Я — особо опасный преступник - Тимофеев Лев

Она. У нас телефон отключили.

Он. Когда отключили? Как? Ты с кем-нибудь разговаривала? Ты разговаривала — и отключили? Кто звонил? Когда ты узнала, что отключили?

Она. Я сначала тоже испугалась…

Он. Но ты же понимаешь, что значит — отключили телефон.

Она. У меня тоже сердце упало. А что? Что делают в этом случае? Ты знаешь, что в этом случае делают? Но нет, это мама звонила, а я трубку на кухне не положила — забыла. Зачем-то пришла сюда, а на кухне трубку оставила. Станция отключила — так бывает. Мама потом приходила, обещала дозвониться в бюро ремонта. Пока не включили.

Он. Ты понимаешь, что говоришь? Как можно забыть? Ну как можно забыть? Ну как можно забыть выключить свет, забыть выключить плиту, забыть телефонную трубку? Как? Как?! Ты какой-то враг в доме. Два года ты палец о палец не ударила, чтобы облегчить нашу жизнь… лежишь, лежишь… Забыла… Пойми, все это плохо кончится.

Она. Не кричи, пожалуйста, говори шепотом… Я целый день была совершенно больна… Утром, только ты ушел, явилась дашина учительница с каким-то обследованием — у меня сразу разболелась голова. Я ей улыбалась, говорила: у нас ремонт… выпроводила… А потом мама: она сегодня два раза приходила и пять раз звонила. Последний раз она позвонила и сказала, что у Танюши ангина. Я так расстроилась… Нам только этого сейчас не хватало.

Он. А я говорил, твоей маме детей отдавать нельзя — ни на три дня, ни даже на три часа.

Она. Напиши про это статью в «Комсомольскую правду».

Он. Я еще раз говорю…

Она. Да замолчи! Что же это за наказание такое! И ты еще требуешь третьего ребенка… Вот это видел?.. Ребенок заболел — спроси, не нужно ли чего, пожалей ее — она маленькая.

Он. Когда детей отдают в равнодушные руки…

Она. Ах, какой заголовок! Репортаж из зала суда.

Он. Нет, ты в последние дни совершенно невозможная. Это ведь не только сегодня… Ты что-то скрываешь от меня? Ты постоянно чем-то раздражена… Может быть, ты завела любовника, и я тебя раздражаю?.. Что бы я ни сказал, что бы я ни сделал, ты начинаешь вздорить… Вчера был скандал из-за разбитой чашки… позавчера — уже не помню из-за чего, но тоже был скандал, ты безобразно кричала на меня, пыталась драться — и при детях! Я понимаю, нам трудно: мне пришлось уйти с работы, мы выбились из привычного круга, нет денег, но раньше мне казалось, что мы готовы к такой жизни, мы знали, на что идем… А теперь… Давай сядем и спокойно разберемся, что происходит. Пойми, человек не может жить в обстановке постоянного скандала. В семьях, где родители постоянно грубят друг другу, дети вырастают преступниками — это установленный факт. Давай помиримся и поужинаем, а?

Она. Пожалуйста, но только все сам.

Он. А ты посидишь со мной?

Она. Почему я никак не могу согреться?

Он. А ты выпей рюмочку.

Она. Может быть, потом, с чаем.

Он. А эта гадость откуда в доме?! Ой, да сколько их!

Она. Что еще?

Он. Портреты руководителей партии и правительства. Она. Как же ты меня испугал. Я думала — тараканы… Этот плакат Дашка принесла из школы, им на политзанятиях раздали. Первый" класс — и политзанятия… Ей бы «У лукоморья дуб зеленый», а они — политзанятия. Ничего не смыслит, но в. мозги забивается… Приходит совершенно перепуганная с этих политзанятий, спрашивает: война будет, да? В бомбоубежище жить будем, да? А этих миротворцев вот необходимо знать каждого по имени.

Он. Какая компания к ужину! Приятного аппетита. Я тоже здесь живу… Выброси их немедленно.

Она. Ты что, выброси… Там ремонт, пусть здесь висят. Дашка их уже различает и радуется: это дедушка Андропов, это дедушка Алиев, это дедушка Черненко, это дедушка Устинов. А почему, говорит, все дедушки и нет ни одной бабушки? Она и в этой тоске ищет смысл‘ и логику: дедушка есть, должна быть бабушка.

Он. Я прошу тебя, выброси. Искалечишь ребенка. Повесь ей Пушкина, Жуковского. А на этих она успеет насмотреться, когда вырастет.

