М Алексеев - Ч Р Метьюрин и его Мельмот скиталец
Первые отрывки из "Мельмота Скитальца" в русских переводах появились в 1831 г. В этом году в литературной газете под заглавием "Колокольчик", выпускавшейся под редакцией В. Н. Олина (совместно с В. Я. Никоновым), напечатан был отрывок из I главы "Мельмота" в анонимном русском переводе {Колокольчик, 1831, Э 25, с. 97-99.}. Продолжения его, однако, не последовало, так как это периодическое издание прекратилось из-за недостатка подписчиков. В том же 1831 г. в журнале "Сын отечества" появился еще один отрывок из "Мельмота Скитальца", - на этот раз из XVII главы (по французскому сокращенному переводу Ж. Коэна 1821 г. соответствующей XI главе второй книги оригинала), под заглавием: "Отрывок из Матюринова романа "Мельмот, или Скитающийся человек"" {Сын отечества и Северный архив, 1831, ч. XXIII, Э XLIV, с. 330-345; ч. XXIV, Э XLV, с. 3-21.}; приведенный здесь эпизод повествует о допросе Алонсо Монсады в мадридском судилище Инквизиции и о бегстве его из тюрьмы во время пожара. Два года спустя "Мельмот Скиталец" появился в Петербурге "в переводе с французского Н. М." в 6 частях в 12-ю долю листа {Мельмот Скиталец. Соч. Матюреня, автора Бертрама, Албигойцов и проч. Перевод с франц. Н. М. СПб., 1833. Шесть частей: 1 (153 с.), 2 (180 с.), 3 (193 с.), 4 (159 с.), 5 (205 с.), 6 (233 с.), В этом издании указанная выше глава составляет 6-ю главу третьей части, с. 133-139, в том же самом переводе, что был напечатан в "Сыне отечества" за два года перед тем (возможно, что переводчиком был Н. Мельгунов); в отдельном издании этот перевод подвергся некоторым дополнениям и стилистическим поправкам (цензурное разрешение 3 августа 1832 г. подписано цензором В. Семеновым). Добавим, что весь перевод Н. М. сделан по французскому переводу Коэна (см. о нем выше, с. 633).}. Вскоре небольшая рецензия на это издание появилась в петербургской газете "Северная пчела". Здесь говорилось: "Автор романа, заглавие которого мы выписали, совершенно неизвестен русским читателям, не знающим иностранных языков; если мы не ошибаемся, доселе еще ни одно из его творений не было у нас переведено; между тем оно пользуется в Европе большою знаменитостью, по нашему мнению, - вполне заслуженною. Необычайная сила его мрачного воображения, верность очерчиваемых им характеров, занимательность, необыкновенность происшествий во всех его творениях, соделывают чтение оных весьма заманчивым. Многие упрекают его в некоторой болтливости, в излишней, если можно так сказать, полноте слога (redondance), но это недостаток неважный, и притом общий многим английским романистам. Г. переводчик заслуживает благодарность, во-первых, за то, что знакомит русских читателей с хорошим автором, и, во-вторых, за то, что труд свой исполнил весьма старательно" {Северная пчела, 1833, Э 132. 15 июня, с. 525.}. В июльском номере "Московского телеграфа" появился большой отзыв о русском переводе "Мельмота Скитальца". Автор этой статьи начинал ее также с утверждения, что имя Метьюрина-новое в русской печати: "Метюрин оставался до сих пор совершенно неизвестным в русской литературе. Но причиной этого был, конечно, не сам он . Метюрин принадлежит к числу оригинальных писателей в области романа. Его создания не подходят ни к какому разряду и не измериваются никакою меркою известного наименования". По мнению рецензента, романы Метьюрина "нельзя уравнивать и уподоблять" никаким произведениям известных в то время в России зарубежных сочинителей, так как его создания "составляют свой, особый род, потому что главное чувство сочинителя, дающее характер всем его сочинениям, странно и несогласно с обыкновенною природою человека". Достойно внимания, что рецензент противопоставляет романы Метьюрина даже английским готическим романам: "Главное, что старается он развить и внушить своему читателю, есть ужас. Не считая своего читателя ребенком, как госпожа Радклиф, которая думала пугать воображение потемками и фантасмагорией, не входя и в тот фантастический мир, где возможно все, что захочет представить автор, но где читатель видит мечтательные образы и, следственно, знает, что он не дома, а в гостях у фантазии, словом, не приводя в движение никаких чудесных сил, Метюрин представляет нам мир действительный, тот, в котором живут все, но представляет с таких ужасных сторон, в такие страшные мгновения, что невольная дрожь проникает весь состав его читателя . Надобно сказать, - продолжает критик, - что Мельмот есть самое славное из произведений Метюрина, и в нем автор всего более выразил свое дарование". Вслед за этим критик дает подробное изложение "Мельмота Скитальца", поскольку "нельзя дать лучшего понятия о характере сочинений Метюрина, представив очерк этого славного романа" {Московский телеграф, 1833, ч. 52, Э 14, июль, с. 253-262.}.
