Юрий Петухов - Тайны древних русов
Мы уже говорили, кем оборачивались «чудища», чтобы отвести от следа. Сейчас подчеркнём лишь одну особенность. Из животного ряда противник «громовержца» может выбрать практически любой образ: голубя, змеи, ягнёнка, коровы, щуки. Он может обернуться, в конце концов, человеком. Но никогда — медведем! Почему? Потому что медведь и есть ипостась Велинаса-Волоса, это и есть он сам — а в самом себе не укроешься, не обманешь таким «перевоплощением» преследователя.
Балтский громовник использует самое разнообразное оружие. Но, как и повсюду, мы чётко видим, спускаясь по временной шкале вниз, как оно меняется: пули, лук и стрелы, бичи-розги, меч, молот, палица-булава, камень. Конечно, любое оружие сравнивается с молнией, с оружием бога неба-отца. Но исходное, как совершенно ясно высвечивается, — камень. Да, это именно из каменного века. Это не простой камешек в руке мальчишки.
И здесь надо вспомнить, что один из самых излюбленных и древних мотивов индоевропейской мифологии — это «каменное небо». И не просто этакий твердокаменный небесный свод, на котором закреплены луна, солнце, звёзды, а «небо», то есть некая доступная возвышенность, где хранится запас камней бога-громовержца, «небо» — кладовая самого простенького, но изрядного числом оружия.
Мы рисовали картину мира, где вершина, «небо», — это крона мирового древа. Прототип «древа» — обычное дерево, а иногда и просто возвышенность — «скала», «гора», «большой камень». На небе «камни», подобные молнии. Внизу — «чудовище» — божество, никогда не имеющее человеческого облика, всегда страшное, зловредное, опасное. В нашем случае это медведь, «лезущий на дерево».
Примерно такова изначальная картинка. Кто же может в данном случае выступать в роли «громовержца», заступника? А тот, кого всегда изображают антропоморфным, и никак иначе, — человек.
Да, громовержец-герой — это именно человек, укрывающийся со своими близкими, детьми на вершине дерева. Ему не страшны ни «леопарды», ни «львы» в этом убежище. Он не боится ни волков, ни кабанов, ни прочих обитателей леса. Ему страшен только лишь «бог смерти и загробного мира» — «волосатый» медведь, способный настичь его повсюду. Остальные запоминаются постольку, поскольку с ними можно сосуществовать безбедно, подражая им, как волкам, например.
От медведя можно укрыться лишь на вершине дерева или скалы, да не просто так, вскарабкавшись на дерево, так медведь достанет, а накопив в укрытии — шалаше или гнезде меж ветвей (то есть на «каменном небе») — большой запас крупных камней. Вот она, изначальная «ваджра-мьелльнир»! Камень! Тот самый, что за историю человеческую или, вернее, предысторию из поколения в поколение спасал миллионы человеческих жизней.
Тут же оговоримся, что речь идёт о предках индоевропейцев, о местах их обитания: ведь у жителей пустыни, скажем, или у индейцев Амазонки, существовавших и существующих в иных условиях, и легенды-сказы иные.
Выискивая истоки героя-«громовержца», мы с вами забрались в доисторические дебри. Но это ничего не меняет — праиндоевропейцы не на пустом месте появились, так же как и славяне, о которых мы уже говорили, не из воздуха возникли. И герой-камневержец, может быть, один из самых древних образов, не только неолитических, мезолитических, палеолитических, но вполне возможно, что и из тех, что пришли к человеку ещё из дочеловеческого или предчеловеческого бытия. Ведь подобным образом защищалась — и именно от вездесущего медведя-верхолаза — человекообезьяна, да и обезьяна — мы знаем, что наши четверорукие меньшие братья и доселе используют такую тактику. И представьте себе, как выглядит могучий и бесстрашный вожак стаи в её глазах, когда он меткими и сильными, молниеносными бросками камней отбивает нападение подбирающегося к самкам и детям медведя! Это же герой, это полубог!
С ещё большим восхищением смотрели перволюди на тех своих соплеменников-«воинов», которые брали на себя задачу побития «чудовища», несущего смерть, пытающегося уволочь человеческую «душу» на свои «подземные», берложьи или пещерные, пастбища. А каким представлялся ребёнку, наблюдавшему с ужасом, как лезет на дерево, к нему, разъярённый, жуткий медведь-«чудовище», его отец-защитник: волосатый, бородатый, сам страшный в гневе могучий полубог, отец-царь, побивающий чудесным спасительным оружием чудовищного врага? Нет сомнения, что это образ отца-героя запоминался миллионам детей на протяжении тысяч, десятков и сотен тысяч лет не меньше, чем образ неба-отца, мечущего молнии в мать-землю.
