Диктаторы обмана: новое лицо тирании в XXI веке - Сергей Маратович Гуриев
В этой главе мы утверждали, что диктаторы стали реже насаждать официальную идеологию (которую мы определяем так: социальная, политическая или религиозная доктрина, санкционированная руководством страны и влияющая на содержание законов). Чтобы проверить эту теорию, мы собрали данные о том, в скольких диктатурах с 1945 года существовала обязательная идеология. Для этого мы распределили автократии по нескольким группам. Если у власти в стране была коммунистическая партия или если руководитель страны открыто объявлял себя марксистом, мы относили такую автократию к марксистским. В категорию исламистских включались те автократии, в которых решения в стране по широкому кругу вопросов принимались на основе исламского, а не светского права. В группу «прочие идеологии» вошли более экзотические варианты, такие как баасизм, насеризм, панчасила и кемализм. (Конечно, являются ли они официальными идеологиями, не вполне очевидно.)
Наши данные свидетельствуют о серьезных изменениях в последние десятилетия130. В 1990-е годы – в значительной степени благодаря падению коммунизма – роль официальных идеологий существенно снизилась. Доля недемократических государств с официальной идеологией сократилась с 42 % в 1980-м до менее 20 % в 2000-м. Около двух третей официальных идеологий в 1980-м были вариантом марксизма. Доля исламистских диктатур выросла, но незначительно – с 3 % в 1980-м до 6 % в 2000-м и 2015-м. Прочие идеологии распространены несколько меньше: в 1980-м году их было 11 %, а в 2000-м – всего 6 %.
Наличие государственной идеологии, по нашему мнению, является признаком скорее диктатуры страха, чем диктатуры обмана. Применение эмпирического правила, о котором мы писали в первой главе, это подтверждает131. Среди руководителей диктатур страха 49 % в какой-то период своего правления вводили официальную идеологию; среди диктаторов обмана таких было лишь 15 %.
Дополнительные доказательства можно найти в данных важного исследовательского проекта политологов Эрин Картер и Бретта Картера. Как и мы, они проводят различие между намеренно неправдоподобной пропагандой в целях деморализации общества (это тот тип, который мы связываем с диктатурами страха) и более тонкой ее разновидностью, которая хочет быть похожей на правду (то есть подход диктаторов обмана)132. Они собрали приблизительно 8 млн статей из государственных газет самых разных автократий и с помощью методов вычислительной лингвистики измерили, насколько лестно их авторы отзывались о режиме. Выяснилось, что в последние годы государственная пресса Китая, Эритреи, Узбекистана и Сирии (все эти страны относятся к диктатурам страха) хвалили режим существенно больше, чем публикации в России, Венесуэле, Эквадоре и Казахстане (то есть в диктатурах обмана)133. В диктатурах страха пропаганда пугала читателей абсолютной безальтернативностью. Пропаганда в диктатурах обмана старалась убеждать, по крайней мере, тех граждан, кто относительно плохо информирован и может быть восприимчив к ее воздействию.
Но как помешать плохо информированным людям узнать больше? Эту задачу автократам приходится решать постоянно. Ведь в конкуренции с энергичными и свободными СМИ информационные манипуляции могут не возыметь ожидаемого эффекта. А неприкрытая цензура или запрет всех негосударственных каналов распространения информации – по заветам классических автократов – перечеркнут старания диктаторов обмана предстать компетентными и благонамеренными демократами. Современные диктаторы и в этом вопросе проявили находчивость. На этот раз одним из первых новаторов оказался автократ из Южной Америки.
ГЛАВА 4. СКРЫТАЯ ЦЕНЗУРА
Президент Перу Альберто Фухимори начал действовать 5 апреля 1992 года, около половины одиннадцатого вечера. Танки окружили Конгресс и Верховный суд, обеспечивая силовую поддержку инициированного им самопереворота (autogolpe). В заявлении, которое транслировали все основные каналы телевидения, Фухимори объявил о приостановлении действия конституции и роспуске парламента. Он сказал, что вводит режим чрезвычайного положения для преодоления политического тупика в стране, которую расшатывает коррупция, контрабанда кокаина и жестокие повстанцы-маоисты.
Агроном по образованию, Фухимори пришел к власти в 1990-м, одержав сенсационную победу: в президентской гонке он вырвался вперед на волне общественного недовольства господствующим политическим классом. Он запустил рыночные реформы и обуздал бешеную инфляцию. Но практически сразу оказался в тисках враждебных парламентских фракций, несговорчивых судей и своенравных военных. Переворот виделся Фухимори выходом из этого тупика.
Пока шла трансляция его заявления, войска занимали офисы национальных газет и журналов, теле- и радиоканалов. Работа прессы – то есть буквально печатных станков – была остановлена. Оппозиционные радиостанции были выведены из эфира. А несколько часов спустя группа оперативников в штатском с пистолетами-пулеметами Heckler & Koch, оснащенными глушителями, перелезла через садовую ограду дома репортера-расследователя Густаво Горрити. Ту ночь он провел в одиночной камере на территории воинской части, как и еще 21 задержанный журналист1.
Все случилось в воскресенье. А во вторник утром, через 40 часов после начала переворота, события развивались в обратном направлении. Фухимори был вынужден оправдываться. Арестованных журналистов стали выпускать, а солдаты покинули помещения редакций. Досадуя на вынужденные уступки, Фухимори в сопровождении главы вооруженных сил прибыл в офис газеты «El Comercio» принести личные извинения. Появление военных цензоров в редакции было «ошибочным решением моего правительства», – признал он и «искреннее попросил прощения за причиненные неудобства»2.
Что изменилось? Фухимори допустил два просчета. Во-первых, его атака на демократию и прессу вызвала возмущение у правозащитников по всему миру. Правительства США, Германии и Испании заморозили программы сотрудничества, кроме поставок гуманитарной помощи. Венесуэла и Колумбия приостановили дипломатические отношение с Перу, а Аргентина отозвала своего посла. Организация американских государств начала обсуждать возможность введения санкций, а некоторые государства призвали приостановить членство Перу в ОАГ3. Снимая напряженность вокруг эпизода со СМИ, Фухимори хотел переломить эти негативные тенденции и послать сигнал о своей готовности вернуться к нормам демократии.
К тому же – и это, пожалуй, главное – выяснилось, что затыкать рты журналистам не требуется. Переворот оказался невероятно популярным. Согласно соцопросам, почти три четверти перуанцев поддерживали роспуск Конгресса, а 89 % одобряли план Фухимори по реформированию судебной власти4. Коррупция и патовая ситуация, сложившаяся в политике, вызывали у граждан крайнее недовольство, и они были готовы сплотиться вокруг решительного лидера.
Узнай об этом перуанская элита и мировое сообщество, у них бы сложился другой взгляд на произошедшие события. Но кто поверит результатам опросов, которые публикует власть? На величественный дворец правительства в Лиме снизошло озарение. Фухимори не нужно запрещать оппозиционную прессу – лучше использовать ее репутацию на пользу себе. «Администрации было важно, чтобы и внутри страны, и за границей к цифрам соцопросов отнеслись серьезно, – писала политолог Кэтрин Конеген. – В народную поддержку переворота поверили потому, что результаты соцопросов опубликовала свободная пресса»