Однако история воздействия "Мельмота Скитальца" началась не со времени выхода в свет его русского перевода. Многие знали роман и раньше, читая его в английском подлиннике или, чаще, во французском переводе. К числу таких читателей принадлежал Пушкин, по достоинству оценивший роман Метьюрина задолго до того, как он стал известен в русском переводе 1833 г.
Знакомство Пушкина с "Мельмотом Скитальцем" состоялось в Одессе. Первое упоминание им Мельмота находится в XII строфе третьей главы "Евгения Онегина". Пушкин называет его здесь "бродяга мрачный", т. е. самостоятельно переводя на русский язык французский заголовок перевода Ж. Коэна - "Melmoth, ou l'homme errant" - или оригинала - "Melmoth the Wanderer" {Отметим, что в библиотеке Пушкина сохранилось первое издание "Мельмота Скитальца" 1820 г. (Эдинбург-Лондон), а также парижское (на англ. яз.) издание "Бертрама" 1828 г., см.: Модзалевский Б. Л. Библиотека Пушкина. СПб., 1910, с. 284 (Э 1145-1146).}. Русское заглавие - "Мельмот Скиталец" - появилось не ранее 1833 г. Хотя третья глава "Евгения Онегина" начата поэтом в Одессе в первой половине 1824 г. (тридцать строф этой главы были им написаны здесь между февралем и концом мая), но многое в ее замысле и создании ведет нас к более раннему времени. Так, упомянутый в XII строфе этой главы "Мельмот Скиталец" впервые был прочтен Пушкиным в Одессе в 1823 г. и несомненно произвел на него сильное впечатление; в то время этот роман был известен в России еще немногим; поэтому Пушкин должен был объяснить читателю в особом примечании к "Евгению Онегину", что "Мельмот - гениальное произведение Матюрина" {Краткая характеристика "Мельмота Скитальца", данная ему Пушкиным ("гениальное произведение"), вызывала сомнения и оговорки у современных ему критиков и последующих исследователей. В. И. Кулешов (см. его кн.: Литературные связи России и Западной Европы в XIX веке (первая половина). М., 1965, с. 185) заметил: "Это, конечно, преувеличение, но можно понять, как поэт вчитывался в него, создавая образ русского неприкаянного скитальца Онегина, презирающего общество и носящего в себе его зло". С. М. Тромбах (в статье "Примечания Пушкина к "Евгению Онегину"" - Изв. АН СССР, Серия литературы и языка, 1974, т. 33, Э 3, с. 228), задаваясь вопросом, почему в XII строфе "гениальный" роман Метьюрина противопоставлен "посредственному" роману г-жи Коттень ("Матильда"), отвечал на это, что, с точки зрения поэта, "Мельмот Скиталец" обобщил в центральном действующем лице основные черты мыслящего человека начала XIX в.: "Не случайно слова "байронический" и "мельмотический" были для Пушкина почти синонимами. Это и делало для Пушкина роман Метьюрина "гениальным". Но в пушкинскую пору слово "гениальный" означало в русском языке (в соответствии с французским) нечто меньшее, чем сейчас, ближе стоящее к нашему "талантливый".}. Однако в черновом письме к своему приятелю А. Н. Раевскому (написанному между 15-м и 22-м октября 1823 г.) поэт писал уже о "мельмотическом характере" своего героя {Пушкин. Полн. собр. соч., т. XIII. Изд. АН СССР, М.-Л., 1949, с. 71, 378. (Далее сокращенно: Акад., т.).}, из чего явствует, что с романом Метьюрина тогда уже были знакомы разные лица среди ближайшего окружения поэта в период его южной ссылки; характерно при этом, что в автографе указанного письма определению "мельмотический" предшествовало, но затем было зачеркнуто другое слово - "байронический", уже бывшее нарицательным в обиходе русской речи: очевидно, с точки зрения Пушкина, "байронический" и "мельмотический" типы современного ему человека были близкими, имевшими много общего; от "байронического" героя "мельмотический" отличался лишь присущими ему чертами демонизма, придававшими этому характеру более ясную мотивировку его разочарованности, озлобленности и скептицизма.
В черновых рукописях "Евгения Онегина" на протяжении ряда лет (в главах первой, третьей и восьмой) имя Мельмота встречалось многократно по разным поводам среди произведений литературы, "в которых отразился век и современный человек изображен довольно верно". Из черновика XXXVIII строфы первой главы, например, явствует, что "Мельмот" стоял среди тех двух-трех романов, которые Онегин должен был возить с собою; хотя в окончательной редакции этой строфы имя Мельмота из текста выпало, но в дальнейшем роман Метьюрина назван среди небылиц британской музы, которые тревожат сон юных русских читательниц, и вновь упомянут среди одной из "масок" Онегина, в которой он представлялся большому свету. Задумываясь о своем герое, поэт воспроизводит пересуды о нем в светских гостиных (гл. 8, VIII):
