Маргарет Кастанеда - Кастанеда, Магическое путешествие с Карлосом
Хотя, согласно Карлосу, водный балет состоялся в октябре 1968 года, он опубликовал это лишь в 1971 году, целый год спустя после серии лекций в УКЛА, на которых антрополог Питер Фёрст рассказывал почти такую же историю. Карлос тоже бывал на этих лекциях, как и Дуглас Шарон, один из его друзей, проводивший обширные исследования перуанского шаманизма. Фёрст, работавший в Латиноамериканском Центре на десятом этаже Банч-Холла, за время своей работы тоже обрел необходимое понимание сути психоделических феноменов в их культурных и исторических аспектах.
Карлос рассказывал о балете дона Хенаро на водопаде на лекциях. Это сильно напоминало рассказ Фёрста о том, что случилось раньше среди уйчолей.
Во время полевой поездки летом 1966 года друг и коллега Фёрста, искатель хикуру (пейота) Рамон Медина Сильва устроил представление на краю эффектного водопада. Это была демонстрация для небольшой группы уйчолей, посвященная значению "равновесия". Рамон сбросил свои сандалии, выполнил соответствующие ритуальные жесты и начал прыгать с камня на камень, иногда хватаясь за скользкие выступы валунов, а иногда неподвижно застывая и неожиданно совершая огромный прыжок через воду. Мгновениями он исчезал за массивными валунами, а затем появлялся из-за других камней. Никто, за исключением Фёрста и его жены, казалось, не имел ни малейшего представления обо всем этом, в том числе и жена Рамона, спокойно сидевшая вместе с остальными, которые расположились полукругом на берегу реки.
На следующий день Рамон объяснил, что его представление не было лишь проявлением безрассудной храбрости, но специальным шаманским методом, демонстрирующим, что значит "иметь равновесие". Нечто властно влекущее было в этом для шамана, нечто невероятно важное в том, чтобы перейти по мосту, соединяющему обычный мир с миром по ту сторону, и постоять на этом мосту, глядя на змей внизу, великий памятный клад, хищников, диких животных, галдящих и топчущихся в густой желтой пыли, - было почему-то абсолютно необходимо пересечь этот космический пролет и достичь отдельного мира по ту сторону. Идея перехода из одного мира в другой была настолько непостижима для Фёрста, исключая какой-то туманный абстрактный уровень, что Рамону было необходимо дать ему какую-то физическую интерпретацию, в которой он продемонстрировал бы равновесие, в надежде, что белый американец сможет хоть чуть-чуть экстраполироваться от увиденного. Это был безумно дикий опыт, как и часть литературы на эту тему. Более того, это было хорошо известно в Латиноамериканском Центре после того, как Фёрст вернулся из полевой поездки в 1966 году.
Поэтому было странно, что Карлос Кастанеда предлагает то же, что и Фёрст, и рассказывает почти ту же историю четыре года спустя. Нельзя сказать, что Карлос просто развивает интригующую историю Фёрста - даже Фёрст не думал так. Рамон говорил ему, что балет на водопаде - это "специальность шаманов", и потому весьма вероятно, что маги везде делают в основном одно и то же.
И все-таки не давало покоя сомнение. Был еще один случай, когда Кастанеда услышал о чем-то, а потом написал почти о том же невероятно подробно и с удивительным драматизмом. А сначала это был рассказ Майкла Харнера о том, как яки натирают животы мазью из дурмана, а также увиденное Фёрстом у водопада.
Иногда Карлос испытывал истории на друзьях, истории, которые позднее появлялись в его книгах в более проработанном виде. Сидя однажды днем в офисе Квебека, Карлос начал рассказывать о своей полевой работе в Оахаке. Он рассказал, как сидел в ресторане и увидел трех мексиканских мальчишек на обочине возле отеля, пытавшихся привлечь желающих почистить обувь. Им не очень-то везло, но Карлос заметил, что после того, как каждый посетитель покидал столик в тенистом кафе у тротуара, мальчишки бросались к этому столу и подъедали все остатки пищи, кубики льда, лимонную кожуру и пр. Очевидно, у отеля имелась с ними договоренность - они могли околачиваться вокруг и получать объедки, если обещали ничего не ломать и не беспокоить посетителей.
Все вроде бы было нормально. Больше Карлос ничего не сказал об этом в офисе у Квебека. Но позднее, когда это появляется в первой главе "Отдельной реальности", вышедшей в 1971 году, дон Хуан превращает этот рассказ в урок. Старый индеец упрекает Карлоса за жалость к мальчишкам и оспаривает идею о том, что жизнь Карлоса чем-то лучше. Если его жизнь и была более разнообразной, она, тем не менее, являлась продуктом безнадежно пустого мира белых американцев Лос-Анджелеса, где шанс стать человеком знания был весьма незначительным. Но именно это было важнее всего, а не его успех в УКЛА, не концерты, не выставки и не поедание гамбургеров в "Денни"; единственно важная вещь в жизни - это стать настоящим шаманом, и на это у мальчишек был шанс. Дон Хуан знал, что все люди знания были подобны этим мальчишкам, питавшимся чужими объедками. Такова была великая мораль, еще одно безукоризненное резюме, но Квебеку пришлось ждать последующего изложения философии дона Хуана до появления книги.
