждающего Ваше согласие, я отнесу документы в Посольство.
Принося Вам благодарность, я буду счастлива, если мне когда-нибудь удастся приехать в Москву, и остаюсь, милостивый государь, полная симпатии и благодарности
Ваша Жанна Тургенева
81, Авеню Моцарта, Париж, 16
P.S. Насколько я помню, в одном из предыдущих писем я Вам писала относительно бюста, что хочу передать его Музею по завещанию; я продумала это и соглашусь, – к моему сожалению, – на то, чтобы он немедленно занял своё место в Музее; я становлюсь благоразумною, – не без труда, поверьте!
Спасибо ещё раз и до свидания.
(Перевод с французского. Печатается с сокращениями.)
Письмо М.М. Пришвина
28 июня 48 года.
Владимиру Дмитриевичу Бонч-Бруевичу к его 75-летию.
Дорогой Владимир Дмитриевич!
В старое время я встречал Вас среди простых русских людей, искателей правды, и знаю, как много Вы сделали в отношении собирания документов о жизни и деятельности этих людей с гениальной совестью: Вы были истинным другом русского народа.
Параллельно с этой деятельностью Вы много потратили сил для собирания документов, относящихся к жизни и творчеству русских писателей, и тем самым Вы стали лучшим другом русского писателя.
Знаю, что Вы и сами писатель, и много сделали ценных литературных работ, и об этом скажут те, кто специально занимается Вашими темами, лучше меня. И, конечно, будет для всех очень хорошо, что они узнают Вас с этой стороны.
Я же Вас знаю с той стороны, которая лучше всего и дороже всего для людей, и это даётся не одними личными усилиями, но и усилиями всех предшествующих нам родных людей: Вы - счастливый избранник их всех — Вы истинный друг и спутник тружеников культуры русской народной совести.
Говорю Вам это от чистого сердца и знаю, что верно говорю я.
Михаил Пришвин.
Публикация В.В. Бонч-Бруевича
* Обращение к послу во Франции вызвано тем, что в Югославии не было в тот период советского представительства.
* * сотрудники советских представительств во Франции.
Сон вулкана
Творчество живущего в Перми поэта Юрия Беликова отмечали самые полярные критики - от Владимира Бондаренко до Евгения Минина. Георгий Гачев сравнивал со "взрывом и прорывом Духа через вязкость энтропии", Андрей Вознесенский углядел в нём «талант шамана, заклинателя и пророка», а Евгений Евтушенко – способность «в отличие от многих почвенников не замыкаться на чувстве родного края и России, а могуче и естественно сливаться с космосом, общим для всего человечества». Он же включил стихи Юрия в антологию «Десять веков русской поэзии».
Книг у Беликова немного. На сегодня – три: «Пульс птицы», «Прости, Леонардо!» и «Не такой». Между первой и второй, как водится в русском застолье, был промежуток небольшой. А между второй и третьей – молчание длиною в 17 лет. В эту пору Беликов стал «вождём дикороссов», чьи стихи на протяжении последнего времени его усилиями публиковала «Литературная газета». Он же – страстный публицист и «штучный» собеседник самых ярких и угловатых писателей наших дней. Эти диалоги также печатала «ЛГ». К своему 55-летию Юрий подготовил новую, четвёртую книгу написанных за последние годы стихотворений «Я скоро из облака выйду», которая увидит свет в одном из московских издательств. Сегодня мы публикуем стихи из этой книги.
«ЛГ»
МОНОЛОГ НЕПРОИЗНОСИМОГО
Название исландского вулкана Эйяфьятлайокудль, по мнению некоторых лингвистов, могут правильно произнести лишь 0,005 населения Земли, но весною 2010 года он заставил о себе заговорить весь мир.
Эйяфьятлайокудль!
Ни Раша, ни USA,
ни прочая попса имён таких
не знают,
но стоит мне взметнуть
свой пепел в небеса –
и ваши самолёты не летают.
Эйяфьятлайокудль?
Не выговоришь. Но,
когда уже до ангелов доходит,
когда явил Господь своё глазное дно, –
меня любой везувий переводит.
Эйяфьятлайокудль[?]
По-русски говоря –
эй, явь, яд, лай откуль?
Внемли, Тредиаковский:
а ежели с цепи стозевная твоя
цитата сорвалась – и застит свет
в окошке?..
Но человек, он сам
в мозгу своём плодит
фантомы чудищ –
жаров ли, остуд ли.
Что троглодит!
Да спал бы троглодит,
не люди коль, –
эйяфьятлайокудли.
Я жду… когда осядет пепел…
Не во мне –
во человецех поздно или рано.
Я не хочу быть вывернут вовне,
мне ни к чему бессонница вулкана.
Ты не бессонницу – ты сон мой
растолкуй.
Зачем я сплю? Кого б ошеломило,
что булькает
эй-яфь-ят-лай-окудль
сладчайшей колыбельною для мира.
СКОРЫЙ ПОЕЗД БЫВШЕЙ ИМПЕРИИ
Поезд шёл, готовый развалиться,
с дребезгом и лязгом, на одном
болтике держащийся чудном,
и, два раза выкрикнув: «Граница!»,
убредала наша проводница
две таможни потчевать вином.
Поезд шёл, ночной и скорый, впрочем,
так ребёнок в толщу одеял
с головою прячется от ночи, –
поезд медлил, полз, не шёл, короче,
выжидал, казался обесточен,
но дома в округе освещал.
Надвое разрезав человека,
даже не заметил – поезд шёл
мимо городов и мимо сёл,
века наплывающего – эка
невидаль! – разрезал человека –
скольких он уже разрезал, мол.
Главное, что живы пассажиры,
а бригаду можно не менять.
И зачем всему составу знать,
что летят с колёс кишки и жилы,
что несчастной стала чья-то мать,
что убийца – поезд, если живы
пассажиры, надо ль горевать?
Бывшую Империю сшивая,
он хранил с ней кровное родство,
и она за ним, ещё живая,
