Сестра-отверженная - Одри Лорд
Адриенна: Джон-Джей был в основном полицейским колледжем, да?
Одри: Изначально это был полицейский колледж, но я пришла туда в 1970 году, когда уже работал открытый прием[105], и тогда Джон-Джей превратился в четырехлетний высший колледж, куда набирали и обычных студентов, и служащих городской полиции. По английскому и истории там не было Черных преподавательниц. Большинство поступающих были Черными или пуэрториканцами. А моя манера держаться совсем не внушала страха.
Адриенна: Я видела, как ты держишься в Джон-Джее, и я бы не назвала твою манеру особенно дружелюбной, но это было немного позже…
Одри: …кроме того, я была Черной женщиной. И вот я пришла и начала вести этот курс, и настроена я была весьма решительно. Курс оказался очень популярным. На него записалась масса Черных и белых полицейских. А я буквально панически боялась пистолетов.
Адриенна: Они носили пистолеты?
Одри: Да. А поскольку открытый прием сделал колледж доступным для всех выпускников средней школы, у нас в одной аудитории сидели копы и ребята с района. В 1970 году в Чикаго убивали Черных пантер[106]. А тут у нас Черные и белые копы, Черные и белые ребята с улицы. Женщины в основном были молодыми, Черными, и всё это были женщины, которые поступили в колледж только теперь, потому что раньше это было невозможно. Некоторые из них учились в программе SEEK, хотя не все, и это был их единственный шанс. Многие из них были постарше. У них была масса жизненного опыта, но они проделали мало работы над собой как Черные женщины. Они проделали ее только по отношению к белости, в связи с ней. Враг всегда был снаружи. Я вела этот курс так же, как и все остальные, то есть училась на ходу, ставила трудные вопросы, не зная, что дальше. Жаль, что я не записывала некоторые вещи, которые там происходили. Например, как молодой белый коп на занятии сказал: «Да, но ведь каждому нужен кто-то, кого можно презирать, разве нет?» К тому времени я научилась разговаривать. Не всегда это получалось кратко или утонченно, но зато было достаточно доходчиво, и дальше они начинали думать сами. Я поняла, что это самое большое, что можно сделать за один семестр. Возможно, есть люди, которые могут выдавать большие куски информации, но это не про меня. Процесс обучения можно вызвать, разжечь, как бунт. И тогда, возможно, будем надеяться, он дойдет до конца или пойдет дальше.
В это время в Джон-Джее началась борьба за отделение Черных исследований. И опять я видела эксплуатацию и насилие над женщинами, над Черными людьми, я видела, как университет использует Черные исследования самым циничным образом. Год спустя я вернулась на английское отделение. Я нажила себе множество врагов. Среди Черных студенток меня пытались дискредитировать, в том числе, говоря, что я лесбиянка. Вообще к тому времени я уже считала себя открытой, но в Джон-Джее я до тех пор не говорила о своих стихах и своей сексуальности. Я знала, всегда знала, что есть только один способ помешать людям использовать то, кто ты есть, против тебя же – быть честной и открытой, говорить о себе первой, не дожидаясь, пока о тебе начнут говорить они. Это нельзя даже назвать смелостью. Не молчать – это был мой защитный механизм. И вот в 1971 году я опубликовала в «Миз Магазин»[107] «Любовное стихотворение», принесла и повесила его на стене в английском отделении.
Адриенна: Я помню, как ты читала «Любовное стихотворение» в Верхнем Вест-Сайде, в кофейне на 72-й улице. Это был первый раз, когда я услышала его в твоем исполнении. И кажется, это было примерно тогда же, в начале семидесятых. Ты читала его. Это было невероятно. Как вызов. Это было великолепно.
Одри: Именно так я себя и чувствовала, отступать было некуда, потому что хотя с этим и сейчас тяжело, но тогда идея открытого лесбийства в Черном сообществе была – мы ведь за очень короткое время проделали огромный путь – абсолютно чудовищной. Мне позвонил мой издатель и буквально сказал, что не понимает слова «Любовного стихотворения». Он сказал: «Так о чем это всё? Ты воображаешь себя мужчиной?» А ведь он сам был поэтом! Я ответила: «Нет, я влюбленная женщина».
Адриенна: Только не говори мне, что твой издатель никогда не слышал о лесбиянках.
Одри: Я уверена, что слышал, но подумать, что я напишу стихотворение…
Адриенна: …что одна из его поэтесс в серии «Бродсайд»[108]…
Одри: Да. И он ведь чуткий человек. Он поэт.
Адриенна: Но твою работу он опубликовал.
Одри: Да, опубликовал. Но это стихотворение он опубликовал не с первого раза. «Любовное стихотворение» должно было войти в сборник «Из страны, где живут другие»[109].
Адриенна: И его там не было? Ты убрала его?
Одри: Да. Но в то время, когда ты услышала, как я читаю «Любовное стихотворение», я уже решила, что больше не стану переживать о том, кто знает, а кто не знает, что я всегда любила женщин. Есть одна вещь, которая всегда меня поддерживала, – и это не совсем смелость или храбрость, разве что смелость и храбрость вырастают из нее – это ощущение, что я уже уязвима в стольких смыслах и ничего не могу поделать со своей уязвимостью, так что я не буду делать себя еще уязвимее, вкладывая оружие молчания в руки моих врагов. Быть открытой лесбиянкой в Черном сообществе непросто, но быть закрытой – еще тяжелее.
Когда у народа есть общее угнетение, он вырабатывает определенные навыки и способы защиты. И если ты выживаешь, то благодаря этим навыкам и защитам. Когда вступаешь в конфликт из-за других существующих различий, возникает особая уязвимость друг перед дружкой, отчаянная и очень глубокая. И это то, что происходит между Черными мужчинами и женщинами, потому что у нас есть оружие, которое мы совершенствовали вместе и которого нет у белых женщин и мужчин. Я сказала это кому-то, и она заметила совершенно справедливо, что такое же есть и в еврейском сообществе между евреями и еврейками. Я думаю, что угнетение отличается, но есть такой же механизм уязвимости. Когда вы разделяете общее угнетение, у вас есть некоторое дополнительное оружие друг против дружки, потому что вы вместе создали его втайне против общего врага. Это страх, от которого я всё еще не избавилась и о котором всё время вспоминаю, общаясь с другими Черными женщинами, – страх
