Русофобия. История изобретения страха - Наталия Петровна Таньшина
Лейбниц: взгляд на Россию как на «лучшую Европу»
Именно с точки зрения универсальной теории прогресса рассматривал Россию Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646–1716). Он был первым западным мыслителем, в историко-философских построениях которого Россия заняла центральное место; именно он включил петровскую Россию в политическую жизнь Европы.
По мнению философа, на смену Европе, отягощённой пороками, раздираемой бесконечными войнами и пребывающей в плену своей собственной истории, должен прийти новый, свободный от исторических оков мир, которому предстоит родиться в России. Россия, если сможет уничтожить варварство, окажется в качестве некоей tabula rasa и начнёт играть важную роль как модель, воображаемое место, на которое проецируются возможные, по сути, утопические, способы решения специфических европейских проблем[491].
При этом Лейбниц рассматривал Россию в духе универсалистских идей, космополитизма, поэтому, как отмечает И. Нойманн, он был заинтересован не в том, чтобы «трактовать Россию в её специфической инаковости, а в том, чтобы подвести её под европейскую одинаковость»[492]. Пафос Лейбница сводился к тому, чтобы продемонстрировать не только русской, но и общеевропейской аудитории, что весь континент, как и мир в целом, должен двигаться в направлении этой одинаковости[493].
В то же время, как и прежде, образ России зависел от конкретных политических реалий, поэтому мысли Лейбница были тоже вполне конкретны. Он мечтал о создании между Россией и Пруссией союза антифранцузской направленности и полагал, что России, возможно, самой судьбой предназначено стать мостом между Европой и Китаем[494]. Кроме того, он считал, что Россия могла стать союзницей против турок, о чём писал в «Египетском плане» (1671)[495]. А вот если проанализировать взгляд Лейбница на Россию в контексте польской проблемы, то он представляется совершенно иным.
В фантазиях Лейбница России было суждено стать «лучшей Европой», где могла быть достигнута гармония, утерянная Европой реальной. Приобщившись к подлинному европейскому христианству, Россия становится весьма сильной, способной противостоять Османской империи, просвещать Китай и в дальнейшем вывести Европу из состояния глубокого кризиса. Но произойдёт это лишь после приобщения России к европейской культуре[496].
Миф о Петре Великом и Екатерине II: Вольтер и Дидро
Идеи Лейбница получили развитие в дискуссиях французских просветителей о месте и роли России в Европе, её государственных институтах и политическом устройстве, её способности или неспособности признать ценности западной цивилизации. Прагматичных английских мыслителей Россия интересовала гораздо меньше. Как отмечал М.С. Андерсон, в Британии отсутствовал даже поверхностный интерес к российским делам, несравнимый с тем, который испытывали Вольтер и Дидро, стремившиеся использовать предполагавшуюся прогрессивность русского правительства как средство давления на правительство Людовика XV. Деятельность Петра Великого и Екатерины II не вызывала в Великобритании некритического и неприкрытого восхищения, свойственного французским интеллектуалам[497].
Именно Франция сыграла важнейшую роль в формировании образа России в Западной Европе. Это было связано как с интеллектуальной гегемонией Франции в эпоху Просвещения, так и с преобладанием французского языка, сохранявшегося и в XIX столетии[498]. Именно французских политических мыслителей, начиная с философов века Просвещения, можно по праву считать пионерами в области россики. Их взгляды на Россию можно разделить на два направления, которые условно можно назвать русофильским и русофобским. Соответственно, формировались и два мифа, два образа России. Первое направление было связано с именами М.-А. Вольтера, Дидро, д’Аламбера, Мармонтеля; второе — с именами Ж.-Ж. Руссо, Ш.Л. Монтескьё и Г. Б. Мабли.
* * *
«Будь я моложе, я сделался бы русским», — так писал Вольтер императрице Екатерине II в глубокой старости[499]. Что на самом деле думал хитрый и мудрый Вольтер, мы уже не узнаем, но точно известно, что историей России и Петра Великого философ весьма интересовался. Как и Лейбницу, ему довелось увидеть российского государя. Впервые они встретились случайно в 1717 году во время визита царя в Париж[500]. «Когда я его видел сорок лет тому назад ходящим по парижским лавкам, — писал он впоследствии, — ни он, ни я ещё не подозревали, что я однажды сделаюсь его историком»[501].
Образы России и императора Петра, созданные Вольтером, не были статичными. В «Истории Карла XII, короля Швеции, и Петра Великого, императора России», опубликованной в 1730 году, философ жёстко противопоставляет допетровские порядки и Россию петровскую. Его описание Московского царства мало чем отличается от изложения Сигизмунда Герберштейна, и он следует уже сложившейся традиции описания русского варварства, азиатства и отсталости.
По уже сложившемуся канону описания, Вольтер отмечает, что «огромная сия страна оставалась почти неизвестной в Европе, пока на её престоле не оказался царь Пётр». Заново открывая для себя и читателей Россию, он сообщает, что московиты — типичные варвары; они «менее цивилизованы, чем обитатели Мексики при открытии её Кортесом»[502]. В описании социальной и политической структуры также можно наблюдать характеристики в духе Герберштейна. Все московиты — рабы князя: «Прирождённые рабы таких же варварских, как и сами они, властителей, влачились они в невежестве, не ведая ни искусств, ни ремёсел и не разумея пользы оных», то есть живут в состоянии абсолютной дикости и в рамках типичного закрытого общества. В соответствии с моделью описания Московии ренессансными путешественниками Вольтер продолжает: «Древний священный закон воспрещал им под страхом смерти покидать свою страну без дозволения патриарха, чтобы не было у них возможности восчувствовать угнетавшее их иго».
Власть государя «столь же безгранична, как и московитское невежество. Он выносит смертные приговоры и подвергает жесточайшим пыткам». Религия «перемешана с суевериями, к коим они тем сильнее привержены, чем оные нелепее и непереносимее. Мало кто из московитов осмеливается есть голубиное мясо, поелику Св. Дух принято изображать в виде голубя»[503]. Это почитание голубей вслед за Вольтером будут отмечать многие иностранцы, писавшие о России.
В целом религия московитов сродни восточным религиям: «Дважды в год патриарх торжественно выезжает верхом на лошади в сопровождении всего духовенства, и народ простирается пред ним ниц, как это делают татары пред своим великим ламой. Исповедь практикуется лишь для тягчайших преступников, ибо московитам надобно только отпущение грехов, но отнюдь не раскаяние. Получив благословение своих попов, они почитают себя очистившимися, и страх исповеди в противоположность другим христианам не удерживает их ни от воровства, ни от