Дикое, оскаленное, ревущее ужаснее любого грома чудище — волосатое и мохнатое, загубившее на памяти самого племени, да и каждого его члена, не одну «душу», поначалу рвущее когтищами кору и корни у основания «мирового древа», а потом и взбирающееся по стволу древа за жертвой. И полубог, сам дико орущий, ударяющий со всей силой камнем о камень, вызывая подлинный гром, и швыряющий в чудище камни-молнии и в итоге побеждающий (этот момент важен по той простой причине, что проигравшие становятся жертвами и автоматически выбывают из числа носителей памяти), ликующий, а если враг побит окончательно, так разрезающий, разрубающий его на множество частей (а этот мотив обязателен для основного мифа — чудище всегда расчленяют), на весь род, семью или племя. И такая вот картина на протяжении сотен тысячелетий как минимум! Без всяких сомнений, не запомниться, не отразиться в преданиях, легендах, причём в самом первостатейном виде, она никак не могла.
Почему поединок бесконечен? Сколько бы Индра, Перун, Таран и прочие «громометатели» ни побеждали своих противников, всё равно им предстоит вновь и вновь повторять подвиг. Потому что враг-чудище не в единственном экземпляре был на свет порождён. Сколько человек жил в лесах или вблизи них, столько ему и приходилось сталкиваться с волосом-медведем.
И побивать его приходилось не только с дерева, но и с любой возвышенности, которая давала преимущества, — на поздних этапах, наверное, даже с крыши хижины или избы, где также было «каменное небо» — запас камней. Отсюда и совмещение «дерево — скала — возвышенность» с абсолютным преобладанием дерева, а именно дуба, наиболее крепкого, толстоветвистого, приспособленного для оборудования на нём временных или постоянных человеческих убежищ.
Тут мы ещё раз напомним читателю о ложных стереотипах — о якобы проживании первобытных людей в пещерах. Нет, не жили они там. Именно хижина, полуземлянка, землянка, а до того — шалаш или гнездо на большом могучем дереве.
Надеюсь, что наше представление о первомифе покажется читателю не менее обоснованным и жизненным, чем объяснение того же сюжета памятью эмбриона или даже яйцеклетки в утробе матери до момента оплодотворения, о чём мы писали, давая общие представления о гипотезе голландского учёного и его единомышленников.
Насчёт яйцеклеточной памяти можно спорить очень долго. Мы же напомним лишь о том, что не исключаем этого мотива, и о том, что в любых мифологемах спластовано множество изначально различных в природе вещей, но дающих е сознании и памяти сходные ассоциативные отпечатки.
Итак, вот она, тройственность образа:
Добавим, что мотив медведя-змея, а потом змея совмещается с мотивом волоса-медведя не только через вредоносность, «подземность» и прочие черты. Но и через орудие побития, то есть через камень, ибо змея (змею) тот же герой-громовержец побивает всё тем же камнем, не рискуя к нему (к ней), как и к медведю, приблизиться.
Нарисованная нами картина совершенно чётко вписывается в общую картину мироустроения.
Со временем камень превращался в каменный топор, «боевой топор» (вспомним название археологической культуры), в молот, «ваджру» и т. д. Но в основе всегда оставался самый обычный камень — только им и побивалось «чудовище».
Даже изукрашенный и расцвеченный кельтский предводитель племён Дану по прозвищу Луг убивает кошмарно-чудовищного одноглазого Балора камнем, выпущенным из пращи. Заметьте, не мечом, не копьём, не трезубцем, а именно камнем. В балтской мифологии Перкунаса иногда называют «каменным кузнецом». В этом прозвище отголоски добронзового века.
С веками и тысячелетиями образ громовержца-камневержца эволюционировал. Скажем, люди, перешедшие от охоты и собирательства к земледелию или пастушескому скотоводству, уже не могли обожествлять своего предка-камнеметателя в чистом виде. У них появились заборы и загоны, орудия и оружие — пусть и примитивные, но более действенные, чем камень. Праиндоевропейцы дали в руки божеству-герою то, чем сами владели, — топоры-палицы. Но раз они были «божественным оружием», им придавались и свойства необычные — мало того, что «молниеподобные», так ещё и «серебряные, золотые, алмазные». Впрочем, простые смертные считали, что не только боги, но и вожди их племён должны иметь атрибуты, приближающиеся к «божественным». Так, в Мариупольском могильнике IV тысячелетия до н. э. рядом с останками предводителя племени, а может, и союза племён, найдена булава из порфирита — ценного и редкого камня.
