Лев Вершинин - Идем на восток! Как росла Россия
«Скаски» ленского леса
Ранним русским «скаскам» известны имена более 90 взрослых «больших кангаласских князцов», которые, как писал Галкин в 1634-м, «людны и всею землею владеют, а живут дружно и всегда заодно, и иные многие князцы их боятца». Укреплять свою власть над краем они принялись немедленно и круто. Сперва избавившись от излишне самостоятельных соратников отца (в частности, за дружбу с русскими был убит некий Бэрт-Хара, «первый витязь» – то есть главный воевода – Тыгына), а затем дело дошло и до «длинноносых». В конце 1633 года «Тыгиненки», объединив дружины и созвав ополчение, во главе огромного по тем местам войска (более тысячи всадников) разгромили отряд Галкина и почти два месяца осаждали его в Ленском остроге. Однако казаков, дошедших до поедания мертвечины, «Бог упас»: в лагере саха начались какие-то раздоры, и войско их разошлось по ата уусам. У казаков начался голод, и участь их была решена, но тут в стане якутов начались раздоры, и они упустили победу, вслед за чем «Тыгиненки» взяли тайм-аут. Два с половиной года спустя двое из них – Откурай и Бозеко, – собрав «с четыре сотни конных», атаковали Ленский острог, но безуспешно, и отступили. Затем переформировали войско, «иных сторонних речных князцов собрав, и князца Киринея со всеми улусными людьми, сот с шесть и больше» и вновь осадили острог, но опять неудачно. Казаки Ивана и Никифора Галкиных отбили атаку, перешли в наступление и после кровопролитного штурма овладели опорной базой осаждающих, не сумев, однако, захватить непокорных тойонов.
И вновь на довольно долгое время стало тихо. Аж до начала 1641 года, когда заволновались тунгусы верховьев Лены, позвав на помощь бурят, и Петру Головину (первому воеводе только-только учрежденного Якутского уезда, подчиненного непосредственно Сибирскому приказу) пришлось выслать против них большую часть своих сил (103 служилых). Прознав об уменьшении гарнизона, «Тыгиненки» решили, что время для реванша пришло. Тем паче что ситуация казалась выигрышной: воевода задумал провести перепись скота, чем изрядно напугал многих князцов. К тому же Головин, приняв волевое решение, даже не попытался его, скажем так, «пиарить». Гордыня недавнего ярыжки в невысоком чине «письменного головы» (завканцелярией) Сибирского приказа, внезапно сделавшего сказочную карьеру, была выше Саян, характер тяжелый, свирепости, упрямства, своеволия и корыстолюбия хватало на десятерых, и заявляя всем, как туземцам, так и подчиненным, что «До Бога высоко, до царя далеко, а правда моя в Сибири, что солнце в небесах, сияет!», он, судя по всему, свято в это верил. Служакой, тем не менее, Петр Петрович был ретивым, с инициативой и огоньком, не боявшимся рисковать на пользу державе. Идею переписи он разработал сам, не сносясь с Москвой, и эта идея, по сути, была хороша и для государства, и для саха. Ясак-то в итоге становился фиксированным, а не на глазок, а это уменьшало простор для злоупотреблений на местах.
Что, к слову, нравилось далеко не всем. Еще раньше, чем саха, узнавшие об идее воеводы далеко не сразу, против переписи выступили многие «старожилые», до приезда представителя центра правившие «кругом» и устанавливавшие в крае правила по своему усмотрению. Сперва оппозиционеры попытались убедить еще не знающего местной специфики воеводу, что «у якутов, де, ум худ, и от письма они боятца», а когда тот не внял, сочли отказ «многим оскорблением, злоумием и жесточью», перейдя к открытому саботажу, благо на их стороне оказались и младший воевода Михайло Глебов, и дьяк Петр Филатов. То есть практически весь воеводский аппарат, – и Петру Петровичу, учитывая рост напряжения в ясачных волостях, а затем и открытый бунт саха, пришлось вводить в остроге чрезвычайное положение, взяв под арест собственного заместителя, собственного начальника канцелярии и около сотни самых уважаемых казачьих «стариков».
