Алексей Поликовский - Москва против Мордора
«Они родились с целью организации массовых беспорядков. Потом в школу пошли с целью организации массовых беспорядков…» — так вкратце изложит суть обвинения адвокат Аграновский уже после заседания суда. Но это потом.
— Развозжаев! — вдруг раздается строгий голос судьи Замашнюка. — Вы там что, спите?
Развозжаев действительно прилег в клетке. Откинулся спиной на стенку и прикрыл глаза. Он устал. Слушать этот многочасовой бред невозможно. Бред вырубает мозг, затягивает сознание в глубокую темную яму. Судья, однако, назидательно ставит заключенному в клетку человеку в пример самого себя и своих коллег, которые сидят же за столом с подобающими случаю лицами и даже и не думают прилечь. «Суд дома живет, а я в тюрьме!» — не без оснований отвечает на это узник, но выпрямляется и больше не ложится. Ученики Вышинского продолжают. Языки их движутся, глаза скользят по строчкам, руки усердно переворачивают страницы, и так возникает видимость работы, и из кучи дурно написанных, бессвязно построенных, забитых бюрократическим волапюком лживых фраз вырисовывается вывод: политическая деятельность, не направленная на поддержку правительства, в России преступна. Преступны «акции, направленные на дискредитацию действующей власти», и «посягательство на основы безопасности и стабильности в обществе»… Но стоп!
— Почему в суде дети? Мальчик вон там! — судья Замашнюк возмущен. Со своего председательского места он требует от мальчика встать. Где мальчик? Кто мальчик? Заинтригованная публика шумит. Прокравшийся на судебное заседание мальчик, безусловно, интереснее, чем монотонная бубнежка двух взрослых мужчин, которых какое-то жизненное несчастье сделало прокурорами на позорном политическом процессе. Но какое? Что должно случиться с человеком, чтобы он принял на себя это ярмо и клеймо? В крайнем ряду справа встает смущенная девушка в черно-зеленой бейсболке, владелица хипповой сумки коричнево-желтых тонов и шести серебристых колечек, по три в каждом ухе. Она не мальчик и откровенно говорит судье об этом. «Очки надень!» — грубо советует судье парень в красно-сине-белой спортивной куртке в моем ряду и должен немедленно расплатиться за это: на него бросаются судебные приставы в черных бронежилетах и конвоируют его вон, однако перед самой дверью он оборачивается к судье и кричит ему: «Россия будет свободной!» Узкий рот судьи сжимается.
Язык, на котором написано обвинение, этот язык раздутых фобий и политического заказа, ведущего к убийствам и пыткам, создан в сталинские времена. Этот подлый язык пахнет тюремной камерой и кровью. И прокуроры на этом убийственном, невозможном языке продолжают свой эпос про то, как Удальцов с преступной целью купил на деньги Таргамадзе автомобиль «Форд Фиеста» 2003 года за 300 тысяч рублей и отправился на нем организовывать массовые беспорядки… Старый раздолбанный «Форд Фиеста» и трактир «Елки-палки» корежатся в ужасе, они в шаге от того, чтобы тоже стать преступными. Эту клиническую манию, этот цинизм, это сочетание подлости и лжи трудно выносить физически, и не все выносят.
— Позорники, блин! — вдруг отчетливо звучит в судебном зале. Молодой человек в заднем ряду решительно встает без разрешения судьи и, ломая всю затверженную гладкость абсурда, идет к двери. Судебные приставы бросаются к нему, а он тогда добавляет еще кое-что с таким выражением на лице, какое бывает у человека, дошедшего до последней грани в своем чувстве омерзения. Он не может больше терпеть. Дверь за ним захлопывается.
Отношения судьи Замашнюка и Удальцова с самого начала процесса напряженные. За день до начала процесса у Удальцова был день рождения, и многие принесли ему подарки. У его жены Анастасии полная сумка подарков, а один — деревянная куколка на подставке — оказывается у него в руках. И он ее вертит перед собой, сидя между адвокатами и коротая время, пока прокуроры забивают атмосферу пухнущим на глазах комом лжи. Эта наивная, легкомысленная куколка в руках Удальцова вызывает гнев судьи, он видит в куколке посягательство на самое важное и единственное, что еще можно сохранить в этом паноптикуме: на серьезный вид процедуры. Тогда судья Замашнюк требует от подсудимого встать и выговаривает ему за куколку странными и удивительными словами, которые как будто отвечают на невысказанные вопросы всех, кто сидит в зале, а может быть, и на вопросы самого судьи, столь искушенного в статьях закона, что может цитировать их на память десять минут подряд. «Суд не кукольный театр! И не театр абсурда!» Поразмыслив, Удальцов ставит куколку на пустой стол позади себя — впереди у него столкновение с судьей по более важному вопросу.
