Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6424 ( № 30 2013)
– Вот история, – проговорил коренастый. Он сбавил свой гонор и смотрел на меня, как на кувшин в музее, редкий и ужасно дорогой.
– Да, здесь кричат, здесь давят, чтобы учили, а для чего, не говорят. Надо знать географию, говорят, а на что она мне нужна, если я хочу заниматься химией. Может мне кто-нибудь объяснить? Нет, тогда я не буду изучать географию. Всё. И человек не учит. Он изучает только те предметы, которые, как ему кажется, будут интересны и нужны для будущей профессии.
– А если не знаешь? – спросил крепыш.
– Тогда тебя тестируют и выявляют, к чему у тебя больше склонностей. Определяют в нужный класс, и, как только ты понимаешь, чего хочешь, переходишь в нужный, написав небольшое заявление.
– Я тоже хочу в LA, – сказал главарь.
– Пропой на лысом, – сказал толстый. Другие, которые слушали, качали головой, не желая верить, что где-то там есть школа, в которой учатся по-другому, что нет этого насилия. И только я хотел идти к расписанию, чтобы узнать и провести первый урок в этой школе, как тот снова спросил: – Пропой.
Видимо, он имел в виду: сказать что-нибудь на английском.
– Не хочется, – сказал я.
– Не знаешь.
– Ай ноу.
– Что ты сказал?
– Добрый вечер, Москва.
– Здорово. А звёзд видел?
– Видел.
– Ну и…
– Что?
– Каково это?
– Ребята, жизнь там не хуже и не лучше этой. Правда, здесь я ещё не жил. Но в принципе не особо отличается.
– Ну как же, там Америка.
– И что?
– Там мечта.
– А что, разве её здесь нет? Разве сюда не едут, чтобы её отыскать?
– А что, едут? – заржали они.
– Да, и сюда едут. А там нашего брата не очень жалуют, вот, например, апартаменты, бассейн, свой гольф-клуб, домработница – всё в полном порядке. Я каждый вечер гулял в парке. Забирался на эти буквы, которые выложены за оградой парка. Они с виду такие небольшие, а на самом деле – гиганты. Каждая буква размером с девятиэтажный дом.
– Врёшь!
– Да ладно, что там.
– А зоопарк там не московский. Там с животными можно и общаться, и кормить.
– Да, у нас здесь не войдёшь. Смотришь на этих птиц сквозь клетку – они рвутся, и их жалко, и себя.
Я прошёлся по коридору, немного подогнув колени, выпятив грудь.
– Что это?
– Это лос-анджелесская походка. Так все ходят.
– Надо попробовать.
И все попробовали как один. Туда-сюда. Смешно смотреть, но я не смеялся.
– И что это – вы все кепки и кроссовки носите? – спросил я. Меня несло, но я знал, где примерно можно остановиться.
– Так модно, удобно, – говорили они.
– Последний писк. Волосы дыбом и кроссовки на разные ноги – левый на правую, и наоборот.
– Неудобно же.
– Зато модно.
– Если модно, – сказал один, снял кроссовок, надел и прошёлся.
– Не очень удобно, – сказал он.
– Привыкай.
Все последовали его примеру. Это было похоже на цирк, но так или иначе они делали то, что я им говорил. Я уже это видел. Пару месяцев назад. В другой школе. С разницей в количестве человек (их было семь) и сомневающейся была девчонка. Она расспрашивала меня так, что у меня вспухли гланды после наших пререканий. Итак, мои соперники повторяли мои указания. Их у меня было много, но я решил ограничиться ещё одним.
– Да, друзья, как вы учителя называете?
– По имени-отчеству.
– Что? Если его зовут Виктор Семёнович, то вы его так и зовёте?
– А что?
– Учу. Если его зовут Виктор Семёнович, то обращаться нужно так: ВС.
– А он не обидится?
– Если так, то скажи, что в Америке… понимаешь? Его беда, что не знает.
– Правильно. ВС. Или по матике – Роза Григорьевна. РГ. Весело.
– Ну ладно, пора на урок.
Уроки прошли так, как я и думал. Все поглядывали на меня. Я же сидел спокойно и не отвечал на внезапно появляющиеся на столе записки, складывая их в книгу по литературе.
– Как первый день в школе? – спросил отец.
– Нормально.
– Снова преподал маленький урок своим будущим одноклассникам?
– Да.
– Что за привычка?
– По-другому нельзя.
