Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №2 (2004)

Идеологии, способной объединить и укрепить российское общество, в явном виде пока не существует. Между тем многие косвенные признаки – и, в частности, недооцениваемый наблюдателями оглушительный успех проекта “Владимир Путин” образца конца 1999 – начала 2000 года — позволяют предположить, что основы этой объединяющей и мотивирующей идеологии уже стихийно выработаны обществом.

Ее суть, как представляется, заключается в гармоничном соединении неотъемлемых насущных прав личности и патриотизма как единственного инструмента обеспечения этих прав в глобальной конкуренции . Пони­мание необходимости этих компонент достаточно четко, так как унаследовано от советского общества, которое последовательно и в целом успешно реализовывало их. Сегодня эта идеология выработана на уровне ощущений и нуждается лишь в артикуляции, которая является неотъемлемой функцией общественной элиты.

Подобно тому, как государство является мозгом и руками общества, элита (совокупность людей, участвующих в принятии значимых решений либо являющихся примерами для подражания) служит его центральной нервной системой, отбирающей побудительные импульсы и передающей их соответст­вующим группам социальных мышц.

Сегодняшняя российская элита не справляется со своими обязанностями даже не столько из-за развращенности длительным грабежом и разрушением собственной страны, сколько из-за вызванного этой развращенностью обессиливающего цинизма. Отсутствие идеалов и энтузиазма, неспособность воодушевлять общество на решение ключевых задач делает российскую элиту совокупностью ничего не желающих (кроме личного благосостояния) и ничего не могущих “пикейных жилетов”.

Поэтому категорическое требование выживания России в глобальной конкуренции — обновление элиты в процессе артикуляции ею уже нащупанной обществом созидательной идеологии. Представляется принципиально важ­ным, что общественное требование “смены элиты” было одним из ключевых мотивов путинского проекта. Однако оно не было реализовано в силу того, что на фоне элиты, которую смогло создать новое руководство страны, старая, ельцинская, выглядела едва ли не как образец эффективности и ответст­венности. В результате реальной смены не произошло: ельцинская элита осталась у власти как единственно возможный в сложившейся ситуации гарант относительной общественной стабильности.

В процессе обновления общественная элита, помимо воодушевления, должна обрести адекватность. Значение столь банального требования обычно недооценивается, хотя для современной российской элиты, привыкшей к немыслимому еще 10 лет назад уровню комфорта, оно означает, среди прочего, и значительные материальные жертвы.

В частности, критерием патриотичности национальной элиты является форма ее сбережений. Если активы контролируются стратегическими конку­рентами данного общества, элита начинает реализовывать их интересы, окон­чательно превращаясь в условиях глобальной конкуренции в коллективного предателя общественных или классовых интересов*.

Как минимум, это означает, что адекватная элита должна хранить личные средства в национальной валюте, а не в валюте своих стратегических конку­рентов**, и стремиться к признанию своим народом, а не иностранными элитами.

Кроме того, она должна сознавать с беспощадной ясностью и полнотой, что в современных условиях глобальной конкуренции дружба возможна между народами, а между странами и обществами бывает только конкуренция .

*   *   *

Не вызывает никаких сомнений, что сегодняшняя Россия не соответствует требованиям глобальной конкуренции и потому обречена на поражение. Чтобы изменить свое будущее, надо изменить саму Россию.

Ирина Медведева, Татьяна Шишова • Диктатура безумия (Наш современник N2 2004)

Ирина МЕДВЕДЕВА, Татьяна ШИШОВА

ДИКТАТУРА БЕЗУМИЯ

Очень многие вещи, о которых мы сейчас пишем, стали нам понятны далеко не сразу, порой через годы после какого-то первого импульса. Что это был за импульс, трудно объяснить, но, как правило, все начиналось со смутного чувства: нелов­кости, беспокойства, внутреннего протеста... Логически мы обосновать этого дискомфорта не могли, а в случае, о котором сейчас расскажем, даже поначалу стыдились своей негативной реакции.

Необычный конгресс

Летом 1994 года, приехав на Международный конгресс по социальной психиатрии в Гамбург, мы увидели странную картину: заметное число делегатов конгресса выглядели как душевнобольные.

“Удивительно! Почему западные врачи так похожи на своих пациентов?” — подумали мы.