Позже, уже в ходе следствия по делу «тех якуцких людей воровства», на воеводу посыпались доносы с обвинениями во всех смертных грехах. Дескать, не говоря уж о беспределе с русскими (он подвергал пыткам без пощады, не глядя а чины и заслуги), даже «…якутов, князцей лутчих людей пытал и огнем жег и кнутом бил больше месяца… после того своего сыску тех якутов лутчих людей и аманатов повесил 23 человека… Да в том же изменном деле многие якуты с пыток и с холоду в тюрьмах померли… многую налогу и тесноту делал… а как приехали якуты с ясаком, князцей и лутчих людей на морозе морил…», – и тем самым, мол, «вызвал великое возмущение». Со своей стороны он объяснял, что речь идет о саха, взятых на поле боя или пришедших с повинной. Насчет же оппозиции упирал на выявленные в ходе «розыска» факты «измены в русских… и та измена большая и наученье тем якуцким иноземцам от русских людей на всякое дурно многое», а также заговора с целью его убийства. Поминались и «два сорока соболи, тем Мишке да Петьке атаманами за дружбу дареных». Исходя из того, что по итогам суда в Москве, которая слезам не верит, Петр Петрович был оправдан вчистую, ситуация кажется совершенно прозрачной. Ровно той, какая на век раньше сложилась в испанском Перу эпохи энкомьенды, Гонсало Писарро и мятежей ветеранов конкисты против королевских губернаторов. Воевода был вовсе не ангел, он тоже не меньше «Мишки с Петькою» любил мягкую рухлядь, но принцип «Государево дело прежде прочего и последняя казенная копейка должна учтена быть» был для него непререкаем; установленное им правило «С якутцев боле соболя с двух коров не брати, поминки от князцов в казну под опись сдавати, а жалованье от казны имети» очень не нравилось «старожилым», привыкшим тасовать размеры ясака в свою пользу, информируя центр, что, допустим, «в тое лето соболь с лесу совсем счез, а где неведомо». Иными словами, машина государственного интереса столкнулась с казачьей вольницей, грабившей туземцев почем зря, – и в конце концов победила, поскольку, отозвав Головина (оставлять его на посту не было никакой возможности), его все же оправдали, а сменщикам, Василию Пушкину и Кириле Супоневу, дали строгие наказы «сверх определенного росписью тех якуцких людей ясаком не обременяти».
Лишенные наследства
Все это, однако же, было потом. А пока по краю поползли слухи: дескать, перепись производится ради экспроприации у саха всего скота. Откуда ползло – из ата уусов «Тыгиненков» или из самого острожка – наверняка сказать трудно. Скорее, второе. Но многие поверили. В феврале 1642 года саха уничтожили пять довольно крупных отрядов сборщиков ясака, занимавшихся переписью, – к слову, все они были людьми из ближнего круга воеводы, – заодно побив и попавших под горячую руку промышленников. А потом, в начале марта более 700 всадников, собранных Бэджэкэ, Окурееем и Чаллаем, старшими сыновьями Тыгына, осадили Ленский острог. Однако на сей раз союзников у них было мало. Даже из близких «царскому» дому большинство предпочло занять нейтралитет. Кто-то опасался, что «принцы», победив, «почуют волю, загордятся». Кто-то считал себя обязанным подчиниться посмертной воле «царя», а не прихоти его потомков. Кому-то пришлось по душе торговать с «длинноносыми». Кто-то просто полагал, что платить ясак все равно придется, а решать, кому платить, не его дело, так что пусть разбираются сами. Но, пожалуй, решающую роль сыграла позиция очень авторитетного тойона Мымака, ата уус которого, Нам, находился в долине Туймаада. Он изначально выступал против мятежа, мотивируя это четко и ясно, а когда его не послушались, начал тайно сноситься с Якутском, информируя воеводу о происходящем, а параллельно продолжая агитировать мятежных князцов. Логика его аргументов была совершенно четкой. Во-первых, его род был одним из первых покорен Тыгыном, натерпелся всякого и не хотел больше, считая русских скорее освободителями, нежели врагами. Во-вторых, Нам в случае провала бунта попал бы под раздачу в первую очередь, и кому-кому, но Мымаку следовало подстилать соломки побольше.
А главное, у мудрого человека не было никаких сомнений насчет соотношения сил. «Что толку с того, – говорил он, – что мы убьем сейчас эту жалкую кучку? Убьем и убьем. Потом неизбежно придут другие русские, за дело возьмутся всерьез и всех нас перебьют». Как бы то ни было, осада не задалась: жалкая кучка служилых, мучась к тому же холодом, голодом и цингой, держалась, отражая огнем попытки штурма, – довольно слабые, потому что боотуры были сильны в ближнем бою, но совершенно не умели брать крепости, даже крохотные, а поджечь обледеневшие постройки нелегко. Неудачи провоцировали ссоры, князцы злились, еда кончалась, и в конце концов дружинки тойонов начали уходить из-под Якутска, несмотря на угрозы и просьбы «царевичей». В итоге пришлось уходить в свои ата уусы и им, – а Головин, получив в апреле подмогу (вернулись, наконец, казаки из верховьев Лены), ударил сам. К концу мая один за другим наскоро обустроенные «бунташные острожки» были взяты (благо дерево уже могло гореть). 23 пленника из числа самых знатных (в основном «Тыгиненки», как главные «смуте заводчики») были публично выпороты и повешены, а все остальные, «пришедшие в разум» вовремя, получили прощение. Оставшиеся же в стороне от бунта – даже и поощрение в виде снижения ясака «на некое время» (Мымак и вовсе пожизненно).