Эти стычки по каждому вопросу идут все время, весь первый день суда. Весь первый день позорного политического процесса идет тяжелая позиционная борьба адвокатов и судьи за любую мелочь, которая на самом деле не мелочь. Адвокаты просят розетки для своих ноутбуков, судья отказывает в розетках, потому что в законе нет ничего о розетках. Теперь судья хочет, чтобы Удальцов кратко ответил «да» или «нет» на вопрос, понятно ли ему обвинение, но Удальцов не хочет ограничиваться односложным ответом, он хочет сказать. Но только он начинает говорить, как судья вклинивается в его речь со словами о статьях УК, которые влекут за собой ссылки на другие статьи УК, а у тех есть пункты, а среди них пункт три, а есть еще статья, и у нее тоже есть пункт, и другая статья, и потом еще статья… Судья цепляет как крючком одну статью УК к другой, он давит своими недоброжелательными и поучающими монологами адвокатов и подсудимых, загоняя их в стойло казуистики, чтобы стояли там готовой для прокуроров жертвой и не мешали ему правильно устраивать казнь, которую власть для соблюдения приличий и в целях маскировки называет «судебным заседанием». Но упорный Удальцов стоит на своем, берет книжечку УК со стола и громко, на весь зал, зачитывает статью, где черным по белому сказано, что он имеет право высказать свое отношение к обвинительному акту. Эта статья столь недвусмысленна, что судья смиряется, и тогда Удальцов начинает.
Голос у него сильный. И не просто сильный, а еще и объемный, привыкший наполнять собой большие пространства, схватывать воздух, пронзать площади и улицы. И уж зал судебных заседаний он держит. Этим своим сильным голосом человека, привыкшего говорить так, чтобы его слышали улица и толпа, Удальцов забивает хлипкий судейский микрофон.
То, что он говорит сейчас, конечно, не выверенное юридическое заявление в рамках игры в суд и не вежливые слова с тайной мыслью сохранить пути отступления. Это заявление человека, которого год держали под арестом с заткнутым ртом, которого выкинули из политики, которому грозит большой срок, но который хочет и должен сказать. «Я категорически не признаю!» — первая фраза звучит как удар. «Следствие выполняло политический заказ по дискредитации оппозиции. Это сфабрикованное обвинение! Это расправа над инакомыслящими. Я не организатор массовых беспорядков. Это сговор с целью обвинить меня. По своему мировоззрению я противник массовых беспорядков! Это чудовищные обвинения! Ни я, ни Развозжаев не имеем никакого отношения к тому, что есть в этих абсурдных обвинениях. Это извращенный поток сознания следствия!» — бросает он в лицо двум синим, пригнувшимся за своим столом и смотрящим на него снизу вверх. Шариковая ручка в правой руке Удальцова чертит в воздухе короткую траекторию. «Все узники Болотной должны быть освобождены!»
Каждого ждет свой Нюрнберг
То, что начиналось два года со стихийного протеста десятков тысяч людей на Болотной площади и набережной, заканчивается 24 и 25 февраля 2014 в тесных комнатках районного суда
Два дня я стою в маленьком помещении на первом этаже Замоскворецкого суда. Помещение разделено надвое стеклянной перегородкой с листом бумаги, на котором напечатано: «Комната для ознакомления с делами». Стоять тесно, помещение плотно набито журналистами, правозащитниками, людьми из «Комитета 6 мая», сочувствующими, прошедшими через все кордоны. В толпе стоят треноги телекамер. Кофейный автомат у стены в первый день разливает тридцать пластмассовых стаканчиков кофе в час, на второй перестает, кофе иссяк.
Телевизор на стене транслирует происходящее в зале суда, где судья Никишина читает приговор. Судебный зал рассчитан на полтора десятка человек, но сейчас в нем все тридцать. Там спрессованы адвокаты, родные подсудимых, судебные приставы в черной униформе, полицейские, стоящие лицом к клетке и неотрывно смотрящие на семерых подсудимых. Высится в клетке высокий, здоровенный Степан Зимин, мелькает из-за спин знакомое лицо Сергея Кривова. Восьмая подсудимая, Саша Духанина, стоит в зале, позади нее муж, Артем Наумов. Саша периодически чуть откидывается назад, чтобы приникнуть к Артему, а его рука тогда ложится на кисть ее руки.