Она. А как выбросишь? Учительница велит. Ей у нее учиться. Начинать сражение? Я не могу ребенком сражаться, это искалечит ее еще больше… Пусть… ничего, я потом подсуну Пушкина… У нас был Сталин, у нее — эти. Сказали бы тебе тогда: выкинь!.. А сейчас они быстро понимают, что к чему, и эта компания дедушек у них без ореола… А ты знаешь, я сегодня ничего не ела. Может, мне и плохо оттого, что голодная? Сделай мне бутерброд.

Он. Нет, это кто бы послушал! Я целый день бегал, ты лежала, и я еще должен тебе подавать.

Она. Какой же ты зануда. Я больна… Ладно, я сама.

Он. Ну уж давай сделаю… Ты ведешь порочный образ жизни. Питаешься беспорядочно, мало двигаешься. Надо рано вставать, делать зарядку… и ты меня прости, надо побольше работать.

Она. Ну да, в первый год нашей жизни на день рождения ты подарил мне гантели, чтобы я была в форме… решено, встаем пораньше, гантельную гимнастику, холодный душ — начинаем новую жизнь, твоя гимнастика, твоя постоянная забота, чтобы быть в форме… Почему же так холодно?

Он. Двигаться надо, надо работать. Ну вотТегодня… Она. Я больна.

Он. Вот я и говорю, почему больна-то? Ты как-то выбилась из колеи, вот что. Почему ты ушла из своего журнала? Тебя ценили, хороший редактор, знаешь дело, хорошо пишешь — очень хорошо пишешь… Ну, ладно, ушла и ушла. Решила быть с детьми. Могла бы дома подрабатывать, дети не мешают… Ты хорошо лепишь из глины, твои игрушки — восторг! Ты начала и сразу получила тьму заказов — от знакомых, от малознакомых — почему перестала работать? Вон вся квартира недоделками забита…

Она. Я больна.

Он. Да вот же я и говорю, почему больна-то…

Она. А ты не говори, ты пожалей меня.

Он. Да мне тебя жалко, но помочь-то я чем могу? Ты скажи, я все сделаю. Хочешь, я сейчас начну клеить обои? Я люблю работать по ночам. Хочешь, помою пол на кухне?

Она. Не мелькай перед глазами. Ничего не надо. Сядь. Ты просто пожалей. Посиди рядом. Молча… Что-то рука болит.

Он. Сижу рядом… ручка наша болит… Погладим нашу ручку бедненькую. Может быть, все-таки закрыть окно? Мы ведь с тобой совсем одинокие — нам бы прижаться друг к другу поїеснее, а ты все щетинишься, топорщишься… Вот что… сейчас мы выпьем коньячку и ляжем спать… Или нет, сначала ляжем, а потом выпьем коньячку, посидим, попьем чайку. Да? Ляжем? Мы ведь с тобой любим потом посидеть, попить коньячку с чаем.

Она. Не вяжись. Все, что любишь, ты любишь один, и тебе всегда наплевать, что люблю я.

Он. Неправда. Зачем ты меня нарочно обижаешь?

Она. Тебя обидишь, как же! Ты не человек — чурбан. (Передразнивает.) «Что с нами происходит… что с нами происходит…» А ты все равно никогда не поймешь, что с нами происходит.

Он. Какой же я чурбан? Вот мы с тобой живем двенадцать лет, а мне тебя хочется так, словно мы вчера познакомились.

Она. Заткнись, противно слушать. И всегда одно и то же. Хоть бы что-нибудь другое от тебя услышать… Все-таки где-то был с кем-то виделся.

Он. Севочка…

Она. Ну, конечно, Севочка… А еще? Ну хоть кто-то…

Он. Погоди, что он тебе? Севочка, какой бы он ни был, ищет мне работу — и находит. Этот заказ — весь через него… А заказ-то какой! Вот эти журналы — это директор гастронома. Какое знакомство, а?

Она. Вот и расскажи: директор, человек…

Он. Директор — человек… (Внезапно озабочен.) Тихо! Вот что это звучит?

Она. Да где же?

Он. Ну вот… как будто что-то включилось… Телефон? Нет… такой звук… очень похоже, как микрофон фонит… Что за звук?

Она. Звук оборванной струны.

Он. Думаю, телефон все-таки прослушивается…

Она. Говорят, всех слушают… И наши скандалы они тоже слушают?

Он. Они все слушают.

Она. Вот и расскажи им: директор гастронома… Заодно и я послушаю. А у него мяса заказать нельзя?

Он. Не знаю… подождем, что-нибудь сам предложит. Она. А что он предложит?

Он. Все что угодно, хоть билеты в Большой театр. Она. Жалко… такое знакомство — и денег нет.

Он. Ты все о своем… Вот комплект журнала «Мир искусства»… Ну ведь чем-то он расплатится — и спасибо, всему будем рады.