Были и другие истории, другие опыты в пустыне, о которых Карлос рассказывал в случайных разговорах или за обедом, позднее появлявшиеся в более проработанной, детализированной и поучительной форме в его книгах. Когда он видел Дугласа Шарона, он собирал свои опыты воедино в воодушевленном монологе.
"Дело в том, что, когда разговариваешь с Карлосом, он держит инициативу в своих руках, - отмечает Шарон. - Большей частью говорит он. У вас даже нет возможности вставить словечко. Он всегда понимает, о чем говорят, и очень хорош в группе, очень хорошо разбирается в философии и действительно любит ее. У меня сложилось впечатление, что Карлос отличный рассказчик, и это типично для многих перуанцев. Эдуарде (шаманский учитель Шарона из Перу) один из лучших, и это еще одна отличительная черта шаманизма. Обычно они бывают мастерами драматического искусства. Один из секретов шаманизма заключается в том, чтобы быть по-настоящему хорошим актером, действительно способным сыграть все что угодно, потому что это составляет процесс шаманства, его психодраму".
21
В июне 1969 года мы разговаривали с Карлосом по телефону о моей предполагаемой поездке в Лос-Анджелес. Я хотела навестить старых друзей на побережье и посмотреть, что изменилось за годы моего отсутствия, и, когда Карлос прочитал в письме о моем приезде, он настоял на том, чтобы снять для меня номер в Голливуд-Рузвельт-отеле. Он с нетерпением ждал встречи со мной и с К. Дж., говорил о нашей жизни в Вашингтоне и много рассказывал об успехе своей книги. Перспектива снова увидеть К. Дж. очень радовала его. Это была лучшая новость для него за многие месяцы, и
Карлос начал планировать, чем они будут заниматься вдвоем, например, гулять по студенческому городку и ходить в кино, особенно в кино, которое стало страстью Карлоса. Теперь у него были деньги, и редко проходила неделя, чтобы он не посмотрел пару фильмов в центре города или где-нибудь в студенческом городке.
Мы с К. Дж. должны были приехать в начале июля, поэтому Карлос договорился в Рузвельт-отеле и уехал на несколько дней в Мексику. Именно в тот раз, говорит он, во время курения смеси Psilocybe в доме дона Хуана, индеец склонился над ним и мягко объяснил, что его жизнь слишком усложнилась. Дон Хуан настоятельно советовал ему избавляться от любых культурных помех, отягощавших его. Казалось, целые часы он витал в состоянии болезненной неопределенности задумчивого покоя, как бы пассивно паря вокруг, и думал об аспирантуре, новой книге, о К. Дж. и обо мне. Он понял, о чем предупреждал его дон Хуан; он знал, что должен отпустить К. Дж. Мальчик жил за 3000 миль от него, но, даже если бы они жили рядом, Карлос очень хорошо понимал, что не может навязывать ему какой-то определенный образ жизни, которого тот не выбирал и к которому не был готов. Отношения между ними пострадали за прошедшую пару лет в основном из-за того, что Карлос всегда обещал звонить, присылать подарки и приезжать, но редко выполнял свои обещания. Теперь он должен был решить, либо исправить положение, либо просто позволить мальчику жить своей собственной жизнью, не навязывая фигуру ненадежного отца, живущего за 3000 миль и слишком погруженного в свою полевую работу. Даже когда я приехала в Лос-Анджелес с К. Дж., Карлос не был уверен, насколько хорошо они поладят. Теперь мальчик был старше - ему исполнилось семь лет - и выше, и его белокурая челка закрывала лоб. Через неделю я улетела обратно в Вашингтон, а К. Дж. по настоянию Карлоса остался еще на неделю. Эту неделю он жил у Карлоса в желтовато-коричневом доме, недалеко от университета. Дом имел плоскую крышу и две арки спереди, а справа забор - типичное испанское украшение. Внутри была большая жилая комната с примыкавшей столовой и кухней, а в спальне на полу лежали два матраса, заправленные шерстяными одеялами. В конце коридора, направо, находилась берлога Карлоса, почти пустая комната с деревянным письменным столом у стены, на котором стояла печатная машинка, и дверью, выходившей прямо на задний двор. Телефона не было. Когда ему или Нэнни, студентке, жившей у него, нужно было позвонить, им приходилось ходить в телефонную будку на углу.