Но вскоре выяснилось, что это натуральные пациенты. Мы снова изумились: как можно показывать больных людей огромному залу, будто зверюшек в цирке?

Западные коллеги снисходительно улыбнулись стереотипности нашего мышления и объяснили, что мы являемся свидетелями величайшего гума­нисти­­ческого эксперимента. Впервые на научном конгрессе пациенты психиат­рических клиник, в том числе и страдающие глубокими расстройствами, будут делать доклады наравне с корифеями медицины. И они действительно их делали, перемежая подробные описания бреда и галлюцинаций с яростной критикой врачей и методов лечения, а также требуя для себя права на вож­дение машины, на работу в суде и прочих органах власти. Поведение врачей тоже, впрочем, было для нас непривычным. Они все время что-то жевали, пили воду из бутылочек, громко переговаривались, вставали посреди выступ­лений — даже когда доклад делал ученый с мировым именем! — и косяками выходили из зала. Очереди за кофе и бутербродами в рабочее время и в перерывах были практически одинаковыми. Слушая же выступления пациентов, врачи почему-то очень веселились. Так потешаются дошкольники и младшие школьники, глядя на клоунов, дубасящих друг друга надувными молотками. Подобная бестактность шла вразрез с нашими представлениями о врачебной этике, но мы и это списали на совковую стереотипность.

В последний же день произошло нечто и вовсе не вообразимое. Больные, на которых вся эта непривычная обстановка действовала возбуждающе, совершенно растормозились и уже без приглашения валом повалили на сцену, пытаясь дорваться до микрофона. Индианка с черными распущенными волосами, в ярком экзотическом наряде, завывала, размахивая руками, которые были от плеч до запястий унизаны сверкающими браслетами. Так, наверное, неистовствовали древние пифии, впадая в экстаз. Другой, мест­ный, пациент (вернее, клиент — на конгрессе много говорилось о том, что из соображений политкорректности больных теперь нельзя называть пациентами, поскольку это ставит их в подчиненное, а значит, униженное положение) кричал, что ему в Германии тесно, не хватает свободы. И грозился сбежать в пампасы. А потом, оборвав себя на полуслове, запел песню тех самых пампасов или, может быть, прерий и принялся изображать ковбоя верхом на лошади. Но вскоре и песня была прервана, потому что любитель свободы подбежал к старому профессору, восседавшему в президиуме, и начал его душить. Устроителям  пришлось поступиться правами человека, и раздуха­рив­шегося ковбоя вывели из зала. Но не успели мы перевести дух, как на сцену выскочила девица, которая, не претендуя на микрофон, с разбега плюхнулась на колени к другому члену президиума (он был гораздо моложе первого) и быстрыми, ловкими движениями стала его раздевать. Зал взревел от восторга. Сквозь хохот, свист и ободряющие выкрики психиатрической братии доносились обрывки фраз: “Что мы тут делаем?.. Дорогой, мы только теряем время... Пойдем отсюда... Мы нужны друг другу...”

Тут уж мы не выдержали и, плюнув на политкорректность, сказали немец­кой коллеге, которая нас опекала на конгрессе: “Зачем было привозить сюда эту больную женщину? У нее же острый психоз”.

Коллега отреагировала неожиданно и с заметным раздражением:

— Откуда вы знаете, что это больная? Вы что, ее тестировали? Может, она как раз психиатр, подруга доктора Крюгера...

Мы пристыженно замолкли, ведь и вправду не тестировали... А то, что видно невооруженным глазом, так это у кого какое зрение...

Но тут нашу подмоченную было репутацию спас сам полураздетый доктор Крюгер (назовем его так). Отстраняя непрошеную возлюбленную, он изви­нился в микрофон перед залом за то, что больная разволновалась и ведет себя несколько аффектированно.

Что было дальше, мы, честно говоря, помним слабо. Осталось лишь впечатление кошмара, какого-то всеобщего беснования. А еще в опухшей голове промелькнула мысль, что на следующем конгрессе душевнобольные, наверное, будут уже сидеть не только в зале, но и в президиуме. А через раз полностью захватят власть, обретя полномочия устроителей. Ведь с их маниакальным напором они сметут на своем пути любую преграду.