– Что сделаешь, если мы меняем районы…
– Да ничего, папа. Я уже научился приспосабливаться.
Интернет был завален письмами. Задавали вопросы. Не сегодня. Вопросы все одного плана – зачем здесь, что там. Скучно. Пока так. А завтра скажу правду. Пусть не выспятся чуток. Будут знать, как гнобить коренных.
Пока не закроется дверь
Виталий Молчанов оторван от столичного литературного сообщества. Однако этот факт относится только к биографии, к жизненным реалиям, не более того.
Его стихотворения профессиональны по своей сути. Его поэтика тяготеет к сюжету, тяготеет к меткому высказыванию, незатёртой метафоре, к лучшим классическим и современным образцам нашей литературы. Это - непросто, поскольку в такой данности не поиграешь в заумь, не станешь прикрываться модными спецэффектами (хотя справедливости ради, отмечу, что поэтика Молчанова не чурается подобного). Конечно, всё это относится к лучшим стихотворениям автора[?] Есть и другие, написанные в более стандартном порядке.
Происходит это, скорее всего, потому, что Виталий Молчанов находится в поиске, в развитии… Нетрудно заметить, прочитав его произведения, что и самому поэту хочется прорваться, стать интересней… В одном из новых своих стихотворений автор говорит об этом следующим образом:
Картиной, песней,
яркой вспышкой строк
Талант прорвётся
сквозь забор испуга.
…а время плакало,
и влагу пил песок.
– Мы улетим –
мы долетим, подруга.
Вот так он и прорывается: сквозь забор испуга из степного Оренбуржья в плохо слышащую провинцию столицу.
Евгений ЧИГРИН
Храм
Ты вёслами машешь на месте, и шумные всплески
Пугают ершей в редких чащах подводных растений.
Замученный храм на пригорке, теряющий фрески,
В речушку глядит, как в могилу былых песнопений.
Обсели пичуги рядками отрубленный купол –
Бесстыжие люди со лба позолоту содрали.
И остов сожгут – дай лишь время – назвавшийся плутом
Не ценит века без цветмета, железа и стали.
Воздев к небесам из-под нимбов бельмастые очи,
C ладони воды, словно духи бесплотные склепа,
Угодников лики в пустом алтаре мироточат
Вселенскою скорбью – прозрачно, возвышенно, лепо.
Разбитый свой лик обтирает заря облаками,
Кровавые слёзы поныне в России не редки.
А лодка стоит, будто днищем наткнулась на камень,
И шлёпают вёсла как будто в невидимой клетке.
"Не мель, не преграда –
Храм Божий меня не пускает!" –
Дошла наконец до ворот в рваной рясе обида:
«Деревни бредут в города и сбиваются в стаи,
А родину – церкви, дома – посещают для вида
Всё реже и реже – траву оборвать на погостах,
Пока не порвётся та нить, что духовным связала;
Пока не закроется дверь, не отравится воздух
Тяжёлым и спёртым дыханьем безлюдного зала...»
И я помолился, как мог, на дрожащем на русском,
Принёс покаянье в грехах, попросил о спасенье.
И тихо меня понесло по спокойному руслу
Без вёсел и паруса плавное Божье теченье.
Вивальди
Евгению Чигрину
В океане мирской суеты нас привычно выводит из дрейфа
Пасторально-знакомый мотив, неизжитая детская блажь.
Оркестровка почти не звучит, лишь вибрирует мысленно флейта,
Заставляя спуститься пешком с верхотуры на нижний этаж
По ступеням исхоженных лет, мимо прочих людей и событий,
Застывая голодным щенком у защёлкнутых на ночь дверей,
Где так ждали, но больше не ждут, – остаётся тихонько завыть и
Постараться хоть раз изменить нерушимый порядок вещей.
Поджимают свои животы корабли без причалов и порта,
Раздувают мешком паруса под аллегро шумящей волны,
Только склянки давно не звенят молодецки (для пущего понта),
Ариозо печальной cудьбы отдавая навеки коны.
Как размашисто крут дирижёр! Это шторма прекрасное престо –
Перелом, поворот-оверштаг, лязг запора, распяливший дверь,
И надежда в глазах у щенка на концерте для флейты с оркестром,
Что любовь нереально жива в череде бесконечных потерь.
В океане мирской суеты нас Вивальди выводит из дрейфа –
Одинокий с рыжинкой старик, скоротавший за нотами век.
Пусть поёт и вибрирует в такт вместе с сердцем обычная флейта
